Забвение пахнет корицей
Шрифт:
– Дело в том, что иногда по ночам было опасно выходить из дома, а иногда небо покрывали густые облака, а иной раз все затягивал туман, – поясняет месье Хаддам. – В такие ночи Роза не могла видеть звезды на небе, и потому, как она мне объясняла, ей нужно было как-то утешиться. Вот она и придумала украшать звездами свои любимые пироги. Прошли годы, я уже стал юношей, а моя матушка все так же вырезала на корочке звезды. Это напоминало мне, что самое дорогое в жизни – настоящая любовь. Тогда немногие об этом думали, браки часто совершались по расчету или по сговору родителей. Но Роза была права. И я ждал. Я женился на той, которую полюбил
Мы с Аленом снова переглядываемся.
– Нет, – с трудом выговариваю я, чувствуя, как груз утраты сдавливает мне грудь. Месье Хаддам печально покачивает головой.
Анри, сидящий рядом со мной, прочищает горло. Я была так захвачена рассказом, что почти забыла об их с Симоном существовании.
– А как же Роза выбралась из Парижа? – спрашивает друг Алена.
Месье Хаддам разводит руками.
– Точно этого никто не знает. В мечети потому и сумели, наверное, спасти столько народу, что все держалось в строжайшей тайне. Коран учит нас помогать тем, кто попал в беду. И делать это надо не напоказ – чтобы только Аллах знал о ваших добрых делах. Ну и опасно было, так что никто этих вещей не обсуждал. А уж с десятилетним мальчиком и подавно. Но кое-что я с тех пор узнал. Скорей всего, многих евреев из тех, кого мы укрывали, вывели через катакомбы к Сене. Возможно, ее тайком провезли на барже по реке до Дижона. Или выправили поддельные бумаги и помогли пересечь демаркационную линию.
– Это ведь, наверное, стоило больших денег? – подает голос Анри. – Оформить фальшивые документы? Перейти границу?
Он оборачивает ко мне и добавляет:
– Моя семья не смогла выбраться потому, что это было очень дорого.
– Да, – подтверждает Хаддам. – Но с документами помогала мечеть. Это я знаю наверное. А тот человек, которого любила Роза, – Жакоб его звали? Он оставил ей деньги. Она их зашила в подол своего платья. Моя мать ей помогала. Когда она оказалась в «свободной» зоне, – продолжает он, – выехать из страны было уже нетрудно. Здесь в Париже она жила по поддельным бумагам как мусульманка. Но в Дижоне – или куда она попала – наверное, ей пришлось заполнить бланк в gendarmerie. Роза была француженкой, и ей удалось, наверное, за небольшую взятку получить документы, где она числилась католичкой. Ну, а оттуда, наверное, она переехала в Испанию.
– В Испании она познакомилась с моим дедом, – отзываюсь я.
– Ваш дедушка не Жакоб? – хмурится месье Хаддам. – Плохо верится, что она так быстро полюбила другого.
– Нет, – вздыхаю я. – Моего дедушку звали Тедом.
– Так она вышла за другого, – понурив голову, заключает наш хозяин. – Я всегда думал, что Розу убили. Так много людей погибало в те дни. Я всегда думал, что она нашла бы нас, дала бы о себе знать, если бы осталась в живых. Но, возможно, она постаралась забыть ту жизнь.
Мне вспоминаются слова Гэвина о людях, переживших холокост, – некоторые считали, что потеряли все и всех, и хотели начать с чистого листа.
– Но почему же не сохранилось никаких документов? – меняю я тему. – Ваши родители
– В те дни нельзя было без риска для жизни вести записи, – улыбается месье Хаддам. – Мы ведь знали, что можем разделить участь тех, кому помогали. Если бы наци – или французская полиция – пришли с обыском в мечеть и нашли там хоть какое-то доказательство, нас всех постигла бы одна судьба. Поэтому все делалось тихо. Но именно этим за всю свою долгую жизнь я больше всего горжусь.
– Благодарю вас, – шепотом говорит ему Ален. – За все, что вы сделали. За спасение моей сестры.
Месье Хаддам выставляет вперед ладони.
– Не нужно меня благодарить. Это был наш долг. Наша религия учит: «Тот, кто спасает одну жизнь, спасает целый мир».
Ален издает странный сдавленный звук.
– В Талмуде сказано: «Тот, кто спас хоть одну жизнь, спас весь мир», – откликается он тихонько.
Они с месье Хаддамом внимательно смотрят друг на друга, а потом разом улыбаются.
– Значит, не такие уж мы разные, – замечает хозяин дома. Он поглядывает то на Анри с Симоном, то снова на Алена. – Я вообще никогда не понимал этих религиозных войн или вражды с христианами. Если я чему и научился, пока Роза жила у нас, так это пониманию, что все мы говорим с одним Богом. Не религия разделяет людей. Нас соединяет добро и разделяет зло здесь, на Земле.
Мы безмолвно переглядываемся.
– Ваша сестра, – продолжает месье Хаддам, повернувшись к Алену, – так мучилась и страдала, каждый день она винила себя, что бросила семью. Она считала, что не все сделала для вашего спасения. Но вы, надеюсь, понимаете, что она поступила так, как должна была поступить. Она должна была сохранить свое дитя.
Повисает странная тишина.
– Свое дитя? – Голос Алена звучит на целую октаву выше, чем обычно. А у меня внезапно пересохло во рту.
– Да, конечно, – недоуменно моргая, отзывается месье Хаддам. – Ведь потому она и пришла к нам. Ради ребенка, которого ждала. Вы не знали?
Ален медленно поворачивается и смотрит мне в глаза.
– Ты об этом знала?
– Нет, конечно, – откликаюсь я. – Это… это невозможно. Моя мама родилась только в 1944-м.
Я снова гляжу на месье Хаддама.
– И у нее не было ни сестер, ни братьев. Моя бабушка не могла быть беременна в 1942-м. Что-то не сходится.
Помолчав, Хаддам поднимается с места.
– Извините, я на минуту. – Он исчезает в своей спальне, а мы с Аленом продолжаем непонимающе таращиться друг на друга.
– Какая беременность, как такое могло случиться? – повторяет Ален.
– Ну, они с Жакобом любили друг друга… – едва слышно подает голос Анри.
Ален машет обеими руками.
– Нет. Это исключено, невозможно. Она была очень верующей. И никогда не пошла бы на такое.
Искоса глянув на меня, он добавляет:
– Тогда все было по-другому. Люди не вступали в близкие отношения без брака. Уж Роза во всяком случае на такое не согласилась бы.
– Возможно, месье Хаддам что-то путает, – предполагаю я. Но, когда через минуту наш хозяин появляется в дверях спальни, в руках у него фотография. Он протягивает ее мне. Свою бабушку я узнаю мгновенно – она невероятно похожа на меня семнадцатилетнюю. Голова у нее повязана платком. Одной рукой она обнимает темноволосого смеющегося мальчика, другой – женщину средних лет.