Забери меня в рай
Шрифт:
– Да что же это такое?! Спит и спит всё время, как сурок какой! Прям отдохнуть бедному некогда. Вконец уже устал от безделья. Ах ты ж!
Лахтин, недовольно вздыхая, поёрзал на лавке, а затем резко подхватился и чуть ли не бегом направился на другую половину станционного дома.
– Вот это откуда-то у нас там сверху соскочило… – и Африканыч, ожидая удивлённой реакции смотрителя, сидевшего за столом, разжал кулак прямо перед его лицом и радостно воскликнул. – Гляди-ка! Ценная вроде вещица-то будет. У тебя тут свету побольше, так прям глаз от неё не оторвать. Ишь, как сверкает!
Смотритель
– Господи, прости меня! Не ведал я, что оно всё так обернётся… – и уже с ужасом глядя на Лахтина, растерянно добавил, обхватив лицо руками. – Выходит, вот оно как… А я-то, дурак старый, надеялся, что мне это всё причудилось тогда… Выходит, не причудилось. Евойный это крестик, – взор смотрителя сделался безумным, и он, страдальчески закачав головой, стал говорить с протяжными подвывами. – Евойный! Вишь, как… Значит, и на мне теперь грех страшный. Вишь, как… Вот оно как всё вышло… Вот оно как обернулось-то…
– Что обернулось? – удивлённо спросил Лахтин, сочувственно поглаживая по плечу враз поникшего смотрителя, на лбу которого проступил холодный пот. – Знакомого, что ль, какого цепочка-то эта?
– Знакомого… – тяжело вздыхая и жалобно постанывая, ответил он, и тут же, сжав пальцы в кулаки, резко встал и с обидной яростью выкрикнул. – Убивца проклятого! Ирода этого, который сегодня-то как раз сюда и заявлялся…
– Фельдъегеря, что ли, этого? – спросил сочувственно Африканыч.
Смотритель кивнул и потянулся за стоявшим на столе полуштофом с хлебным вином. Налил две чарки.
– Присаживайся! – предложил он Лахтину и сразу начал рассказывать о взволновавшем. – У нас на той половине… Ну, там, где вы сейчас поселились, – и он ладонью вытер проступившие слёзы, – года три назад один печник бедовый нам печь переделал. И, как видишь, вот эта стена дымохода у ней на нашу сторону выходит, – и показал рукой на кирпичную кладку, побелённую извёсткой. – И как уголья прогорят, вьюшку с этой половины закрывать надобно, чтоб тепло через трубу не выдуло. Вроде удобно так: постояльцев не беспокоим. Но только если печь не топится, то труба с горнилом как слуховое окно делается. Не захочешь, а услышишь. Вот сейчас я сидел за столом, а вы там над чем-то смеялись. Про какую-то «тварюку» рассказывали… Так и в тот раз так же было.
Они выпили. Лахтин похвалил вино. Смотритель согласно кивнул:
– Ещё бы! Из бражки овсяной сделано. Куда уж чище и лучше? Не бывает лучше! А фельдъегерь этот всё выкобенивается. Барина из себя корчит! Сивуха ему в ней мерещится. А сам-то он… – смотритель сбавил голос и вкрадчиво сказал. – Он же ещё совсем недавно простым цирюльником у графа Потёмкина был, – и, увидев удивление Африканыча, страстно закивал. – Из грязи да в князи. Да! А теперь, вишь, уже «вашим высокоблагородием» стал…
Смотритель снова налил вина. Они выпили, закусили расстегаем, и он продолжил:
– Года два назад, так же как сегодня, заявился этот фельдъегерь. Я в окошко его увидал и бегом встречать. А на крыльцо заместо него вдруг чернец хромой входит, в засаленной
Ну я и отвёл их в пристройку. А сам здесь сижу. И вдруг слышу, с той стороны крик истошный раздаётся. Я к вьюшке подбежал, а он… – тут смотритель наклонился и стал что-то шёпотом сообщать Лахтину. Затем помолчал, утёр выступившие слёзы и сказал в полный голос:
– Чернец этот с фельдъегерем как с холопом каким обращался, говорит ему: «За всё то, что ты сделал, тебе всё равно в огне гореть. Так что выбирать тебе не из чего. Ты теперь как есть злодей отъявленный. А значит, что тебя ждёт?! Каторга ждёт! А ты ведь ещё молодой совсем. Но я же знаю, что ты не хотел… Ведь, правда же, не хотел?!» А фельдъегерь как закричит во весь голос: «Да-да-да!!!» И затем завывать как волк начал. А потом прям как дитё какое заплакал. Как щеночек обиженный заскулил…
Смотритель тяжело охнул, помолчал и продолжил:
– А чернец этот всё его как бы утешивает и вкрадчиво так приговаривает: «Ну и чего ты загоревал? Сам же говорил, что на всё воля божья. Вот и уготована теперь тебе геенна огненная. И ждут тебя муки вечные и тьма кромешная! И всё это из-за какой-то случайности, нелепицы несуразной». Фельдъегерь снова стонать начал, а этот так ласково говорит ему: «А ведь ты не для скорой погибели был на этом свете создан! Тебе ведь судьбой было уготовано и власть, и богатство обрести… А теперь… Теперь наденут на тебя горемычного кандалы и в Сибирь навечно сошлют. Там ты и сгинешь, так и не пожив совсем… И никто о тебе больше и не вспомнит никогда. Никто. Ну и какой же у тебя теперь после этого выбор?! Выбирать-то тебе не из чего! Сейчас надо решать! Потому что уже завтра душоночка вот эта твоя маетная и гроша ломаного стоить уже не будет…
Смотритель прислушался к звукам со двора и продолжил:
– И тут фельдъегерь как взбрыкнёт, как закричит: «Неправда! Неправда твоя! В Библии сказано, что все мы грешные и нет ни одного праведного. Я покаюсь перед ним. И он всё поймёт и простит! Бог он – милостив». А чернец ему спокойно так на это отвечает: «Да, милостив! Он один раз уже всех «простил». Ты забыл, что ли? Вы как слепые. Бубните себе под нос, а ничего не видите. Ну-ка подай мне эту библию вашу, я тебе кое-что оттуда сейчас прочитаю».
Смотритель взбудоражено замахал руками. Резко встал. Оглянулся по сторонам и, унимая задрожавшие руки, заговорил быстро и возбуждённо:
– Тут, веришь, я молиться начал и с меня от испуга пот ручьями потёк, – он перекрестился и, подправив фитиль на свечке, продолжил. – И так тихо стало, что слышно было, как чернец страницы там начал листать, а потом он и говорит: «Вот оно как здесь написано, слушай: «И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов, и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их».