Забери меня в рай
Шрифт:
– Ну если тебе приказ о твоём отчислении «до лампочки», тогда…
– Какой? Ты что, сбрендила?! – перебил её перепуганный Юрка.
– А я-то здесь при чём? – удивилась Таньча, недовольно пожимая плечами, медленно подходя к стенду объявлений. – Если бы ты сам не выпендривался… Вот слушай… – и она, вытащив из папки лист бумаги, стала неспешно читать, безразличным монотонным голосом. – …Отчислить за систематическую неуспеваемость студента пятого курса Прокушева Ю. Пэ…
– Покажи! – ошарашенный Юрка выхватил из её рук злополучный приказ и тут же стал лихорадочно вчитываться в текст. – …Положение
– Да пошутила я! – с восторженным лукавством воскликнула она и тут же издевательски съёрничала. – Ты что, Прокушев, шуток не понимаешь?!
– Ни фига себе пошутила… – еле выдавил из себя переменившийся в лице Юрка. – Ты чё, Парамонова?! Так же можно… Да за такие…
– Ну всё… Всё! Успокойся, солнышко, – и Таньча ласково погладила его будто ребёнка. Но, увидев идущих студентов, отдёрнула руку и повелительно скомандовала. – Не стой истуканом! Лучше помоги куда-нибудь это прикнопить!
– Куда-нибудь, – раздражённо сказал Юрка, оглядывая огромный стенд, весь завешанный бумагами. – Куда тут… Слушай, а вот эта макулатура зачем здесь висит?! – и он показал на нарисованный от руки неказистый плакатик, на котором было крупно выведено «Поздравляем с Новым 1988 годом!»
– А мне нравится. Особенно, вот эти восьмёрочки-снеговички. Такие потешные! – сказала Таньча.
– Причём здесь восьмёрочки! Скоро февраль уже!
– А-а-а… – обрадовалась своей догадке Таньча. – Ты думаешь, уже можно снять?
Прокушев рывком сдёрнул плакат со стенда и небрежно сказал:
– Цепляй теперь свои бумажки!
– Спасибо, солнышко! Только из-за этих «бумажек», как ты говоришь, вчера такой сыр-бор разгорелся! – начала с волнением, торопливо рассказывать Таньча, прикрепляя листочки кнопками, и не забывая кокетничать. – Сам министр звонил… Ректор злющий ходил. Кричал на всех… А потом позвонили… – и она прошептала на ухо Прокушеву. – Из самого ЦэКа 4 4. Я чуть жвачкой не подавилась. Представляешь?! И говорят ему… Я подслушала немножко… Так, случайно… Чуть-чуть. Говорят: «Это не вашего ума дело, выполняйте, что приказано!» И бросили трубку… А там, Юрочка, – и она приложила руки к груди, – действительно, такое написано… Такое! Мне бы кто раньше сказал – не поверила. Сам посмотри, – и Татьяна, прикнопив последний лист на стенд, покачала головой и многозначительно ткнула пальцем в текст.
4
4 Центральный комитет Коммунистической партии Советского Союза – высший руководящий орган страны.
Прокушев бегло, с нарастающим любопытством прочитал положение о конкурсе и восторженно воскликнул:
– Ни фига себе! Вот это да! – и тут же помчался в аудиторию, где должна была проходить первая «пара».
– Чарышева не видел? – спросил он на ходу у Сашки Коренного.
– Нет. Не приходил ещё, – ответил тот.
Юрка забежал в курилку. Заглянул в буфет. Стал спускаться по лестнице и увидел входящего с улицы Вадима Чарышева. Вихрастого. С большими голубыми глазами. В незастёгнутом
Можно было смеяться над его некоторой несуразностью и лопоухостью, и тут же восхищаться аристократичной утончённостью и красивым профилем лица. Правда, если бы пришлось начинать представление с его одёжки, то получилось бы довольно скудное и невзрачное описание.
На нём были дешёвенькие советские штаны «под джинсу», грубые и убогие. Не лучше смотрелась и серенькая рубашка детсадовского фасончика. Нелепо выглядели и его чёрные ботинки, почти такие, какие носили солдаты и милиционеры.
В чертах его лица было что-то такое, что одновременно подчёркивало строгую серьёзность и недоступность, но в то же время говорило о его какой-то детской наивности и искреннем простодушии. Этого простодушия было столько, сколько могла вместить его распахнутая миру душа. И эта открытость была неимоверно прекрасной. И в тоже время – невероятно опасной. Потому что именно с блаженного рая началась для человека дьявольская дорога в преисподнюю.
Чарышев ещё в дверях как примерный ученик предусмотрительно стянул с головы кроличью шапку. И, быстро спускаясь в гардеробную, размахивал ею, держа за тесёмки.
– Вадька, это наш шанс! – тормошил его запыхавшийся Прокушев, помогая ему на ходу раздеваться. – Три победителя поедут в Америку! – и он радостно запел на мотив известной песни «America the Beautiful». – Амэрика, Амэрика…
– Какую Америку? – недовольно перебил его Вадим, оттирая замёрзшие руки. – Вроде и мороза почти нет, а я задубел совсем, пока шёл…
– Конкурс! Конкурс студенческих работ объявили. «Прыжок через океан» называется, – страстно пояснял Юрка. – Три лучших получат… Как их? Эти… Гранты! – и он учтиво подал молодой и дородной гардеробщице его одежду.
– Подожди, – попросил Вадим и, взяв у него из рук шапку, небрежно засунул её в рукав своего хлипкого пальтишка.
– Ну ты, блин, как пацан какой-то из деревни, – возмутился Юрка, вытаскивая обратно шапку. – Пора уже посолиднее становиться. Правда? – с напускной галантностью обратился он к гардеробщице, отдавая пальто. – Вот, пожалуйста! – но та ничего не ответила и, немножко улыбнувшись, смущённо посмотрела на него. Юрка, наклонившись к ней поближе, игриво сказал. – А ты ничего так… Новенькая? – и тут же брезгливо фыркнув, злобно продолжил. – Только вот если бы ты ещё «спасибо» научилась говорить! А то как… Как в Задрючинске своём каком-то…
В холле, дождавшись, когда пройдёт шумная группа студентов, Прокушев заговорщицки сказал Чарышеву:
– В общем так, Вадька, у меня гениальная идея… Такая гениальная, что всю жизнь нашу перевернёт! А надо-то всего ничего… Ты мне помогаешь написать статейку, а я тебе достаю разрешение на работу в рукописном отделе… В спецфонд… Ну и ещё там куда? Ты же хотел?
– Хотел… Ещё как хотел! – с восторженной заинтересованностью воскликнул Вадим. – Но они говорят…
– А у меня дядька замом в министерстве культуры работает. Сечёшь?! А если мы напишем… Ну если напишем что-то такое, чего ни у кого не будет… То победа нам обеспечена! Понимаешь?! А в Америке ты сможешь в любом научном фонде работать… Доступ получишь к какому угодно архиву… Ну и деньги…