За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье
Шрифт:
Вечером отец с инструктором, вернувшись из леса, где закопали Дину, молча пили водку, курили; я не плакал, я в тот день впервые понял, что все в жизни преходяще, а хорошее очень быстро проходит.
Фотографии Дины у нас не оказалось, ее никогда не снимали, «фотогеничным» считался Шани. Динин поводок, ошейник, подстилка и даже сама будка были сожжены, но память сжечь невозможно, и я не забыл Дину и по сей день.
Шани страдал молча (Дину мы потеряли первой). Несколько дней он отказывался от пищи, с утра и до вечера пропадал в лесу. В конце концов Шани отыскал могилку своей подруги; пес ложился рядом, положив на неприметный холмик голову. Каждый вечер отец ходил за ним, приводил пса домой, Шани покорно шел за отцом — команды он всегда выполнял неукоснительно, независимо
Много лет спустя в нашу жизнь вошла Капа — черно-белый кареглазый спаниель. Увидели ее мы с женой на знаменитом Птичьем рынке, где приобрести можно все что угодно, кроме разве что африканского слона, и откуда почти никто не уходит без покупки. Мы хотели завести маленьких попугайчиков-неразлучников, однако до птичьих рядов так и не дошли, завороженные обилием всевозможных собак: от крохотных пекинесов до громадных догов.
Восхищенные, с горящими глазами мы шли сквозь шеренгу продавцов и собак и, не сговариваясь, остановились возле девушки, держащей в руках очаровательного ушастика. Попугаи были тотчас забыты, ушастика, расплатившись с девушкой, я сунул за пазуху, затянул «молнию» на куртке, и теплый мягкий комочек, доверчиво прижавшись, примостился у меня на груди.
Звали собачку Капой, пряча деньги, юная хозяйка смахнула набежавшие слезинки, мы не удивились: собака в семье — это не только беспредельная радость общения, счастье, к которому привыкаешь, как к чему-то само собой разумеющемуся, но и горечь разлук, и тяжкая боль безвозвратных потерь.
Капа была обычным веселым щенком — любила играть, была очень ласкова, скулила, оставаясь дома одна, но быстро утешалась, испытывая крепость своих зубов на чем попало, прежде всего на обуви, вводя нас в расходы; в результате туфли, тапочки и ботинки перекочевали с обычного места в коридоре на полу на верхнюю полку стеллажа, для чего пришлось потеснить некоторых русских и иностранных классиков.
Книгам Капа уделяла не меньшее внимание, трепала их, рвала в мелкие клочки, усеивая ими пол. Расправлялась она и с веником, и с прочими предметами домашнего обихода, предпринимая эти и другие разрушительные действия столь последовательно, что мы с женой стали вдруг взаимно вежливы, охотно предоставляя друг другу возможность вернуться домой первым. Смысл взаимной уступчивости в пояснениях вряд ли нуждается: кто первый приходит домой, тот и берется за веник и тряпку, ликвидируя последствия Капиных проказ.
Кстати, о тряпке — ее использовать приходилось лишь на первых порах: собачка быстро поняла, что «удобства» у нее на улице, чем значительно облегчила наше нелегкое бытие. А вскоре мы переехали на дачу, где в распоряжении Капы был не только большой участок, но и лес, куда мы часто ходили гулять. В лесу Капа демонстрировала нам свои многочисленные способности.
Будучи охотничьей собакой, она страстно любила лес, и особенно водоемы, за что наши друзья прозвали ее водяной собакой. Увидев пруд или речку, Капа бежала к берегу и, зайдя в воду по грудь, начинала методично прочесывать камышовые заросли, вспугивая укрывшихся там птиц. Закончив обследование, Капа выходила на берег, подолгу плавала, испытывая от этого большое удовольствие, а закончив купание, энергично отряхивалась, обдавая нас брызгами. Мы шарахались в стороны, стараясь увернуться от искусственного дождя, Капе же наши прыжки и возгласы доставляли немало радости. Потом она начинала кататься по траве, вытираясь зеленым шелестящим полотенцем.
Подобно многим собакам, Капа была на редкость жизнерадостной, грусть, вызванная нашим отсутствием, мгновенно сменялась у нее взрывами нерастраченной энергии; стоило только нам вернуться домой, как Капа начинала прыгать и носиться по квартире, а позднее, повзрослев, реагировала на наше появление так эмоционально, что буквальным образом билась головой о наши колени, об пол, подпрыгивала, визжала, лаяла, падала от избытка чувств, коротенькие ножки разъезжались на натертом паркете. Бурные
Глядя на Капину фотографию, вспоминая Шани, Дину, других моих собак, о которых речь впереди, я прихожу к выводу, с которым изучающие животных ученые, возможно, не согласятся: собаки, по моему твердому убеждению, способны испытывать те же чувства, что и мы, они могут радоваться, печалиться, плакать, испытывать чувства собственной вины, нечто вроде угрызений совести, проявлять недоверие, сочувствие, снисходительность, тосковать, улыбаться. Им может быть стыдно, причем не только за себя, но и за нас!
Однажды я с друзьями отправился на велосипеде за грибами. Когда отмахали по шоссе, а затем и по грунтовой ухабистой дороге километров тридцать, Николай предложил заехать в деревушку, оставить у знакомых велосипеды и идти в лес. Так мы и сделали. Хозяин, большой хлебосол, встретил нас как дорогих гостей, усадил за стол, причем вид у него был такой, будто он только что из-за стола поднялся, просидев за ним Бог знает сколько времени. Мы наскоро подкрепились, хозяин, опрокинув по случаю нашего приезда еще пару стаканчиков, основательно охмелел — пел, плясал, виртуозно щелкая деревянными ложками, потом повел гостей показывать свое хозяйство — кур, гусей, корову с теленком. Нетвердо держась на ногах, он косноязычно пояснял, стараясь ничего не пропустить: «Вот это гуски, это утки, курей я на ночь загоняю вон в тот сарай…» Хозяина повсюду сопровождала неопределенного цвета кудлатая дворняга по имени Зажига. «Странное имя», — подумал я. Мужик повторял его на все лады, потом принялся собаку ругать. Чем Зажига ему не угодила, нам, а тем более собаке было совершенно непонятно, но мужик орал, размахивая руками на весь двор:
— Зажи-га! Зажи-га!
Собака раздражала его все больше, покорная, добродушная, обвешанная репьями, обляпанная засохшим навозом, — видимо, спала где-то в коровнике. Порицая невесть за что собаку, хозяин орал и орал, хватаясь за полусгнившее крыльцо, а собака глядела на нас виновато, помахивая хвостом, словно стыдясь за горластого пьянчужку, и в добрых слезящихся глазах ее читалось: «Вы уж простите его, люди добрые. Перебрал малость. С кем не бывает?»
Все-таки плохо мы знаем собак, а иной раз кажется, что и совсем их не знаем, хотя и утверждаем, что проникли во все их собачьи тайны. Нет, многое еще для нас остается за семью печатями, многое нам просто недоступно. Иной раз создается впечатление, что собаки понимают куда больше, чем нам представляется; в том, что слух у них острее, сомненья нет, но вот загадка: быть может, я ошибаюсь, но иногда по поведению собаки создается впечатление, что она видит что-то такое, чего не видим мы, что недоступно нашему взору; много еще в поведении собак неразгаданных тайн. Взять хотя бы беспредметную, казалось бы, тревогу накануне землетрясений, каких-либо бедствий, катаклизмов — такие факты общеизвестны, и их немало. Необычно ведет себя собака, если в доме покойник; собаки скорбят, потеряв хозяев, для них это страшный удар. Некоторые псы могут дать нам кое в чем фору — они искренни, бесхитростны, абсолютно не понимают и не принимают лжи — обманутая собака просто теряется, не знает, что предпринять…
Попробуйте в порядке эксперимента ввести в заблуждение свою собаку, и вы встретите недоумение, замешательство. Несколько секунд собака будет испытующе смотреть на вас, неуверенно помахивая хвостом, — шутить изволишь, хозяин? А убедившись, что вы не шутите, растеряется: человек обманывает — такое собачьему уму непостижимо.
А мы, вольно или невольно, подчас обманываем их, фальшивим и не стыдимся после этого глядеть им в глаза. Но они прощают нам обман, они нам все прощают…
Вспомните глаза вашего песика, провожающего вас до двери. Он давно привык к вашим каждодневным уходам и все равно всякий раз тоскует и грустит, втайне опасаясь, что расстается с вами навсегда.