Забайкальцы. Книга 4.
Шрифт:
Отзывчиво женское сердце на чужое горе; повинуясь ему, обе сестры принялись уговаривать Настю, стараясь ободрить ее. А она в ответ лишь молча кивала головой.
— Ведь самое-то страшное уже позади, — Куликова подсела поближе к Насте, тихонько взяла ее за руку, — ты уж, можно сказать, на воле, в обиду мы тебя не дадим здесь. Да и перемены скоро дождемся, Настенька, вот увидишь. Потерпи, а к весне-то, гляди, и домой вернешься, к детям.
— Правду говоришь? — Настя словно проснулась, ожила, глаза загорелись надеждой. — Да я бы, господи, только бы отсюда вырваться, пешком ушла бы к ним.
— А далеко ли идти-то?
— В Верхние Ключи
— Так чего же тебе пешком идти? Железная дорога рядом! Мы тебя проводим. А как война закончится, живы будем, то и в гости приедем. А там какое-то время пройдет, может, и на свадьбу пригласишь?
— На какую свадьбу? — так и встрепенулась Настя.
— Так не век тебе во вдовах ходить, Настенька. Молодая, красавица вон какая, найдется человек по душе.
— Лизавета Митревна! — Настя даже отодвинулась от нее и, чуть не плача, укоризненно покачала головой. — Человек… по душе, а Егор?
— Да ведь Егора-то и в живых нету, Настенька!
— Мало ли што. А другого-то Егора нету такого, да и не будет!
— Так и будешь одна жить?
— Так и буду. У Платоновны судьба такая же была горемычная, как у меня. Вот и будем вместе горе мыкать да детей ростить.
— Вот она, любовь-то, бывает какая, — вздохнула Куликова и, уже пожалев, что сказала обидное для Насти слово, легонько тронула ее рукой за колено. — Не обижайся, Настенька, за глупое слово. Я же не зла тебе хотела.
— А я не серчаю.
Хотя и поздно улеглись они спать в эту ночь, Настя долго еще не могла уснуть. Впечатления мивувшего дня, неожиданный перевод из тюрьмы в госпиталь, разговоры с сестрами милосердия — все это так растревожило, взволновало ее, что сон не шел, а мысли черные, тяжелые теснились в голове. Они, эти тяжкие мысли, гасили собою маленькую искорку надежды о полной свободе, об этом ей хотелось помечтать, а в глазах другое: тюрьма, расстрелы, гибель Егора, женщина в бордовой юбке, которую вели на расстрел. Этот эпизод вспомнился Насте почему-то особенно ярко. Еще до большой казни в Тарской, когда Егор находился в эшелоне смерти в Антоновке, Настя ухитрялась носить ему передачу по утрам, ночью это не всегда удавалось, днем опасно, бояться ей приходилось и чужих, и своих. Так и ходила она утрами, и, когда в охране оказывались знакомые солдаты, ей удавалось передать Егору узелок с едой, записку. Но однажды пришла Настя к эшелону в тот момент, когда четверо солдат и усатый зверюга-фельдфебель повели на расстрел троих, двух мужчин и женщину в бордовой юбке. Солнце еще не взошло, ночью прошел большой дождь, и лужи на дорогах кровянисто алели, окрашенные зарей. Молча, покорно шли люди, хотя и знали, что их ведут на убой. Мужчины шли, не разбирая дороги, а повязанная цветастым платком женщина старалась обходить грязные лужи, левой рукой слегка приподнимая широкую длинную юбку, чтобы не замочить ее, не испачкать праздничные полусапожки.
Никогда не забыть Насте то ужасное утро и женщину в бордовой юбке. Она и в тюрьме-то часто спилась ей по ночам, а в эту ночь все так живо всплыло в памяти, что она громко, со стоном вскрикнула:
— Ох! Что же это такое! Обутки замарать боится, а ее… на смерть ведут… злодеи проклятые!
— Чего такое, Настенька? — проснувшись, спросила Загибалова.
— О, тетя Ксеня, жутко мне… сон привиделся страшный!
— А ты не
Так и промучилась Настя всю эту кошмарную ночь. Утром Куликова, посмотрев на ее усталый, измученный вид, на темные круги под глазами, спросила:
— Ты нездорова, Настенька?
— Не знаю, — вздохнула Настя, — спала плохо.
— Тогда сегодня уж не выходи на работу, отдыхай, я поговорю с Сергеем Борисовичем, врачом нашим. Справимся без тебя. Позавтракаем, я тебе капель дам хороших, есть у меня такие. Ложись на мою койку и уснуть постарайся, а к ночи и твою койку оборудуем.
Лучше всяких капель были для Насти слова Куликовой, тон, каким они были сказаны, и сознание, что в лице этих сестер милосердия обрела она верных друзей.
ГЛАВА XX
С тяжелым сердцем приступила Настя к исполнению своих обязанностей, тяжело ей было поначалу при мысли, что она будет ухаживать за больными, облегчать страдания тех, кого считала врагами, казнившими Егора. И только после того, когда Куликова рассказала, что здесь лечат лишь рядовых солдат и казаков, что немало среди них и таких, которые сочувственно относятся к революции, а для господ офицеров имеются другие госпитали, Настя успокоилась и приступила к работе. В таком же белом халате, как и у других сестер, с красным крестом на груди, она скоро освоилась со своими обязанностями, научилась перевязывать, бинтовать раны, кормила тяжелобольных, и радостно было Насте, когда они приветливо называли ее сестрицей.
Хотя она по-прежнему страдала от разлуки с детьми, внешне казалась спокойной, тоску по детям глушила работой, старательно выполняя все, что от нее требовалось. Время за работой шло быстрее, а надежда вырваться отсюда крепла, особенно после того как поняла Настя, что в городе имеется какое-то тайное общество людей, помогающих красным партизанам в их борьбе против белых властителей. Догадалась Настя, что и Куликова, и "тетя Ксеня", и Ворьби заодно с этими людьми. Что не зря они так часто уходят куда-то по ночам, возвращаются поздно и какие-то тайные разговоры ведут промеж себя. Однажды, как раз после того как ночью Куликова куда-то уходила, она вызвала Настю из палаты в свою комнату и, чем-то взволнованная. торопливо попросила:
— Выручи, Настенька, письмо надо доставить в городскую аптеку, срочно! А мне нельзя отлучиться, к операции готовим больного. Отнеси, Настенька, и передай аптекарю Осипу Львовичу, старичок там — аптекарь седенький, в очках.
— Только и всего?
— Настенька, письмо секретное, надо передать его незаметно. Сначала скажи: "Осип Львович, когда можно получить перевязочный материал?" И когда он ответит: "Сегодня вечером" — передай ему письмо. Запомни: он седенький, худенький из себя старичок, в очках, на правой щеке небольшая, но хорошо заметная бородавка.
Поручение Куликовой Настя выполнила добросовестно. Обратно шла серединой улицы, сторонясь спешивших куда-то горожан и бережно, как малого ребенка, прижимая к груди под шубенкой тугой сверток бумаг. Этот сверток вручил ей Осип Львович, чтобы она передала его Куликовой, сказав при этом:
— Передайте это Куликовой так, чтобы никто не видел.
Все поняла Настя, и от сознания, что ей доверяют такие секретные дела, душа ее впервые за эти месяцы наполнилась радостью: значит, и она здесь нужный человек и помогает тем людям, которые втайне готовят народу избавление от белых властей. А это принесет и ей свободу, счастье, встречу с детьми.