Забери меня в рай
Шрифт:
Единственным жильцом, ожидавшим переселения, была Фаина Яковлевна. Остальных «по бумагам» не существовало и они были вынуждены жить в потаённой квартирке по строгой рекомендации техника-смотрителя: «Как мышки, не привлекая внимания».
Той апрельской ночью, холодной и промозглой, он убирался в самом дальнем закутке, который примыкал к Спиридоньевскому. Ещё за два дня до Первомая начальство потребовало «навести идеальный порядок на вверенных участках». И потому Вадим махал метлой старательно, зная, что утром все дворы будет обходить специальная комиссия.
Чарышев заметил эту
Женщина всё время покашливала. И постоянно поправляла на носу очки с толстенными стёклами.
Она торопливо заходила в подъезды и, пробыв там две-три минуты, быстро выходила, беспокойно оглядываясь. И вновь направлялась к следующему дому. «Наверное, ищет кого-нибудь», – подумал Чарышев.
Закончив работу, он понёс инструменты в подсобку, которая располагалась в парадной соседнего дома. Вадим открыл тихонько дверь подъезда и сразу увидел эту женщину, бросавшую какие-то листочки в почтовые ящики. Только при свете он рассмотрел, что это была та самая «фифа» из библиотеки.
Заметив его, она испуганно шарахнулась, а Вадим радостно произнёс:
– Добрый вечер! – и тут же про себя отметил, что была она намного моложе, чем ему показалось вначале. В заблуждение вводила её полнота, добавлявшая ей какую-то несуразную солидность.
«Фифа» вначале оторопела. Скрестила на груди руки, будто готовясь отразить нападение, и только после этого, присмотревшись, сказала со вздохом облегчения:
– Привет, ненормальный!
– А вы… А ты чего тут, как лунатик, по ночам шастаешь?
«Фифа» замялась, закашлялась, а потом начала тяжело дыша, негромко объяснять:
– А я объявления разношу. Меня подруга попросила. Она заболела и… Вот я и стараюсь, чтобы к Первому мая успеть.
– Так давай я помогу.
«Фифа» решительно начала отказываться, но Вадим взял её за руку и, выйдя на улицу, добродушно спросил:
– Давай, показывай, какие ты ещё не успела обойти?
Дома в квартале были дореволюционные. Бывшие «доходные», предназначавшиеся для сдачи внаём небогатым постояльцам. Все они были многоэтажными. Без особых архитектурных изысков. С однообразными подъездами и с пристроенными позднее грубоватыми лифтами-пеналами, напоминавшими тюремные клетки.
Из-за похожести домов «фифа» тут же ошиблась подъездом и повторно стала запихивать сложенные пополам листочки в почтовые ящики. Чарышев заметил это и в дальнейшем всё делал сам. «Фифа» только доставала из разных карманов небольшие пачечки и отдавала ему в руки.
Познакомились они быстро. Девушку звали Валерией.
– А в том доме, возле которого я метлой махал, Маяковский жил, – с гордостью сообщил Чарышев, когда они вышли из очередного подъезда. – Помнишь? – Чарышев неожиданно приостановился, одним движением пригладил вихор на голове и начал выразительно читать стихи:
Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочёл я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?
«Фифа» неприязненно глянула на Чарышева, помолчала, и озлобленно сказала:
– Только он ещё и другое тогда же написал, – и она гневно и пафосно процитировала: «…Я люблю смотреть, как умирают дети», – и тут же закашлялась, но затем, глубоко вздохнув, желчно выдавила из себя. – Сволочь! – и молча зашагала рядом, что-то бормоча.
– Я вообще-то в «педе» учусь! – желая продолжить общение, сообщил Вадим. – А здесь просто дворником подрабатываю.
– А я Маяковского… – глядя себе под ноги, сказала, хрипя, «фифа», – вообще не воспринимаю. Не моё. Мне больше как-то Достоевский нравится.
– А Есенин… Есенин тебе нравится?! Представляешь, в комнате, в которой я сейчас живу, Есенин много раз бывал! – восторженно стал рассказывать Чарышев. – Я даже стул, на котором он сидел, себе выпросил. А наша баба Фая видела… Ты не поверишь! Его живьём видела. А потом одна из его любовниц… Она сюда, мне баба Фая о ней рассказывала, раньше часто приходила. Посидит-посидит и начинает… – Вадим смущённо заулыбался. – Матерные песни петь во всю глотку… – и он тут же показал рукой. – Вон моё окно, рядом с дверью в бойлерную… Видишь? У нас там ещё «баламуты» живут, – Вадим рассмеялся. – Ага! Ритка с Лёнькой. Молодожёны. Из Белоомута. Посёлок такой на Оке. А баба Фая не расслышала и зовёт их «баламутами». Смешно, правда?!
– У вас там что – коммуналка? – с неприкрытой брезгливостью недовольно спросила «фифа» и поморщилась с таким отвращением, будто забулдыжные соседи прямо в эту секунду сунули ей под нос кухонное ведро с забродившими помоями.
– В общем, да! Коммуналка… – с какой-то растерянной обидчивостью пояснил он и тут же, улыбнувшись, радостно воскликнул. – Но только у нас там все дружно живут. Правда! Честное слово!
Очередную пачку листовок Вадим разбросал в своём подъезде быстро и ловко. И тут же добродушно предложил:
– Пойдём ко мне чаю попьём.
– Нет, я не могу, – ответила Лера. – У меня ещё две пачки остались.
– А я потом помогу тебе. Пойдём! – и Чарышев стал открывать ключом дверь квартиры.
– Спасибо тебе, что помог… Извини. Пока! – и Лера быстрыми шагами направилась к выходу. Чарышев устремился за ней, но тут же раздосадовано махнул рукой и поспешно вернулся, чтобы забрать ключ, торчавший из замочной скважины.
Лера приоткрыла дверь подъезда и тут же зажмурила глаза от яркого света фар. Из арки во двор стремительно въезжали четыре серые «Волги». Две из них резко остановилась прямо напротив дома. Моментально, как по команде, открылись дверцы машин. Несколько крепких моложавых мужчин выскочили и побежали в дальнюю сторону двора.