Зачем нам враги
Шрифт:
Прежним, думал Натан и слабо улыбался про себя. Я в самом деле хочу, чтобы он стал прежним?.. И я уже снова по нему тоскую.
В один из привалов, когда Рослин, как обычно, занялась эльфом, а Натан также привычно пошел вперед, чтобы отследить направление движения тальвардов, Эллен двинулась за ним. Он не сразу это заметил — хотя ходила она сама, без поводыря, до сих пор ему еще ни разу не приходилось брать ее с собой. Но в этот раз он ощутил, что за ним идут, — обернулся и молча дождался, пока Эллен с ним поравнялась. Она шла медленно, но уверенно, переступая камни и выбоины на дороге так, будто в самом деле их видела. Когда она оказалась рядом, Натан взял ее за руку, и она содрогнулась — не от неожиданности, а будто ей
— У тебя такие холодные руки, — сказала она.
Натан не ответил. На холм они поднялись вместе; Натан иногда помогал Эллен, но не больше, чем если бы она была зрячей. И все это время не выпускал ее руки.
— Что там? — спросила она, когда они оказались наверху. Натан окинул взглядом раскинувшуюся внизу перспективу.
— Там река, — сказал он. — Тальварды еще на этом берегу. Кажется, собираются переправляться. Ни моста, ни парома не видно... Ну, можно не торопиться. Это затянется надолго.
— Почему ты не спросил, зачем я пошла к ним?
Она по-прежнему держала его за руку. Натану вдруг стало неуютно. Он не привык находиться с кем-то так близко во время обычного разговора, а уж прикасаться — тем более не привык. Хотя, может, все дело было только в том, что он уже несколько дней ждал этого вопроса.
— Я не думаю, что ты сама знаешь, — наконец ответил он.
— Почему же, знаю. Я шла за Расселом. Сперва я просто хотела... нет, я знала, что он там. Теперь понимаю: я это чувствовала. Что либо сейчас, либо никогда. Что если не пойду туда, никогда уже его не увижу... И он в самом деле был там. И я его увидела. И теперь... больше никогда не увижу.
«А Аманита?.. Там была моя Аманита? » — хотел спросить Натан, но не спросил. Даже если она там правда была, Эллен бы ее не увидела, так же как он не увидел бы ее Рассела.
— И ты... спросила его о том, что хотела? — с трудом проговорил он, стараясь не глядеть на нее.
Она покачала головой.
— Я не успела. А он, кажется, даже не заметил меня. Впрочем, это не важно. Я потом поняла, когда Глориндель оказался в огне. Не важно это. Это... прошло. Этого даже не было никогда.
— Это было! — неожиданно резко сказал Натан. — Проклятие, было! И если бы не это, ты бы никогда не оказалась в Тальварде! Не ослепла бы, и Глориндель не превратился бы в живой труп!
— Знаю, — покорно ответила Эллен. — Я виновата...
Ему захотелось схватить ее и встряхнуть — нарочито грубо, бесцеремонно, так, чтобы она ощутила огонь в его руках. Почему ты сказала, что они холодные, Эллен? Почему? Неужели... они правда такие?
А они правда такие. То, что ты делаешь, Натан, можно делать только ледяными руками, в которых нет ни капли живой крови.
— Ты ни в чем не виновата, Эллен. Виноват один только я. Я знал, что эти люди хотят сделать с Рослин. Еще накануне вечером знал. Мы должны были сразу уехать оттуда. Но я не захотел тебя будить. И не захотел... прерывать Глоринделя. Он заигрывал с дочерью старосты и...
— Ему это было нужно, — без выражения сказала Эллен.
— Да. Ему это было нужно. Он должен делать то, что хочет, — хотя бы иногда, иначе...
— Я знаю, — прервала его она, и Натан понял, что она действительно знает, и испытал мгновенный прилив облегчения. Но лишь на долю секунды, потому что потом Эллен сказала: — Ты правильно поступил.
— Нет, — хрипло ответил он и сжал ее пальцы крепче. — Эллен, ты не... понимаешь. Не в том даже дело, что от моего решения пострадали вы все. А в том, что леди Рослин — моя госпожа. И я должен был думать в первую очередь о ее безопасности. Это был... мой долг.
Наверное, он как-то странно произнес последнее слово, потому что Эллен круто развернулась к нему. И ее глаза, ее целые, светло-карие, с виду совсем здоровые глаза, если не считать только алых ободков на коже, смотрели прямо ему в душу.
— Я нарушил свой долг, — потрясенно
— Ты сделал то, что тебе велела совесть.
— Совесть? — повторил Натан и вдруг ощутил дикую легкость во всем теле — на миг ему показалось, что сейчас ноги оторвутся от земли, которая откажется его носить. — При чем тут совесть?! Эллен... Совесть — это то, что толкает нас на самые глупые поступки. Мы не думаем, когда поступаем по совести. Я же не подумал, что обрекаю всех вас на гибель, я просто не сделал то, что был должен, потому что так мне казалось лучше... лучше, хотя и неправильно. И это не в первый раз ведь так. Я не в первый раз обрекаю других на смерть от того, что забываю о долге. Ты знаешь, что прежде я был лесным разбойником?
На ее лице отразилось удивление, тут же сменившееся недоверием, и почему-то это недоверие задело его. Он быстро заговорил, боясь передумать:
— Да, был, прежде чем присягнул на верность калардинскому князю. А знаешь, почему я это сделал? Почему перестал грабить и убивать путников на большой дороге? Потому что мне стало страшно и дальше делать только то, что вздумается, не повинуясь никаким законам. Мне опротивела моя свобода. Она мне поперек горла стала, Эллен, потому что из-за нее я...
Он задохнулся, словно давая себе последнюю возможность умолкнуть, не сказать то, чего за многие годы так никому и не сказал — и Глоринделю тоже, хотя он просил. Вернувшись с полдороги, смеясь и пронизывая его вечно злым и пристальным взглядом — просил. Но Натан не сказал.
А сейчас — не мог не сказать.
— У меня был друг. Старый верный друг. Алан Джойс его звали. Мы с ним в одной банде были — его разорили налоги, а мне легкой наживы хотелось. С нами был его сын, совсем ребенок еще. Мы с Аланом вместе через многое прошли... И все его уважали, его нельзя было не уважать — с ним я всегда был уверен, что у меня надежный тыл. И он... никогда не нарушал данного слова. Редко что-то обещал, но коль уж сподобился — его слово было закон. Однажды войска местного лорда устроили на нас облаву, и Алана ранило стрелой. Он почти неделю мучился в агонии, и я все это время от него не отходил. И он попросил меня, чтобы я прогнал его сына. Мальчишка сам по себе был слабый, безвольный, его тоже за приключениями тянуло, как меня когда-то... но стержня в нем не хватало. И Алан это знал. Знал, что без стержня с такой жизнью ты долго не протянешь. И я обещал ему, что наставлю его пащенка на путь истинный. Пообещал, понимаешь? Я дал ему слово. Только мое слово, и ничего больше. А когда он умер, я ничего не сказал его сыну. Тогда на нас то и дело устраивали облавы, многие гибли... и нам были нужны люди. Каждый лишний человек был на счету. Я подумал, что ничего не случится, если я сдержу обещание чуть позже, через недельку-другую, а пока просто не буду посылать мальчишку под стрелы.
Натан умолк. Слова лились из него легко и естественно, ведь он сотни раз складывал их в мыслях, хотя и подумать не мог, что хоть когда-нибудь станет произносить вслух. И теперь, подойдя к самому главному, он понял, что должен был рассказать об этом Глоринделю. Там, в Калардине, после того, как узнал правду о нем и Аманите. Должен был, и это было бы... это было бы правильно.
Он взглянул на Эллен, в ее неподвижные глаза — такие же неподвижные, как глаза того, во что превратился Глориндель, такие же слепые, как вырванный им глаз Аманиты. И подумал: это расплата. За то, что я и тогда не сделал, что было должно. И теперь ты здесь, Эллен, — вместо Глоринделя и вместо Аманиты. Ты единственное, что у меня осталось, потому что все возвращается на круги своя, я нарушил свой долг, и я снова предал.