За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье
Шрифт:
Но вот огонь прекратился, а обезьяны, оглушенные разрывами, израненные, ошалевшие, продолжали метаться и падали, падали, падали, словно сбитые пулями и осколками, хотя стрельба давно стихла. Не берусь утверждать, но потом говорили, будто многие обезьяны погибали от того, что не выдерживало сердце, так, во всяком случае, полагал наш батальонный военврач.
Тяжкой была картина разрушения зоопарка, безжалостного истребления его обитателей, на солдат она подействовала удручающе. Прошедшие войну закаленные бойцы с горечью говорили об этом. Впоследствии я узнал от пленных, что многие немецкие солдаты и офицеры, видя в бинокли, что творилось на территории зоопарка,
Стать солдатами могут очень многие люди, но далеко не каждый солдат способен убивать животных…
Остается сказать о животных, которых в силу присущих им повадок условно можно выделить в особую группу, — животные, использующие войну себе во благо, в какой-то степени существующие за ее счет.
Таких не слишком много — они обитают на разных континентах, в том числе и континенте голубом. К этой категории могут быть отнесены изголодавшиеся хищники, которые в обычных обстоятельствах ничем подобным не грешат; животные, питающиеся падалью, — шакалы, гиены; некоторые хищные птицы — стервятники, черные грифы, вьющееся тучами над полями битв воронье и, как ни странно, такие милые птицы, как чайки. Что же касается четвероногих… Однажды в Карпатах мои солдаты расстреляли из автоматов кабанов, устроивших на поле недавнего боя отвратительное пиршество.
Особенно омерзительны в этом отношении крысы. Зимой 1942 года наша часть стояла в обороне на околице сожженной деревни. После короткой стычки на нейтральной полосе остались лежать убитые, вынести их было невозможно — противник стрелял по всему движущемуся.
Ночью на заснеженном поле кто-то зашевелился, фашистский снайпер тотчас же взял его на мушку — выстрелил раз, другой, третий, стрелял еще и еще. После каждого выстрела человек замирал, затем снова начинал шевелиться. Не выдержав, я послал двух опытных разведчиков в маскхалатах на выручку раненому бедняге. Вернувшись, разведчики долго облегчали взволнованные души солеными словами, когда же добрались до сути, не выдержал и я — крысы!
Война на море доставила немало радости и акулам, жертвами которых становились моряки затонувших судов и летчики подбитых самолетов, спасшиеся на парашютах. Сколько людей было убито акулами, никто не знает.
Глава девятая
Зарубки на сердце
Немецкие овчарки Шани и Дина — первые собаки в моей жизни — появились в нашем доме почти одновременно. Черный красавец с белым галстучком на груди Шани, добрый и ласковый, вскоре отбыл на курсы служебного собаководства и спустя полгода вернулся вполне образованным псом. Постиг он там многое — безошибочно и уверенно шел по следу, бесстрашно прыгал сквозь пламя (тренировался на пылающих обручах), быстро настигал, обезоруживал и задерживал преступников, ползал по-пластунски, был подготовлен к несению караульной службы, выполняя команды, не только поданные голосом, но и набором определенных жестов.
Сильный, смелый, смышленый Шани постоянно побеждал на различных соревнованиях, но первое место не занял ни разу, так как, по мнению специалистов, имел один весьма и весьма существенный недостаток — был незлобив. Даже задерживая облаченного в толстый ватный балахон «нарушителя», не набрасывался на него с остервенением, подобно другим собакам, а, словно понимая, что все это лишь «понарошку», аккуратно валил «нарушителя» на землю, придерживая его до появления инструктора, причем проделывал все это играючи, дружелюбно помахивая хвостом, что особенно возмущало требовательного наставника.
— Злобности ему не хватает, злобности! Что я только не делал, чтобы его разозлить, — ничего не получается. Большой недостаток. Большой!
Мнение инструктора разделяли и судьи, я же считал Шани идеальной служебной собакой, что же касается упомянутого недостатка, то он с лихвой восполнялся Диной, которая, несмотря на пробелы в образовании, а точнее, на отсутствие
Повзрослев, Дина превратилась в свирепую сторожевую собаку. Большую часть суток она сидела на цепи — спускали Дину с привязи только на ночь, — тогда как Шани свободно бродил по двору и мог беспрепятственно разгуливать по всей деревне, хотя пользовался предоставленной ему свободой довольно редко, предварительно заручившись моим безмолвным согласием, которое пес выпрашивал выразительным взглядом, стоя у калитки.
О скрытых резервах Шани стало известно после его конфликта с соседским котом — злющим нахальным субъектом, возомнившим себя безраздельным властителем окрестных территорий. Кот очень любил дразнить Дину; зная, что схватить его собака не может, — сделать это ей не позволит цепь, — кот с независимым и наглым видом прогуливался по забору, притворяясь, что не слышит заливистого Дининого лая, подходил совсем близко, садился и глядел на беснующуюся собаку, и мог сидеть так довольно долго, получая, по всей вероятности, от ее неистовых прыжков, громыхания цепи и безуспешных попыток его настичь прямо-таки садистское наслаждение. А Дина, распаляясь все больше, буквально заходилась в истерике. Мне же ее лай не давал делать уроки, приходилось вмешиваться, я выходил во двор, лепил снежок покрепче, но котяра был начеку и, ловко увернувшись от пущенных в него снарядов, не спеша удалялся с видом победителя, а затем все повторялось сызнова.
Выручил нас с Диной Шани. Однажды, вернувшись с очередных соревнований, он увидел прогуливающегося по забору кота, рвущуюся с цепи Дину и, трезво оценив обстановку, поспешил на помощь. Оттолкнувшись от земли, он черным метеором пронесся над забором, широкой грудью сшиб с изгороди обезумевшего от страха кота, прогнал его по всей улице и загнал на дерево, после чего совершил вокруг ствола круг почета и вернулся домой, где был встречен мною и Диной как победитель. Я одобрительно похлопал Шани по загривку, Дина тоже сказала ему что-то приятное на своем собачьем языке, и в нашем дворе воцарились мир и тишина.
И все же, несмотря на зафиксированное арбитрами соревнований «отсутствие злобности», Шани был настоящей розыскной собакой. Каждый раз, когда в нашем поселке либо окрестных селениях совершались кража, грабеж или какое иное преступление, работники милиции одалживали нашего пса и он отправлялся в краткосрочную командировку. Чутье у Шани было отменное, работал он старательно, заинтересованно, а главное, результативно — искал, находил, задерживал и обезоруживал преступников, и потому в местных криминальных кругах кляли его на чем свет стоит, многие бывшие не в ладах с законом лица боялись Шани, неоднократно угрожали его убить, а Шани работал себе и работал — ловил воришек, отыскивал украденные ими вещи, задерживал и обезвреживал грабителей, оставаясь в то же время добрым, ласковым, послушным, исключительно дисциплинированным псом. Зимой я запрягал Шани в легкие детские саночки, и он возил меня по накатанным зимним дорогам, бежал так быстро, что ветер свистел в ушах. Отец сшил для Шани удобную упряжь и иногда, шутки ради, усаживался в санки сам, и Шани, очень довольный, — он души не чаял в отце — мчал его по поселку на потеху землякам.
Шани любил музыку, ему нравились некоторые мелодии, и когда мы заводили старенький патефон и ставили пластинки, к которым он был неравнодушен — таких было две-три, — Шани прибегал со двора, садился рядом и, склонив голову набок, внимательно слушал песню. Грустные песни нравились ему больше других, особенно пес любил «Сулико». Услышав эту песню, Шани пытался подпевать, скулил. В отличие от него, Дина к музыке оставалась равнодушной, ее гораздо больше волновало содержимое собственной миски. Мои собаки любили друг друга, иногда Дина подходила к Шани, опускала голову на его спину, и в такой позе овчарки стояли долго-долго, трогательной была эта картина.