Заботы пятьдесят третьего года

Степанов Анатолий Яковлевич

– Все свободны!
– распорядился Сам и добавил: - Смирнов останется.

– Побыстрее - как бы еще кого-нибудь не оставил - все покинули кабинет.

– Ты почему на совещании спишь?
– грозно потребовал ответа комиссар.

Смирнов не испугался, знал, что Иван Васильевич сам бы поспал на этом совещании, если б мог.

– Потому что не выспался, - отчаянно ответил Смирнов.

– Дерзишь, а начальству дерзить не положено.

– Не положено, чтобы отдел без начальника был.

Не могу я, Иван Васильевич, разорваться - и отделением руководить, и с опергруппой выезжать и на совещаниях сидеть. Когда же новый начальник отдела придет?

– А сам-то не хочешь начальником быть?

– Пока не хочу.

– Почему так.

– Рано еще. Голову надо в порядок привести. У меня пока голова оперативника. Не более того.

– Что ж, приводи свою голову в порядок. Может, потом она нам пригодится. Вот что, Смирнов, ты Скорина из области знаешь?

– Значит, Игоря к нам - начальником. Другого не надо, Иван Васильевич.

– С тобой, Смирнов, хорошо дерьмо есть. Обязательно изо рта вырвешь.

– Не прогадаете, Иван Васильевич, ей богу, не прогадаете!

– Ну, раз такой человек, как ты, одобряет, значит, будем назначать.

...От радостного этого известия расхотелось спать, и поэтому дело читалось легко. Он проштудировал половину, когда вернулся Казарян.

– Три часа задаром убил! Ну, буквоед, ну, зануда!
– Казарян сел.

– Теперь хоть все в порядке?

– Как в канцелярии у господа бога, - Казарян вытянул ноги и признался: - Я сегодня, Саня, Цыгана упустил.

– Что так?
– хладнокровно поинтересовался Смирнов.

– На длинном поводке вел, чтоб не узнали, а он на ходу в трамвайчик, и будь здоров. Мальчики нам нужны, и чтоб понезаметнее были, похожие на всех, как стертый пятак.

– И чтобы роту. Не меньше.

– Иронизируй, иронизируй! Все равно без наружного наблюдения настоящей работы не будет.

– Надо мечтать! Кто это сказал?
– задумался Смирнов.
– А в общем, некогда нам мечтать, Рома. Давай-ка по делу пройдемся. Кое-что занятное имеется...

Зазвонил телефон. Оба с ненавистью смотрели на него.

Грабанули известного писателя. И, естественно, - сразу же МУР. В помощь райотделу. Муровская бригада прибыла в роскошный дом на углу Скаковой и Ленинградского шоссе, когда там всю ночь шуровали районные.

– Вам помочь?
– спросил Александр у старшего группы, который диктовал протокол осмотра. Тот, оторвавшись от дела, кинул недовольный взор на печального гражданина, скромно стоявшего у притолоки, и ответил, как бы не отвечая:

– Раз знаменитость, значит, МУР подавай, районные пентюхи обязательно завалят!

– Мы собачку привезли, - сообщил Казарян.

Районный пожал плечами:

– Пробуйте. Только,

по-моему, сильно все затоптали.

Казарян спустился к машине, чтобы позвать Семеныча с его Верным, а Смирнов подошел к печальному гражданину.

– Вы хозяин квартиры?
– спросил Александр.

Гражданин печально кивнул и вдруг быстро-быстро заговорил, уцепившись сильными пальцами за борт смирновского пальто.

– Я не могу понять, почему он сердится. Я никого не вызывал, я только позвонил в союз оргсекретарю, спросил, что делать в таких случаях. Он сказал, что все возьмет на себя.

– А в районное отделение кто сообщил?

– Дворник наш, Галия Асхатовна. Она всегда после трех к нам убираться приходит. Пришла - а дверь не заперта, и никого нет. Она сразу к участковому.

– А вы, э-э-э...
– Смирнов намекнул на то, чтобы писатель назвался.

– Василий Константинович, если позволите, э-э-э...

– Александр Иванович. А вы, Василий Константинович, всегда в первой половине дня изволите отсутствовать?

– Ни боже мой, Александр Иванович. Жена - да, дочка тоже. Жена на работе, дочка в институте, а я с утра до двух за письменным столом.

– Почему же сегодня вас не было?

– Срочно вызвали на заседание секции прозы.

Старший из-за плеча на них недовольно посмотрел, давал понять, что разговор ему сильно мешает. Смирнов взял писателя под руку:

– Мы мешаем, Василий Константинович. Где мы можем без помех поговорить?

– Пойдемте на кухню, Александр Иванович.

В стерильно чистой кухне на столе стоял пустой графинчик и пустой стакан. Смирнов понятливо ухмыльнулся:

– От расстройства чувств позволили?

– Не скрою: хотел было. Да он меня опередил.

– Кто "он"?

– Да вор этот.

– Интересно. А много в графинчике было?

Василий Константинович указал пальцем уровень. Грамм по сто-сто пятьдесят, не больше.

– Я, честно говоря, днем не употребляю. Но сегодня, сами понимаете...
– неизвестно почему оправдываясь, пояснил писатель.

– А еще какая-нибудь выпивка в доме есть?

– Отсутствует.
– Писатель вздохнул.
– Меня Ирина Всеволодовна бдит.

– Что же из квартиры взяли, Василий Константинович?

– Шубу жены, довольно дорогую, из обезьяны, каракулевую дочкину, два моих костюма, и так, по мелочам.

– Что за мелочи?

– Побрякушки всякие. Кольца, кулоны, часы. Они все в шкатулке лежали.

– Действительно побрякушки или золото настоящее?

– Золотые, естественно. Кольцо - маркиза с бриллиантами, кольцо с порядочным изумрудом, бирюзовый гарнитур, часы швейцарские в осыпи...

– Ничего себе побрякушки. А деньги?