Зачистка территории
Шрифт:
Егоров отстреливался, и как его тащили, избивая, из "бэтра". Камера дергалась, и картинка на маленьком экранчике тоже. Интересно, конечно, было бы посмотреть это кино в спокойной обстановке. Но не сейчас. Может быть, через годик. Сам Егоров не смотрел, ему, впрочем, и не предлагали, но спецназовцы (двое) посмотрели, потом подошли к нему. Егоров занимался со своим арсеналом. Они ничего не сказали, но Егоров вдруг почувствовал к себе совсем другое отношение
– искреннее уважение. Он стал для них "своим".
Ночевали без огня, было довольно холодно. На ночь Егорову дали надувную плащ-палатку "Дождь". За полночь тучи разогнало.
Утром, видимо на условленном месте, километрах в пяти от места ночевки их подобрала машина – обычный фургон-уазик с водителем, по виду местным. На ближайшем блок-посту Егорова сдали своим. Впрочем,
"сдали" – было бы слишком сильно сказано. Высадили, издали показали направление: "Вон туда иди!" – и уехали. Блок-пост был довольно далеко, даже вне видимости. Главный из спецназовцев вышел из машины, показал по карте: "Тут близко, минут пятнадцать самым тихим ходом.
Сам-то дойдешь?" – "Конечно, дойду! Спасибо вам большое! Выручили! Я очень вам благодарен!" Офицер внимательно посмотрел Егорову в глаза и сказал: "Да ты чего, парень! Это честь для меня!" – и приставил свою ладонь к виску. Другие спецназовцы, сидевшие в фургоне и наблюдавшие оттуда, тоже отдали Егорову честь.
Потом они уехали. Егоров, стиснув зубы, какое-то время смотрел им вслед.
В той стороне, где должен был находиться блок-пост, в небе висел жаворонок. Егоров попылил туда. Вдруг ему показалось, что кто-то шевельнулся в кустах, и, мгновенно упав на землю, Егоров выпустил туда очередь из автомата. Пули понеслись в чащу, сшибая ветки и листья. Через мгновение вновь наступила тишина. Он поднялся и побрел дальше.
Блок-пост возник почти неожиданно. Какой-то чумазый боец в каске высунулся из-за мешка с песком, вытаращил на Егорова глаза: "Ты, бля, кто такой, на хуй?" (Сразу видно: родной человек, "земеля"!) -
"Не бзди, братуха, открывай ворота – свои!" – ответил ему Сережа
Егоров.
После этого происшествия отношение к Егорову во время всей дальнейшей его службы удивительным и коренным образом переменилось.
Никто никогда его больше не трогал и не шпынял. Даже офицер-следователь, снимая показания, хотя и пытался запутывать, но особенно не напирал и в целом относился к солдату уважительно.
Существовала какая-то грань между теми, кто реально участвовал в бою, и теми, кто там не бывал.
С тех самых пор Сережа Егоров считал, что в том лесу его зачем-то отметили. Он должен был однажды что-то сделать и отдать долг. И он всегда помнил об этом и был к этому готов.
В то самое время, когда ребята мылись в бане, в приемном отделении местной больнице происходила большая суета. Дежурный врач
Демидов вообще ненавидел дежурить по выходным, поскольку выходные располагали его к расслаблению, а тут приходилось напрягаться, поскольку непременно что-то да случалось. Так и в эту субботу. Днем он отправил сантранспортом в Н. больного Беркоева с тяжелой черепно-мозговой травмой, сейчас плотно поужинал больничной едой и мечтал хотя бы часик отдохнуть. Но из приемного снова позвонили: поступил боксер
Оказалось, привезли еще двоих и на этот раз довольно тяжелых. Очень вероятно, что с бандитской разборки. Это означало, что может приехать милиция. Оба были без сознания, лежали под капельницами.
Спустившись, он осмотрел их прямо в машинах "Скорой помощи", увидел, что с этими было куда как хуже, чем с боксером. Обоих требовалось срочно переправлять в Н. – в областную нейрохирургию, и там уже решать, как действовать дальше. Демидов так и сделал: отправил, предварительно туда позвонив, чтобы предупредить о "подарке". Там раздраженно выругались:
– Что у вас в городе – война, что ли? Завалить нас хотите в субботу! Правду про вас написали в газете! Вообще обалдели.
Когда друзья выходили из бани, дождь уже давно закончился. На улице было свежо и пахло мокрым тополиным листом. На дороге стояли желтые от пыльцы лужи. Опять шли через плотину, где давеча встретили наркомана с синей сумкой. На перекрестке у той же монастырской башни распрощались. Киоск с выпечкой уже был закрыт. Павел со всеми одноклассниками обнялся, Егорову пожал руку, сказал ребятам:
– Я постараюсь еще приехать в ближайшее время! Обещаю!
– Слышали эти сказки! Ладно, бывай! Хоть позвони заранее – мы тогда подготовимся, – сказал ему расстроенный Хомяков.
Потом разошлись в разные стороны: Павел к себе направо, Хомяков вскоре свернул налево – к своему дому, а Шахов с Сережей Егоровым еще пару кварталов шли рядом прямо. Потом и Егоров свернул, и Шахов пошел к себе домой совсем один. Он подумал, что как было бы здорово, если бы его кто-нибудь ждал дома.
По тротуару перед ним шел человек, со спины очень похожий на хомяковского дядю Сеню. Вроде не так давно с ним встречались, а вот сзади узнать не мог: он или не он. Шахов не так давно совершенно случайно столкнулся с дядей Сеней в магазине, поздоровался, а тот начал ему что-то говорить, говорить. Говорил он, впрочем, как-то излишне нервно, что-то не договаривал, будто бы после кошмарного видения, когда из могилы высунулся скелет и поманил к себе: "Скоро увидимся!" Шахов тогда подумал, что дядя Сеня окончательно сломался и спятил. А тут вдруг вспомнил про утрешний разговор про нелюбимого ребенка. Нет, в целом хороший, душевный был дядька у Хомякова, но что касается того чумазого ребенка в Германии, то тут дядя был неправ. Правильный ответ на этот вопрос, пожалуй, знал только один
Аркадий Шахов. Все было очень просто: ребенок был такой чумазый и неухоженный потому, что его не любила мать. Солдат наверняка ее изнасиловал, а если и нет, то та любовь была случайна, как отношения
СССР со странами Восточной Европы. Вот это наверняка и была подлинная правда, но Шахов об этом тогда говорить не стал, потому что у него самого в детстве с этим были определенные проблемы. А человек, у которого таких проблем никогда не было, тот и не поймет: сытый голодного не разумеет.