Забайкальцы. Книга 4.
Шрифт:
"Все теперь ни к чему, все пойдет прахом!" — размышлял он, мотаясь по ограде и нигде не находя себе места.
Прихода красных, захвата власти большевиками Савва Саввич боялся как огня. А тут еще в довершение всех невзгод стало известно, что недолгое перемирие между красными и белогвардейцами Забайкалья закончилось, вновь начались боевые действия и белые на всех фронтах отступили к линии железной дороги. Об этом Савва Саввич и сам догадывался, видя, как мчатся на восток набитые солдатами поезда. Товарные вагоны, приспособленные для перевозки пехоты, так переполнены, что люди, несмотря на холод, едут в открытых
Все это злило Савву Саввича, он возмущался, почему это семеновские генералы допускают такое, почему громадное это войско, имея множество пушек, пулеметов и прочего снаряжения, бежит? Почему они не хотят воевать.
С этим вопросом и обратился он к седоусому есаулу Оренбургского казачьего войска, заехавшего к Савве Саввичу на постой в числе пяти других офицеров. Кроме офицеров заехало еще и десяток казаков, поселившихся в зимовье. Офицеры после обеда куда-то ушли, седоусого же есаула Савва Саввич пригласил к себе в горницу, надеясь вызвать его на откровенный разговор и услыхать от него что-нибудь утешительное. Ему не верилось, не хотелось верить, что власти атамана Семенова приходит конец.
Приказав Макаровне подать в горницу закуску, Савва Саввич достал из шкафа графин с водкой, наполнил граненого стекла бокальчики, провозгласил:
— За победу, ваше благородие, над супостатом нашим!
Грустно усмехнувшись, есаул в ответ лишь головой покачал. Разговорился он только после третьего бокала.
— Какая уж там победа! — сказал он со вздохом и, выпив, вытер ладонью усы. — Хоть бы до границы-то добраться подобру-поздорову, и то слава богу.
— Бож-же ты мой! — Савва Саввич, как всегда в таких случаях, ухватился за бороду и, пораженный этим признанием, продолжал сникшим голосом: — То ись, как же это так? Вон какая сила у вас, орудиев полно, пулеметов, войска всякого.
— Э-э, ерунда! — отмахнулся есаул. — Позвольте, как вас по имени-отчеству?
— Савва Саввич.
— Я с вашего позволения, Савва Саввич, — и, не дожидаясь "позволения", есаул налил себе еще бокальчик, выпил. — Какая у нас сила? Разве такая была армия у Колчака год тому назад? А у Семенова и того больше. У красных теперь, Савва Саввич, силы намного больше наших, да дело и не в этом: у них идея! Большевики райскую жизнь на земле сулят, а народ, дурак, верит им, особенно рвань всякая. Так валом и валит к ним. Эти большевики и нашу армию деморализуют, потому и воевать не хотят наши солдаты, они устали от войны, спят и видят поскорее убраться за границу. В этом сейчас наше единственное спасение.
С ужасом душевным, все так же ухватившись за бороду, слушал Савва Саввич откровения опьяневшего офицера. А тот, уже не спрашивая хозяина, глушил водку бокал за бокалом и то плакал, вспоминая жену и сына-гимназиста, то, называя Савву Саввича Степаном Степановичем, лез к нему целоваться, то грохотал по столу кулаком, вспоминая казаков своих.
— Орлы, джигиты! — орал он, откидываясь на спинку стула и размахивая руками. — Рубаки, черт меня подери! Федька, Митька Стрепетов.
Когда в графине остались одни лимонные корки, Савва Саввич помог гостю подняться со стула, увел в отведенную им комнату и, уложив его на диван, накрыл полушубком. Офицер сразу жe уснул, густым храпом наполнив комнату, а Савва Саввич, удалившись в горницу, сел в кресло, задумался.
"Значит, так оно и есть, как говорят, што у трезвого на уме, то у пьяного на языке", — думал он, внутренне содрогаясь от мысли, что будет, когда уйдут белые, а с войны заявятся в Антоновку многие его недруги. Больше всего боялся он появления в селе бывшего работника своего Егора Ушакова и тех молодых казаков, которых он два году тому назад завербовал к Семенову, а они перебежали к красным.
От мыслей этих сна лишился Савва Саввич, уснул он уже на рассвете, а когда проснулся и вышел на веранду, то увидел, как два казака выволокли из двора здоровенного барана-валуха. Один казак, в черных с голубыми лампасами шароварах, тянул барана за рога, а второй шашкой отсек валуху голову. Савва Саввич возмутился таким самоуправством постояльцев и уже двинулся было к ним, чтобы отругать их, но вдруг остановился, спохватившись: "А к чему мне это теперь? Не все ли равно, кто моих овец жрать будет? Эти-то все-таки люди свои…"
В то время как казаки в ограде жарили на костре нанизанные на винтовочные шомпола печенку и жирные куски свежего мяса, в доме вестовые готовили обед офицерам. Из кухни на весь дом пахло упревшими щами, жареной бараниной и луком.
Приказав казакам готовиться к отъезду, седлать копей, офицеры принялись за обед в комнате Семена. Один из вестовых принес откуда-то полведра самогону, и за столом у них вскипел шумный разговор, смех. Савва Саввич одиноко сидел у себя в горнице, прислушиваясь к оживленному говору постояльцев.
"До чего же бесшабашный народ, — вздыхал он, осуждающе качая головой. — До весельства ли тут, бода вон какая надвигается, а им и горюшка мало. Шалопуты непутевые, и больше ничего!"
В ограде казаки уже заседлали лошадей, толпились в ожидании хозяев, курили. Наконец поднялись и офицеры, все так же громко разговаривая, затопали по коридору, захлопали дверями, из ограды до слуха Саввы Саввича донеслись слова команды. Последним в коридоре одевался седоусый есаул, казак-денщик помогал ему надеть полушубок.
Есаул еще не проспался от утренней выпивки, да к тому же еще и самогону выпил, опьянел.
— A-а, Павел Павлыч, — разулыбался он, увидев вышедшего из горницы Савву Саввича. — Прощайте, дружище.
— Уезжаете, значит? — осведомился Савва Саввич, подавая офицеру руку. — Оставляете нас тово… врагу на расправу?
— Не-ет, Павел Павлыч, мы еще вернемся, вот как изведаете на своей шкуре большевистский рай да взвоете по прежней жизни, вот тогда мы и вернемся… Да, вот что… рюмашечку бы еще, посошок на дорожку… нету? Жаль.