Зачистка в Аризоне
Шрифт:
Хезелтайн расстегнул сумку и достал жестяную коробку с сигарами. Сантос подошел к нему сзади, бурыми от глины пальцами осторожно ухватил две сигары и передал их Рибейре.
— Джо, ты не забыл про свой контракт? — спросил Хезелтайн Лагранжа, доставая спички.
— Я о нем помню, даже когда сплю, — ухмыльнулся Мутноглазый и встряхнул кистью, разминая пальцы.
— Так поработай немного.
Хезелтайн кинул коробок Сантосу. Тот поймал его, зажег спичку и, бережно укрыв огонек ладонями, поднес его к сигаре Рибейры.
Они не успели даже затянуться. Два выстрела
Лагранж за ноги оттянул трупы в кусты, а потом долго оттирал ладони листвой и чертыхался:
— И надо же было так извозиться! Где они шатались? Надо было их валить сразу.
— Так чего же ты ждал? — спросил Хезелтайн, закурив.
— Боялся, что их много. А они ждали, когда мы проедем, чтобы стрелять в спину. Мексиканцы, они и есть мексиканцы. Думаете, они дали бы нам отъехать? Дали бы — ровно на пять шагов. А потом бы сняли, как голубей с ветки. И сели б на наших лошадок. Ну, всё, дальше поедем спокойно. Я чуял, что придется пострелять.
— Как почувствуешь снова, дай знать, — сказал Хезелтайн.
33
Мараньон
— Добро пожаловать в Мараньон, — сказал майор Кардосо, остановившись перед шестом, на который была насажена отрезанная голова.
Илья подъехал ближе, рассматривая фуражку, чудом державшуюся на запыленных свалявшихся волосах.
— Черная кокарда. Это что-то означает?
— Офицер правительственных войск.
— Дня три торчит, не больше, — авторитетно заявил Рико. — За неделю обклюют все до кости.
— Ну, и что дальше? — спросил Остерман. — Нас не встретят залпом?
Дорога поднималась вдоль обрыва на холм и упиралась в частокол. Над заостренными жердями иногда показывались широкополые шляпы. Илья понимал, что за ним сейчас наблюдают — возможно, через прицел — и старался показать, что преисполнен мирных намерений.
Там, за забором, находились земли, которые принадлежали крестьянам из деревни Мараньон. Мирные пеоны должны были переселиться отсюда еще тридцать лет назад. Но до сих пор полагали, что земельная реформа не про них писана. Чиновники, присылаемые из города, не возвращались обратно. Карательный отряд, посланный два года назад, даже не дошел до деревни — его всего за три ночи полностью истребили по дороге. Весной этого года сюда направили полк. Но он столкнулся с таким ожесточенным сопротивлением, что вскоре был переформирован в батальон, и теперь делал вид, что держит деревню в жесточайшей блокаде.
— Я бы послал парламентера, — с сомнением протянул Кардосо. — Да только захотят ли они разговаривать с чужаками?
— Пускай Хуан идет, — сказал Рико. — Этот жук любого разговорит. Без мыла в задницу залезет.
Они вернулись к каравану, который вытянулся ниже по дороге. Илья решил идти вместе с Хуаном. Мараньонцы — народ гордый, и если уж они согласятся на переговоры, то только на самом высоком уровне. А Хуан, как ни ряди, тянул только на адъютанта.
Остерман снял оружейный пояс и отдал его Инес. Хуан тоже разоружился, с видимой неохотой.
— Может, возьмете
— Нет, — отказался Илья. — Мы не противники. Да и у кого ты найдешь чистый носовой платок?
Идти без оружия было удивительно легко, но весьма неприятно. Особенно когда в бойницах частокола показались стволы винтовок.
— Стоять на месте! — крикнул невидимый мараньонец. — Кто такие? Откуда идете?
— Я Хуан из Лас-Галинас! Со мной еще беженцы из Паломитаса, шесть семей, женщины да детишки! А идем мы в Сан-Педро, что в долине Горячих Камней! Переселяемся! Деревни наши сожгли, землю отняли, вот мы и…
— Землю можно отнять только у мертвеца! — презрительно перебил его мараньонец. — А кто это с тобой?
— Это? — Хуан почтительно повернулся к Илье. — Это наш командир.
— Я буду говорить со старшим, — сказал Остерман веско.
— О чем?
— Он тебе потом расскажет, если сочтет нужным.
— Ну, иди поближе, если ты такой важный.
Приближаясь к частоколу, Илья вовремя заметил в сухой траве низко натянутые ряды колючей проволоки. Очень трудно сохранять достойный и независимый вид, когда приходится задирать ноги, словно журавль. Но ему это удалось.
Над забором показалась усатая заросшая физиономия под солдатской фуражкой — точно такой, как на отрезанной голове, только с самодельной жестяной кокардой белого цвета. Мараньонец небрежно облокотился на колья и улыбнулся:
— Зря ты так долго возился, амуницию снимал. Мы тут никого не боимся.
— Да надоело таскать такую тяжесть, — улыбнулся в ответ Илья. — Уже вторую неделю сплю в обнимку с винтовкой.
— И как зовут винтовку-то? Я про ту красотку в штанах.
— Я вас, может быть, познакомлю. А может быть, и нет.
— Сначала сам назовись.
«Это не так просто», — подумал Илья Остерман. В разных местах его называли по-разному. В Нью-Йорке он перевел свое имя на английский, и стал Билли Истменом, А здесь…
— Зови меня Гильермо, — сказал он. — Гильермо Ориентес.
— Ну, а я Панчо Лопес. Начальник заставы,
— Ты, наверно, слышал, что сказал Хуан? Мы направляемся в Сан-Педро. И очень торопимся. Потому что за нами следом двигаются ужасно неприятные типы.
— Много их?
— Теперь уже меньше, чем было до Паломитаса.
— Так это вы там нашумели?
— Было дело.
— Подожди минутку, амиго.
Минут через пять Лопес показался снова. Он перекинул через забор жердь с поперечинами и спустился по ней.
— Отойдем, Гильермо, — сказал он, понизив голос. — Не говори при друзьях то, чего не должен знать враг.
Начальник заставы был худым, даже истощенным. Залатанный офицерский китель болтался на нем, как на вешалке. Но ступал Панчо легко и быстро, как бы не замечая тяжести двух патронташей, кольта на поясе и винтовки на плече. Сначала Илье показалось, что Панчо намного старше его. Но когда Лопес улыбался, становилось ясно, что они ровесники. Его старили ввалившиеся щеки, седая щетина на скулах и скорбные морщины, но белозубая улыбка возвращала ему молодость.