Забудь меня такой
Шрифт:
Создав себе этими мыслями самое мрачное настроение, на которое только была способна, Майя вернулась домой и застала там неожиданное оживление. Частый смех, перебивающие друг друга вопросы… Она решила, что у хозяев гости, и, чтобы никому не мешать, собралась тихонько проскользнуть в свою комнату. Однако Анна Леонидовна услышала звук открывающейся двери и вышла ей навстречу.
– Майя, вы подумайте, какое удачное совпадение! – воскликнула она. – Карим вернулся. Пойдемте – вы познакомитесь, обговорите маршрут.
И Майе ничего не оставалось, как сделать первый шаг к Ванне молодости.
XII
– Держитесь же! – крикнул Карим, всем телом прижимаясь к выпуклому склону горы и протягивая ей руку.
– Я держусь! – простонала Майя.
– Да не так! За запястье хватайтесь, иначе ладонь соскользнет.
Она с трудом переместила пальцы вверх по руке Карима, туда, где были видны напряженные жилы, и он тут же стиснул в ответ ее запястье, так что их руки оказались словно в замке.
– А теперь прыгайте!
В здравом уме и твердой памяти Майя никогда бы не отважилась на этот прыжок, но ни о каком здравом уме речи не шло с самого утра. К тому же другого способа преодолеть очередной участок Каньона просто не существовало: вода в реке здесь стояла почти в человеческий рост, а брести по ней, держа рюкзак на поднятых руках, не представлялось возможным – на дне был сплошной слой полуистлевших веток и листьев, крайне скользких,
– Я крепко держусь, не бойтесь, – подбодрил ее Карим.
И за что он там ухватился второй рукой? Проступивший между камнями корень? Трещина, куда удалось протиснуться пальцам? В любом случае все это так шатко, так ненадежно! Но Майя поверила в то, что Карим ее удержит, и прыгнула. И, обретая равновесие, ухватилась за него обеими руками.
– Теперь будет легче – снова спустимся к воде, – сообщил Карим.
Майя с ужасом посмотрела на гладкую отвесную стену у них под ногами. Ни единой выбоины – как, интересно, он намерен спускаться?
Карим открепил от рюкзака веревку и перекинул ее через ствол склонившегося над водой дерева. Дал Майе в руки оба конца, и, упираясь ногами в стену, она спустилась к прибрежным камням. Бросила концы веревки Кариму, и он последовал за ней. А затем сдернул веревку со ствола.
Майя обессиленно сидела на том самом камне, к которому сползла по стене. Ноги ей больше не принадлежали. Спина, отягощенная рюкзаком, болезненно застыла. Она твердо знала, что больше ей не сделать ни шагу.
– Осталась примерно половина пути, – «обрадовал» ее Карим.
Майя лишь покачала головой – откликнуться она была уже не в состоянии.
– Я возьму ваш рюкзак, – предложил Карим.
– Зачем? – удрученно отозвалась Майя. – Если смысл в том, чтобы побольше намучиться перед этой Ванной, то надо тащить все на себе.
Карим пристально посмотрел на нее.
– Смысл в том, чтобы почувствовать себя другой, – сказал он с некоторой суровостью в голосе, – чтобы в силу свою поверить. Чтобы вы знали: уж если прошли через Каньон, то способны на все – даже молодость вернуть. А без конца жалеть себя, несчастную, – это старость ваша. Та, что у вас внутри сидит.
Майя лишь усмехнулась.
– Наверное, вы все правильно говорите, – не без иронии ответила она, – только моя старуха жалела-жалела себя несчастную – да помолодела. А я терпела-терпела, думала: сильная, выдержу – и сами видите, чем все это кончилось.
– А не надо было терпеть! – резко возразил Карим. – Бороться надо было! Пока вы терпите да ждете, жизнь от вас действительно ничего не оставит. Вы думаете, почему ваша старуха помолодела? Не надо, не от турецкой воды, а оттого, что из вас все силы высосала. Она вас мучила – вы прогибались – у кого сил оставалось меньше? А у кого больше?
– Но ведь так же не может быть! – потрясенная, подняла голову Майя. – Это что же, вампир, получается?
– А вы думали, вампиры только в кино бывают? – усмехнулся в ответ Карим.
Майя оглушенно молчала. Теперь, когда страшная истина была названа своими словами, она пребывала в еще большей растерянности. Вампир… Но разве это не так? Какой измученной и обессиленной чувствовала она себя каждый раз после встреч со старухой, как катастрофически бедна радостью была ее жизнь, словно женщина существовала на последнем издыхании. Нет сил, нет желаний, и лишь квартира – средоточие всех чаяний и надежд. Но как она могла проявить малодушие и сбежать от этой ведьмы, оставив в ее руках ребенка? Один Бог знает, во что он превратится, получив Глафиру взамен матери. Срочно – в Москву! Она должна бороться если не за свое будущее, то хотя бы за будущее сына!
Но в тот момент, когда Майя уже готова была вскочить и помчаться вперед по Каньону, обгоняя Карима, старуха словно дотянулась до нее своей иссохшей рукой и оставила сидеть на месте. Ну-ну, беги, и далеко ты убежишь? На новую съемную квартиру, за которую будешь отдавать половину зарплаты? К новой рабочей круговерти, от которой не останется сил ни на что, кроме сна? И что будет видеть в жизни твой сын, у которого сейчас есть хотя бы суррогат нормальной полной семьи? Или ты надеешься на то, что еще найдешь себе мужчину? Не смеши меня – в твои-то тридцать пять!
– Хорошо еще, что мама успела от нее сбежать, – задумчиво сказал Карим, – а то эта вампирша и ее бы ухайдакала.
– Не сгущайте краски, – тихо посоветовала Майя, – не убийца же она, в конце концов!
– Да почему же? – возразил Карим. – Из-за нее погиб мой дядя.
… Дедушка Карима, ее муж и мой отец, тоже погиб из-за нее, хотя формально человека, менее причастного к его гибели трудно себе представить. Лучше бы Майе услышать эту историю от меня, хотя даже после по-мужски сдержанного рассказа моего сына она встанет и двинется вперед по Каньону с крепкой как никогда верой в то, что должна увидеть себя другой. Настолько сильной, чтобы старуха потеряла над нею всякую власть.
Леонид Петрович, мой отец, был военным, и после окончания войны судьба забросила его с семьей в Севастополь – восстанавливать до основания разрушенный немцами город. Однако прежде чем начать вновь отстраивать базу для Черноморского флота, требовалось разминировать Севастопольскую бухту, обильно усеянную минами. На это дело брали только добровольцев, и вот почему: советскому камикадзе требовалось промчаться мимо мины на катере, задев волной ее взрыватель, но пролетев вперед настолько быстро, чтобы взрыв раздался за спиной. Изуверская хитрость командования, посылавшего людей на мины, заключалась в том, что у подобного сапера все же оставался шанс уцелеть, а уцелевшие заслуженно считались героями. Мой отец – вы не поверите! – обезвредил подобным образом не один десяток мин, и каждый раз смерть не успевала его зацепить. За это папа получил орден Героя Советского Союза и два инфаркта. Они пришли к нему запоздалым отголоском тех страшных подвигов – уже в пятидесятые.
При чем здесь мама? Да, на первый, и на второй, и даже на третий взгляд – ни при чем. Но весь ужас этой «непричастности» в том, что любящий человек (а папа любил!) легко внушаем, а маме очень хотелось стать женой героя. Зачем еще нужен мужчина, как не для того, чтобы возвысить свою жену? Дальнейшее – на вашу фантазию – вы же видели, как моя мама умеет внушать.
Потом, когда папа лежал с инфарктами, матери было не до него. Козыряя его геройством и надвигающейся инвалидностью, она ходила по инстанциям, требуя перевода отца в Москву. Ему, выздоравливающему, хотелось любви и тепла, но мама занималась сборами в столицу – нам выделили двухкомнатную квартиру. Папа оставлял город, который столько для него значил и для которого столько значил он сам; оставлял любимое море, южное небо, южное цветение и южные ароматы. Промучившись двое суток в душном вагоне, он вместо домика, увитого виноградом, очутился в клетушке многоквартирной коробки с гордым названием «жилплощадь в столице». И вот за подвиги награда… Третий инфаркт он получил прямо в рабочем кабинете в первый же день выхода на новую штабную службу.
Мама была немногим старше Майи, когда осталась вдовой. Вдовой Героя Советского Союза с прекрасной по тем временам квартирой и солидной пенсией. Но муж был выпит ею до дна, и мужу требовалась замена. А Петя, мой старший брат, был очень привязан к матери…
Он пытался пойти по стопам отца, даже, пробуя свои силы, проводил военную игру «Зарница» в пионерских лагерях. Сейчас я
До поры до времени мы радовали маму, не желая от жизни ничего для себя – все для нее одной! – но первым спутал ей карты Петя. Он женился, очень быстро и очень неожиданно, на иногородней девушке-сокурснице, которая была от него беременна. Мама узнала обо всем уже после официальной регистрации, но отнеслась к произошедшему на удивление доброжелательно; настолько, что даже подарила невестке кольцо с оранжевым гранатом – старинную фамильную драгоценность. Говорите, не может быть? Ах да, вы, наверное, слышали, что кольцо когда-то сорвал с нее вор-кошевочник. Но это не так. Маму когда-либо пытался похитить только один человек – мой отец. Тогда зимой, познакомившись с нею в Доме культуры, он действительно нанял кошевку и изобразил из себя налетчика, чтобы прямо в санях объясниться маме в любви. Кольцо, разумеется, так и осталось тогда у нее на пальце, а серьги – в ушах. А легенду про похищение мама придумала уже позже, чтобы не объяснять, куда же на самом деле пропали все ее драгоценности.
Итак, Петя и его беременная жена стали жить вместе с нами. На первых месяцах Нину, как это часто бывает, мучил токсикоз, и она то и дело пропускала занятия, отлеживаясь дома. Я в то время заканчивала выпускной класс и, когда возвращалась домой из школы, мама регулярно высказывалась за обедом о том, что единственная цель девушек-немосквичек, приехавших в столицу, – найти себе здесь дурачка, который будет их содержать. Сначала их самих, а потом и их многочисленную родню, которая непременно потянется в стольный град по их следам. Формально все это сообщалось не для Нины – та лежала со своей тошнотой в соседней комнате, – но девушка не могла не слышать оскорблений. Иногда она в слезах выходила на кухню и пыталась оправдаться: мол, она так же, как и Петя, учится и получает стипендию, а затем, отдав ребенка в ясли, собирается работать. Так что ни о каком нахлебничестве не может быть и речи.
– А я разве с тобой разговариваю? – удивленно приподнимала брови мама. – Или у вас в Тмутаракани принято подслушивать? Ну, иди-иди, рыдай! Надо достойно себя вести, тогда и рыдать не придется!
Почему я тогда не вмешалась? Ведь я была уже достаточно взрослой… Но образ прекрасной, всегда держащейся с достоинством матери не допускал в сознание ни единой мысли о том, что такая женщина может быть не права. А если мне и было временами жаль Нину, то, значит, я просто забывала, насколько та плоха и насколько испортила жизнь моему брату. Я опускала голову и с тяжестью на сердце ждала, пока закончится экзекуция над беременной женщиной.
По праздникам мама была само радушие и щедрость. Она с радостью принимала Петиных однокурсников, по-матерински расспрашивала их об учебе или делах семейных, и – удивительно! – молодые люди не стеснялись с ней откровенничать, видимо, настолько сильное сходство с любящей матерью она вызывала. А когда за полночь гости расходились, беременная Нина перемывала за ними всю посуду и до трех часов ночи наводила порядок на кухне. Попросить о помощи Петю она не могла – настолько глубоко сидело внутри сознание того, что мужа-благодетеля нельзя беспокоить по мелочам. А сам Петя предложить помощь не догадывался – ведь все по дому за него всегда делали мы с мамой.
По выходным, едва Нина, умывшись, выходила из ванной, мама встречала ее суровым вопросом: «Ты уже подумала, чем будешь кормить Петю в обед?» И молодая женщина с опухшими на шестом месяце ногами целое утро кашеварила на всю семью, а остаток дня отлеживалась в постели.
– Ну что, весело тебе с молодой женой? – спрашивала мама у Пети, который, не зная, чем заняться дома, выходил на прогулку с мамой и со мной. Как в старые добрые времена, когда мы были детьми.
Петя немедленно становился мрачен. Собственно говоря, мрачен он был практически с самого начала своей семейной жизни. Ведь вместо мира в доме он получил змеиный клубок проблем, вместо подруги – кухарку, вместо вольного воздуха радости – удушливое грозовое затишье. Да затишье ли? Сейчас мне кажется, что все те месяцы, что Нина провела в нашем доме, слезы у нее на глазах не пересыхали. Вот только гром никак не решался грянуть.
Если бы у Нины был бойцовский характер! Но она, не будучи крещеной, по убеждениям была истинной христианкой – милой и тихой, любящей хозяйничать и почитающей мужа. Она была идеальной жертвой, не хуже, чем первые христиане, безропотно ожидавшие смерти на римских аренах. Сейчас я вспоминаю еще одну страшную деталь: будучи врачом, мама даже не попыталась по своим каналам найти для Нины квалифицированного гинеколога, обеспечить ее наилучшей медицинской помощью. Или хотя бы дать совет. Она словно бы не замечала состояния невестки, а если и замечала, то с неизбежным комментарием о том, как ребенка посадят ей на шею после рождения. Под этим предлогом мама и начала брать себе все больше и больше дежурств, чтобы «хоть немного подкопить на внука». Пете же она категорически запрещала обременять себя подработками – он должен был учиться, «пока ему еще окончательно жизнь не засрали».
Почему он слушался? Но Петя тоже не мог допустить и мысли, что мама, эта величественная вдова Героя Советского Союза, может быть не права.
Итак, мама постоянно была на дежурствах, Петя – в библиотеке, и так случилось, что именно я оказалась возле Нины, когда гром все же грянул. Вернувшись из школы и проходя в свою комнату, я мельком увидела, что Нина стоит на коленях возле кровати и, закидывая голову, пытается глотнуть воздуха. Сначала я хотела пройти мимо (разве плохое самочувствие – не ее личное дело?), но затем все же подошла.
– Тебе плохо?
– Я рожаю, – прохрипела она.
– Ведь рано еще!
В ответ Нина повалилась на пол и начала прерывисто подвывать, как больное животное. Я в ужасе бросилась вызывать «скорую» и с не меньшим ужасом наблюдала, как Нину поднимают на носилки и выносят из дома. Проводить ее мне даже в голову не пришло, как не пришло в голову ни спросить номер больницы, куда ее увозят, ни сбегать за Петей – стараниями мамы Нина не существовала для меня как человек, достойный тепла и сострадания. Лишь вечером Петя узнал, что его жены давно уже нет дома. Он тут же кинулся обзванивать больницы, но мама спокойно сказала, что это лишняя трата сил и времени, теперь врачи нам сами позвонят. А что касается Нининого срока, то ничего, выхаживают и семимесячных, даже в неполные семь месяцев.
Но телефон в тот день не зазвучал, и мы узнали, что случилось с Ниной, не раньше чем через два дня, когда она вернулась из больницы.
«Посмотри, до чего ты довела мужа! – такими словами встретила ее мама. – Он тут с ума сходит, а она позвонить не может! Мертворожденный? А почему? Резус-конфликт? Ну, матушка, знать надо, что ты отрицательная! И семью предупреждать, чтобы мы тут не переживали по твоей вине. А вообще что-то странное: при первой беременности даже резус-отрицательные нормально вынашивают. Если они, конечно, абортов перед этим не делали».