Забвение пахнет корицей
Шрифт:
– Но что если правда… – почти беззвучно спрашиваю я. И тут же вспоминаю слова Мами, сказанные перед самым моим отъездом в Париж, когда я пыталась добиться от нее, иудейка ли она. Да, я иудейка… Но я также и католичка… И мус ульманка тоже. От внезапного понимания меня охватывает дрожь.
Такси резко тормозит перед белым зданием под темно-зеленой изразцовой крышей, с резными узорчатыми арками и блестящими куполами. Над ними высится стройный минарет, украшенный зеленой каймой, и, хотя отдельные его детали выглядят явно марокканскими, общие очертания напоминают башни
Анри расплачивается с водителем. Я поочередно помогаю Анри и Симону выйти из машины. Ступив на тротуар, они разминают затекшие ноги.
– Когда-то я был способен проделать это сам, – усмехнувшись, бросает Анри. Он подмигивает мне, и наша четверка направляется к арке входа на углу здания.
– Если здесь никто не хочет говорить о тех событиях, – шепотом спрашиваю я у Алена, пока мы идем по небольшому внутреннему дворику, – что мы здесь делаем?
Он берет меня под руку и улыбается:
– Мы просто посмотрим на их печенье.
Дворик кажется пестрым от солнечных пятен, свет просачивается между листьев, ветки отбрасывают подвижные тени на белые плитки под ногами. В центре дворика и вдоль стен расставлены низкие столы, выложенные сине-белой плиткой. Вокруг столов – деревянные стулья с ярко-синей тканью на спинках и сиденьях. По стенам вьются темно-зеленые растения с желтыми цветами, между столиками порхают воробьи. Здесь так тихо, спокойно и настолько безлюдно, что я решаю: видимо, мы приехали слишком рано, все еще закрыто.
Но вот к нам подходит араб средних лет, весь в черном, и говорит что-то по-французски. Ален отвечает, указывая на меня, и через минуту все четверо мужчин что-то бурно обсуждают, так быстро, что я не разбираю ни слова. Поначалу человек в черном качает головой, но потом пожимает плечами и жестом приглашает нас следовать за ним. По узкой лесенке мы поднимаемся в основное здание.
Там, внутри, темноволосый, с оливковой кожей молодой парень лет двадцати пяти раскладывает на подносы выпечку. Подойдя поближе, я заглядываю, и сердце у меня на миг замирает. На подносах разложена разная кондитерская снедь, причем не меньше половины изделий я сразу же узнаю. Точно такие же я пеку каждый день у себя в кондитерской. Вот нежные хрупкие полумесяцы, обсыпанные белоснежной сахарной пудрой. Вот маленькие, бледно-зеленые капкейки в белых бумажных формочках, с кусочками фисташек наверху. А вот сочащиеся медом куски торта и клейкие миндальные пирожные – каждое украшено вишенкой. И еще тонкие рулетики из теста фило, обвалянные в сахарном песке, и аппетитные ломти миндального торта, выложенные пластинками миндаля, и даже плотные кольца с корицей и медом – излюбленная сладость Анни почти с самого младенчества.
Задохнувшись от волнения, я поднимаю глаза на Алена.
– Похожи? – лаконично спрашивает он.
– Они точно такие же, – подтверждаю я потрясенно. Ален, с внезапно увлажнившимися глазами, улыбается и оборачивается к старшему из арабов, который хмурится, наблюдая за нами. Они обмениваются репликами по-французски, после чего Ален снова обращается ко мне.
– Хоуп, ты можешь
Я приветливо улыбаюсь мужчине, но он по-прежнему смотрит недоверчиво.
– Эти сладости, что вы здесь печете, – начинаю я, – меня научила готовить моя бабушка. Они просто точь-в-точь такие же, как те, которые мы делаем и продаем у себя в кондитерской на Кейп-Коде.
Мужчина упрямо качает головой.
– Ну, это ничего не значит. Рецепты самые обычные. И есть много евреев – выходцев из Северной Африки. Понимаете, эти сладости не только мусульманские. Ваша бабушка могла о них узнать где угодно. Возможно, ее научила какая-то другая еврейка.
Мое воодушевление испаряется без следа. В самом деле, что за глупость строить целую гипотезу о прошлом Мами, опираясь лишь на рецепты выпечки.
– Разумеется, – бормочу я. – Простите меня. Понурив голову, я поворачиваюсь, чтобы уйти. Ален останавливает меня, взяв за руку.
– Хоуп? – окликает он. – Тебе нехорошо?
Я отрицательно покачиваю головой, но на самом деле мне и правда не по себе. Сказать я ничего не могу, потому что чуть не плачу, хотя сама толком не понимаю из-за чего. Почему-то мне крайне важно выяснить именно сейчас, что случилось с Мами много лет назад. Я просто уверена: она хотела, чтобы я приехала сюда и узнала все о ее прошлом. Но мы оказались в тупике, никогда нам не докопаться до правды о том, как она сумела выжить во время войны.
– Идемте, – удается наконец выдавить мне. Человек в черном резко кивает нам и удаляется. Анри и Симон неспешно двигаются к выходу. Мы с Аленом бредем следом, но вдруг я чувствую такой родной мне аромат, что резко останавливаюсь. Медленно, как во сне, я поворачиваю назад и смотрю на молодого человека у прилавка, который ставит на витрину противень с прямоугольным печеньем, белым от сахарной пудры. Я подхожу к кассе.
– Простите, – обращаюсь я к парню, – нет ли у вас, случайно, э-э-э… – Я изо всех сил пытаюсь припомнить французское название печенья из кондитерской в квартале Маре. – Нет ли у вас Ronde des Pav'es?
Молодой человек удивленно поднимает на меня глаза.
– Ronde des Pav'es? – повторяет он. – Я не очень говорить хорошо английски. Mais non, я не знать, что такое есть Ronde des Pav'es.
– Э-э-э… – Я хватаю Алена за руку. – Вы можете ему сказать, что Ronde des Pav'es – это пирог с маком, миндалем, изюмом, инжиром, черносливом и коричным сахаром? Можете спросить, такой рецепт ему не кажется знакомым?
Возможно, я теряю рассудок, но готова поклясться, что ощущаю в воздухе запах нашей «Звезды». Еще не начав переводить, Ален странно поглядывает на меня.
– Это был рецепт моей мамы, – сообщает он.
– А еще это фирменное блюдо моей кондитерской, – констатирую я. – И самая любимая сладость моей бабушки.
Ален удивленно хлопает глазами. Обратившись к юноше, он быстро переводит. Я наблюдаю за молодым человеком, который кивает и что-то отвечает. Ален поворачивается ко мне.