Зачистка территории
Шрифт:
– О чем это вы шепчетесь, мужчины?
– Да вот, беседуем о том, куда сей отрок после школы собирается путь держать, – как-то даже неестественно живо отозвался Антон
Степанович.
Мать еще о чем-то спросила, может, и сама, не думая и не понимая о чем, постоянно улыбаясь и все время будто вглядываясь в Аркадия с какой-то горечью в глазах. Потом она села за стол, поставила на него локти, закрыла руками рот и стала смотреть почти неотрывно на
Аркадия, а тот посматривал на нее мельком и как только натыкался на ее взгляд, сразу отводил глаза и, смущаясь, начал навертывать на палец бахрому скатерти. А мать все смотрела и смотрела на него – даже не пристально, а скорее – "во все глаза", – будто пытаясь
Потом она вдруг спохватилась, быстро куда-то ушла и скоро вернулась, неся Аркадию на подносе ужин. "А вы?" – спросил Аркадий.
"Мы уже давно отужинали. А ты ешь, ешь", – пробасил Антон
Степанович. И тогда Аркадий стал есть, а мужчина смотрел телевизор и изредка о чем-нибудь спрашивал Аркадия. Мать же опять села за стол напротив Аркадия и, снова закрыв рот руками, опять смотрела на него во все глаза, чуть покачивая головой, потом руки убрала, и Аркадий увидел, что ее губы горько улыбаются, и такие же горькие морщинки притаились в углах ее рта.
Потом Аркадий впервые в своей жизни мылся в ванной (до этого всегда ходил только в баню): напустил туда пены, лег в эту пену по шею, закурил папироску и поблаженствовал, пуская кольцами дым, потом вылез, просмотрел все красивые аэрозольные баллончики у зеркала, пошипел ими в воздух, снова влез в ванну и помылся. Выходя из ванны, он намочил на пол, стал искать, чем вытереть, но так и не нашел и тогда растер воду по полу ногой и не выходил, пока не высохло.
Положили его спать на диване в гостиной. Он понежился на чистом белье, покрутился, но от возбуждения сразу не заснул и встал поглядеть в окно. С высоты шестого этажа он увидел движение машин, редких прохожих, другие большие дома и другие окна. Потом он подошел к двери, приоткрыл ее, и высунул голову в коридор. На кухне глухо разговаривали. Он приложил к уху ладонь раковиной и разобрал голос матери.
– Ох! – вздыхала она. – Ты заметил: какая-то в нем сутулость, неуверенность, неухоженный какой! И весь в отца, слабый, не утешай меня, я знаю, что говорю! Это моя вина, что я его оставила, что без меня рос, без женщины в доме, без любви, без ласки, без тепла.
Никогда себе этого не прощу!
– Ну, что ты, что ты, родная, – говорил ей Антон Степанович, – что ты… – Он, вероятно, гладил ее по волосам. – Просто парень впервые приехал в столицу из провинции, мать увидел. Да тут кто хочешь застесняется… А мне он понравился. У него хорошие глаза…
Он, наверное, из Любимова своего никогда не выезжал, а тут сразу -
Москва – конечно потрясение для души! Я ведь вспомню, где тебя, мое сокровище, нашел – так мне худо делается! Но тоже ведь город как город, самый что ни на есть обычный российский, в общем-то, миллионы людей в таких живут!
– Да что ты понимаешь про Любимов! – вскричала мать с волнением.
– "Потрясение для души", – передразнила она мужа, – это если из
Москвы в Любимов приехать – вот тогда будет потрясение для души! Ты ему: "Приезжай, мол, в Москву учиться", – опять передразнила она
Антона Степановича, но совсем не зло, а с горечью. – Ты бы ему еще на филфак МГУ предложил поступать или в МГИМО! Да он, я уверена, и знать-то не знает, что такое филология! Ты бы имел представление о любимовской средней школе, родной мой! Ты разве не помнишь Лену, – ну она еще приезжала к нам прошлым летом, моя старая подруга, работает там учителем?.. Помнишь, ты еще смеялся ее рассказам о нравах этой школы, – о том, что если ты хочешь учиться, и если ты отличник, по вечерам дополнительно решаешь задачки и ты еще вдобавок парень, то в любимовской школе ты становишься чуть ли не врагом человечества номер один, изгоем – таких там презирают, вокруг них возникает отчуждение, их бьют, а ведь выдержать это в подростковом возрасте очень трудно… И эти вечные драки! Там каждый
– Ну что ты такое говоришь, да еще так зловеще! А где в России не пьют? Где не пьют?! И в Москве школьники тоже пьют, – пробовал отшутиться Антон Степанович. – Вот ты ему и скажи, остереги его, ты же все-таки мать…
– Да перестань, – оборвала его мама, – какая я мать, и что я ему могу сказать?! Ты ведь понимаешь, что он может мне ответить, да и в праве будет ответить на мои слова – мне это страшно и больно даже представить, – пусть уж лучше курит… Его мало любили в детстве, а это уже искалеченная душа. Я помню лекцию в университете, где нам говорили, какой невосполнимый урон наносит детской психике отсутствие любви в семье; даже говорили, что Отелло потому и стал такой ревнивый, что его мало любили в детстве. Как раз такие люди и вырастают озлобленными, в них внезапно может вспыхнуть ненависть к окружающим людям и они могут совершиться преступление. Они не умеют любить, и от этого возникают серьезные проблемы в их личной жизни. А именно мать учит любить. Не кто иной, а мать! Именно она говорит ребенку, что он самый лучший. Я сразу Аркадия тогда вспомнила на лекции, и чуть не разревелась прямо в аудитории. Еще все тогда подумали, что это беременной девочке худо. Поэтому я очень за него боюсь, просто не знаю как…
– Ну, родная, – запричитал Антон Степанович, – ты уже совсем какую-то заумную систему построила, а в жизни все бывает не так, вырастают же люди, и замечательные, и даже в детских домах – вот, например, Саша Прокушев…
– У Саши родители на войне погибли, а Аркаша – в мирное время и не с родителями и не в коллективе – это-то самое и страшное! И еще вот что: в нем есть что-то жуткое от его отца – нескладная и невезучая судьба может быть у него… Дура, конечно, я тогда была, девчонка… Не надо было заводить ребенка!
История ее первого замужества была такая. После окончания педучилища в Н., Нина Еремина по распределению приехала в Любимов и поступила на работу в школу учителем младших классов. С первого дня пребывания в этом, казалось бы, симпатичном на вид городке, она пребывала в постоянном страхе. Ей выделили в общежитии жуткую комнату, куда к ней ломились пьяные мужики буквально каждую ночь. На работе учителя, главным образом женщины среднего и пожилого возраста, приняли ее очень холодно: слишком уж она была молода и красива. Все коллеги-женщины ее туркали, а все мужики к ней клеились. И тогда она неожиданно даже для самой себя вышла замуж за
Михаила Александровича Шахова, которого в городе знали главным образом как сына Александра Михайловича Шахова. Тогда ей казалось, что он был единственным нормальным человеком в этом городе. И буквально в один день все изменилось. От нее тут же отстала вся местная гопота. Тут же к ней начали уважительно относиться на работе. Она сначала не знала почему. Потом поняла – из-за свекра.
Старший Шахов был военным пенсионером по ранению и работал на фабрике заместителем директора по кадрам. Его в городе знали абсолютно все, отчего-то опасались и даже откровенно боялись. Теперь ее больше никто не трогал, и они с мужем жили в хорошей отдельной квартирке с окнами в сад и на реку. Кем был раньше свекор, она так никогда и не узнала и за всю свою короткую семейную жизнь не решилась спросить. Впрочем, отношения у нее со свекром с самого начала сложились очень хорошие. Иногда ей даже казалось, что свекор любил ее больше своего собственного сына. Странное это было ощущение. Она как-то кормила грудью новорожденного Аркашу, а