Забвение пахнет корицей
Шрифт:
В торжественно-мрачном тоне Алена есть что-то, заставляющее отнестись к этому затасканному обороту со всей серьезностью.
– С того самого мига Жакоб постоянно был с нами, – рассказывает Ален. – Мой отец, врач, не воспринимал его всерьез – парень из простой семьи, сын фабричного рабочего. Но Жакоб был вежливым, добрым и умным, так что наши родители мирились с его присутствием. Он всегда находил время поговорить со мной, научить чему-нибудь, поиграть с Давидом и Даниэль.
Ален замолкает, и я догадываюсь, что он вспоминает младших брата и сестру, давным-давно погибших. Какое-то время мы идем молча. Я размышляю
– Потом наци начали принимать законы против евреев, становилось все хуже и хуже, и тут Жакоб заговорил о своем участии в Сопротивлении, и родители забеспокоились. Понимаете, моему отцу хотелось верить, что нас не тронут, потому что мы богатые. Он заблуждался, думал, люди все преувеличивают, раздувают и немцы на самом деле не причинят нам зла. А Жакоб отлично понимал, что происходит. Он был членом подполья и предупреждал, что нацисты собираются стереть нас всех с лица земли. И оказался прав, разумеется. Оглядываясь назад, в прошлое, – продолжает Ален, – я поражаюсь, как родители могли не видеть, что творится. Думаю, они просто не желали видеть, не желали верить, что наша страна нас предаст. Им хотелось надеяться на лучшее. А когда Жакоб говорил правду, они его не слышали. Наш отец приходил в ярость, обвинял его в распространении слухов и в том, что он занимается агитацией у нас дома. Только мы с Розой прислушивались к его словам. – Голос Алена звучит глухо, едва слышно. – И это спасло нас обоих.
И снова мы идем в молчании. Лишь наши шаги эхом отдаются от каменных стен.
– Где Жакоб теперь? – спрашиваю я наконец.
Ален останавливается и смотрит на меня. Он пожимает плечами.
– Не знаю. Я даже не знаю, жив ли он еще. Сердце у меня обрывается.
– Последний раз мы с ним виделись и говорили в 1952 году, перед тем как Жакоб отплыл в Америку, – объясняет Ален.
Я таращусь на него во все глаза:
– Он переехал в Америку? Ален кивает.
– Да. Не знаю, где он там поселился. Да ведь прошло уже почти шестьдесят лет. Сейчас ему было бы восемьдесят семь. Очень вероятно, что его уже нет в живых. Не забудьте, он же провел два года в Освенциме, Хоуп. Такое не проходит бесследно.
Я не решаюсь заговорить, пока мы не добираемся до дома Алена. Я никак не могу переварить последнюю новость: бабушка и Жакоб, ее первая и великая любовь, прожили почти шестьдесят лет в одной и той же стране, не подозревая об этом. Но если бы Жакоб нашел ее во время войны, то не родилась бы мама, и я, соответственно, тоже не появилась бы на свет. Так, может, все получилось так, как и должно было? Или само мое существование оскорбляет истинную любовь?
– Мне надо попытаться его разыскать, – говорю я вслух, пока Ален набирает код замка. Он придерживает дверь, пропуская меня.
– Да, – просто соглашается он.
Следом за Аленом я вхожу в квартиру. Как в тумане.
– Не позвонить ли нам еще разок Розе? – спрашивает Ален, запирая дверь.
Я послушно киваю.
– Только
Ален улыбается:
– Все мы давно не похожи на себя прежних. Я понимаю. Я смотрю на часы. Уже почти десять, значит, дома около четырех, уже довольно поздно. У Мами на исходе дня обычно мысли путаются – обычное явление для пациентов со старческой деменцией, сказывается усталость.
– Вы уверены, что можно звонить с вашего телефона? – уточняю я. – Это дорого.
Ален в ответ смеется.
– Даже если бы это стоило миллион евро, я все равно сказал бы «да».
Улыбнувшись в ответ, я набираю код 001, потом номер Мами. Слышу долгие гудки и, подождав, даю отбой после шестого сигнала.
– Очень странно. – Я вновь гляжу на часы. Мами не участвует в развлечениях, которые устраивают в интернате для его обитателей: говорит, что лото – это детская забава. Тогда почему ее сейчас нет в комнатах? – Может, я ошиблась номером.
Делаю новую попытку и на этот раз кладу трубку после восьми гудков. Ален хмурится, и, хотя от дурного предчувствия у меня сосет под ложечкой, я выжимаю улыбку.
– Не отвечает. Может, моя дочка повела ее погулять или еще куда-нибудь.
Ален кивает, но выглядит встревоженным.
– Я позвоню ей, если не возражаете? – предлагаю я. – Моей дочери?
– Конечно, – говорит Ален. – Прошу вас.
Я набираю 001 и номер Анни. Она отвечает почти мгновенно.
– Мам? – По ее голосу я моментально понимаю – что-то случилось.
– Что стряслось, детка?
– Мами, – отвечает она дрожащим голосом. – У нее… у нее инсульт.
Сердце у меня замирает, я потрясенно оглядываюсь на Алена. Он, разумеется, все прочитывает на моем лице.
– Она… – начинаю я. Но не нахожу в себе сил закончить фразу.
– Она в больнице, – отвечает Анни. – Но состояние нехорошее.
– О боже. – Я смотрю на Алена и вижу, что он в панике.
– Что случилось?
Прикрыв трубку рукой, я объясняю:
– У бабушки случился инсульт. Она в больнице.
Ален, ахнув, прижимает руку к губам, а я снова переключаюсь на дочь.
– Детка, а ты-то как? – спрашиваю я. – С кем ты?
– С мистером Кейсом, – бормочет она.
– С Гэвином? – Я ничего не могу понять. – А папа твой где?
– До сих пор на работе, – отвечает Анни. – Я… я пробовала ему дозвониться. Но его помощница сказала, у него разбирается очень важное дело. Сказала, что он перезвонит, когда суд уйдет на перерыв.
Я закрываю глаза, пытаясь собраться с силами.
– Господи, и я так далеко, детка, бедная моя, прости, что я не с тобой. Я постараюсь приехать как можно скорее. Обещаю.
– Я тебе звонила в гостиницу, – чуть слышно жалуется Анни. – Где ты была?
Я смотрю на Алена, глаза у него полны слез.
– Мне так много нужно тебе рассказать, Анни, – говорю я. – Расскажу все-все, когда приеду, хорошо?
– Ладно, – отвечает она несчастным голоском.
– Можешь позвать Гэвина на пару слов?
Анни ничего не отвечает, но по шуму в трубке я понимаю, что она передает ее Гэвину.
– Алло? – произносит он через мгновение, и, только выдохнув, я понимаю, что ждала его ответа не дыша.