Забайкальцы. Книга 2
Шрифт:
Глава IX
Возвратившись с общеказачьего съезда, делегаты-забайкальцы нашли свою дивизию в районе города Проскурова. 1-й Аргунский полк находился в деревне Ярославке.
С тех пор как дивизия после тяжелых оборонительных боев под Тернополем отошла в тыл, прошло три месяца. За это время дивизия пополнилась молодыми казаками, подошедшими из запасных сотен, бойцы ее отдохнули от боев и тревожной жизни в окопах.
А положение на фронтах становилось день ото дня хуже: дисциплина упала, усилилось дезертирство, а случаи неповиновения начальству принимали все более массовый характер. Казаки хорошо запомнили
У казаков положение было несколько иное: у них не было случаев дезертирства, неповиновения начальству, однако в настроении их тоже произошли большие перемены. Особенно это было заметно в 1-м Аргунском полку. Три месяца отдыха не прошли для казаков бесследно: полковой комитет, которым руководили офицеры-большевики Фрол Балябин, Георгий Богомягков и Степан Киргизов, развернул в полку такую пропаганду большевистских идей, что аргунцы все до единого приняли сторону революции. Поэтому весть об октябрьских событиях в Петрограде аргунцы восприняли как радость и на полковом митинге по этому случаю без возражений приняли резолюцию «верой и правдой служить советской власти до конца своих дней».
Зимний вечер надвинулся на Ярославку, по одной из улиц которой шагал прапорщик Киргизов. Выполняя поручение партийной организации, он только что провел беседу с казаками третьей сотни о петроградских событиях и договорился с ними, чтобы завтра они пришли на полковой митинг.
Казаки, как всегда, слушали Киргизова охотно, задавали вопросы, не обошлось и без шуток. С последним пополнением прибыл в третью сотню казачок Усть-Уровской станицы Банщиков. Небольшого роста, щупленький, белобрысый Банщиков был простоват на редкость. Казаки сразу же раскусили простака, узнали, что стоит назвать его Савелием Ивановичем, как он расплывается в довольной улыбке и готов будет уважить любую просьбу: спеть, сплясать «Камаринскую», рассказать, как дрался с женой. Но чаще всего приходилось рассказывать Банщикову о том, как он женился, при этом он передавал такие подробности, что казаки покатывались со смеху.
Вот и сегодня, уже перед тем как расходиться, кто-то из казаков не утерпел, спросил Банщикова:
— Савелий Иванович, вот бы тебе в большевики поступить!
Грянул хохот, а Банщиков, не поняв насмешки, с самым серьезным видом посмотрел на говорившего, перевел взгляд на Киргизова:
— А что? Хоть грамоты нет, а смог бы соответствовать, только что не возьмут меня в большаки…
— Савелий Иванович! Чтоб тебя да не приняли. Не может быть этого!
— Чудак человек! Не видишь, ростом-то я какой? ну?
И, обводя взглядом хохочущих казаков, повысил голос:
— Чего заржали, жеребцы! Растак вашу мать! Не понимаете ни хрена, а туда же. Они потому и называются большаки, что туда больших людей подбирают, навроде того как в гвардию, в атамановский полк. Вон Балябин-то
— Верно, Савелий Иванович, верно!
— Ха-ха-ха-ха…
— В самую точку угадал!
— То-то же, а еще смеются, дураки! Да кабы у меня росту хватило, я бы уже давно в большаках ходил!
— Ха-ха-ха-ха…
— Савелий Иванович, расскажи-ка, как женился-то…
Улыбаясь в черные усы, Киргизов уже вышел на улицу, слыша, как в хате все еще хохотали казаки.
Сегодня Киргизов был помощником дежурного по полку, и вот теперь шел он, чтобы проверить посты патрулей, дневальных у коновязей и многое другое, о чем он по долгу службы обязан доложить дежурному есаулу Шемелину. А главное, надо ему побывать еще и в четвертой сотне и там поговорить с казаками о предстоящем митинге.
На митинг, устроенный полковым комитетом по случаю прибытия делегатов, казаки пришли все поголовно, из офицеров — лишь прапорщики: Балябин, Богомягков, Киргизов и командир пятой сотни есаул Метелица.
За боевые заслуги Метелица первым из всех офицеров полка был награжден георгиевским крестом 3-й степени, а накануне октябрьских событий произведен в войсковые старшины. Приказ о повышении в чине Метелица не зачитал, как полагалось, перед строем сотни и по-прежнему ходил в есаульских погонах.
Митинг устроили на небольшой круглой поляне посреди села. Поляна эта полукругом врезалась в село, с одной стороны ее пересекала замерзшая речка, а от села, с трех сторон, обступали вишневые сады, сквозь оголенные ветки которых виднелись укрытые снегом огороды и соломенные крыши хат.
День с самого утра был хмурый, пасмурный. Небо заволокло серо-свинцовыми тучами, ветерок раскачивал вишни, но на поляне, защищенной садами, было тихо, редкие пушистые снежинки кружились в воздухе. Время подходило к полудню, а солнце еще ни разу не показалось из-за туч.
По сигналу полкового трубача сотни пришли на митинг строем и по команде прапорщика Балябина «вольно» рассыпались по поляне. Густая серошинельная масса казаков сомкнулась вокруг зеленой тачанки, которую прикатила с собой вторая сотня, на ней и устроили трибуну. Когда к этой трибуне прикрепили алое полковое знамя, на нее поднялись делегаты съезда: Егор, Федот Погодаев, Варламов и члены полкового комитета. Балябин открыл митинг, предоставив первое слово Федоту Погодаеву.
Многое запомнил Федот из того, что говорили ему в полковом комитете, и даже записал свою речь на бумажке, подкинув туда и новых словечек, таких, как «социализм», «расслоение казачества», «инициатива» и пр… Но, понадеявшись на память, Федот упустил из виду то, что выступать на больших собраниях ему еще не приходилось ни разу в жизни. И вот теперь, под множеством устремленных на него глаз, Федот оробел.
— Товарищи! — начал он, почувствовав, как в груди у него усиленно заколотилось сердце. — Казачий съезд собрался… это самое… по инициативе донского атамана этого… как его… Каледина. Ну конешно, промежду казачества сразу же началось… это самое… — тут он думал сказать «расслоение» и, забыв, замолчал, силясь припомнить проклятое слово. На митинге стало тихо, как в пустом амбаре, и это еще более смутило незадачливого оратора. В полной растерянности сунул Федот руку в карман, но спасительной бумажки там не оказалось, забыл, что сам же положил ее за обшлаг шинели. Выручил его Богомягков, шепнув на ухо: