Забайкальцы. Книга 4.

Балябин Василий Иванович

— Я не о том, должников своих понудишь отрабатывать?

Знамо дело, вить не даром! Брал, значить, тово… отрабатывай. А как же иначе-то? Все так делают.

— Вот что, тятенька родимый, послушай моего совета: должников нынче не притесняй, а тем, какие придут отрабатывать за долги, плати полную цену! Сколько будут платить поденщикам другие, столько и ты плати, не жадничай.

— То исть как же это так? — ухватился за бороду Саввич. — Я же их выручал в голодное время, можно сказать, тово… от смерти спасал, а теперь им же полную цену? Кушайте на здоровье!

— Ох, тятенька, —

сожалеюще глядя на отца, покачал головою Семен. — Удивительно, что ты такой деловой человек, а вот в том, что творится вокруг, не разбираешься. Пойми, хозяйство наше таким, какое оно есть, тебе не удержать, растребушат тебя товарищи, от этого никуда не денешься. Так лучше уж пусть этот хлеб людям достанется, которые на тебя работали, чем христопродавцам — комиссарам красным, всю жизнь нашу перевернувшим. Да еще и то поимей в виду, людей на тебя злых немало, а среди должников твоих особенно, надо задобрить их теперь хорошей платой за труд. Это тебе может шибко пригодиться.

— Семушка верно говорит, — вмешалась в разговор молчавшая все время Макаровна, — сделай доброе дело. Поможешь бедным людям, и они добром тебе отплатят.

— Пожалуй, верно, — вздохнул Савва Саввич и, поднявшись со стула, перекрестился в сторону церкви, откуда доносился тягучий мерный звон колокола, — звонят к обедне, пойду.

Через два дня после успенья Семен уехал. Отправился он в китайский пограничный город Маньчжурию не на тройке лошадей, как предполагал, а на двух пароконных, тяжело нагруженных телегах, там у него мешки с мукой, с овсом, бочонок масла, мясо соленое, вяленое и многое другое. "Чем больше увезу, тем лучше, — сказал он вечером накануне отцу. — Ты так же сделай, когда надумаешь туда уехать, чтобы этим злодеям меньше досталось. Никиту я на одном коне отправлю обратно, а трех там продам".

ГЛАВА XIII

С того времени как Семен уехал из дому за границу, прошло больше месяца. Слова его, сказанные при прощании с отцом, возымели действие, и диву давались старики, собираясь вечером на завалинках:

— Шакал-то наш, слыхали? Поденщикам платит, как и все!

— Говорят, по пуду пшеницы за день дает!

— Врут небось! Чтобы Шакал на такое решился, сроду не поверю!

— Ничего не врут, а в самом деле. Иван мой перед сенокосом взял у него четыре пуда муки яришной, думали, што теперь за эту муку на полстрады запрягет нас отрабатывать, ан нет, вдвоем Иван съездил на жнитво два дня, и все…

— Да вот и Прохор Лоскутов то же самое рассказывал.

— Диковина, братцы!

— С чего же он подобрел эдак?

— Хитрит, стервуга, слышит, што у властителей семеновских дела плохи, вот и старается грехи свои загладить, задобрить сельчан.

— Чует кошка, чью мясу съела!

Как раз в это время в селе появился новый учитель, однорукий Степан Литвинцев (руку потерял на фронте в пятнадцатом году). Он оказался человеком общительным, любил вечерами приходить к старикам на завалинку, книжечки им почитывал: сначала Льва Толстого, Горького, а потом и про революцию, про буферную республику — ДВР, да так почитывал, что старики, ошалело оглядываясь, предостерегали:

— Ты,

Степан Михайлыч, поаккуратней бы, не дай бог, донесется до властей…

— За разговоры такие и тебе попадет, и до нас доберутся.

— Ерунда, им теперь не до нас, — разглаживая черные как смоль усы, посмеивался учитель и, начертив палкой на песке подобие карты Забайкалья, продолжал рассказывать.

От него антоновские старики узнали, разнесли по селу подробности о Дальневосточной республике, временное правительство которой находилось в Верхнеудинске и оттуда руководило всем Дальним Востоком.

— А здесь вот, — тычет палкой учитель в начерченную им "карту", — в городе Нерчинске, недавно большевики съезд провели. Выборных людей всего восточного Забайкалья собрали и уже власть областную установили — Забайкальский областной ревком [19] .

Слушают старики, уставив бороды, качают головами, дивясь учености Литвинцева.

— А мы-то живем тут, сном-духом ничего не знаем, не ведаем!

— Стало быть, Семенова-то уже со всех сторон обложили?

— А кого же в ревкоме атаманом поставили?

19

Съезд этот был организован на освобожденной от белых территории восточного Забайкалья в августе 1020 года.

— Атаманов у революционной власти нету, дедушка. В ревком выбрали самых достойных людей из рабочих, крестьян, казаков, учителей, председателем поставили коммуниста Жданова Бориса, двенадцать лет каторги отбывал за политику, умнейший человек.

Рассказанное учителем доходило и до слуха Саввы Саввича, а у него и без того было так тяжко на душе, как никогда не бывало до нынешнего года. Тревожное состояние это зародилось у него еще тогда, когда услышал он от сына Семена о непрочности белогвардейского режима в Забайкалье. Даже то, что он, послушавшись Семена, набавил цену за работу поденщикам, не принесло ему желанного облегчения.

Должники в ответ на его "благодеяния" сухо благодарили, и по их лицам, взглядам Саввич понимал, что они принимали это как должное. А один невзрачный на вид мужичонка, одноглазый Герасим, которому Савва Саввич сверх отработанного им долга отвесил еще и полпуда муки "на руки", буркнул хозяину:

— Спасибо, давно бы так! — И, помолчав, спросил со вздохом: — А за те годы, когда мы за фунты у тебя робили, будет прибавка?

Не ожидавший такого вопроса Савва Саввич с минуту ошалело смотрел на дерзкого мужика, потом обернулся к сусеку, злобно крикнул:

— Держи мешок!

Пуда четыре муки нагреб Герасиму Савва Саввич, помог ему взвалить мешок на плечо.

— Спасибо, — во второй раз буркнул мужик и, горбясь под тяжестью мешка, вышел из амбара.

Понял Савва Саввич, что и хорошей платой за работу не задобрить своих должников, слишком уж велика у них обида на него. С этого момента жизнь еще более опостылела Савве Саввичу. Уж не радуют его, как бывало, ни островерхие клади пшеницы на гумне, ни вороха намолоченной гречи, ни все его богатство.