Загадка Большой тропы
Шрифт:
— Дедушка, это правда? — спросила она. — Путы снятые?
— Зачем же мне врать-то, — с сердцем отозвался Кузьма Прокопьевич.
После завтрака все разошлись по своим палаткам. У костра остались Наташа и Гриша. Дождь продолжал моросить; вершины гор скрылись в серой мгле туч, мир стал тесным и неуютным.
Совсем немного времени прошло с начала их знакомства, но дружба Наташи уже стала по-особенному дорога для Гриши. Сейчас девочка была чем-то встревожена. Раньше он не видел ее такой серьезной. Наташа сидела на сухом обрубке дерева и задумчиво; смотрела в огонь.
— Кто мог снять путы и зачем?
— Никто. Наверно, дед позабыл вечером и отпустил лошадей так, — отозвался Гриша.
Наташа сердито посмотрела ему в лицо и досадливо махнула рукой.
— Позавчера я сама помогала дедушке путать коней. — Наташа произнесла эти слова четко, раздельно, понизив голос почти до шепота, и при этом глаза у нее сделались большими и влажными, как давеча, когда дедушка Васильев вернулся к костру.
Гриша тоже заразился ее тревогой.
— Понимаешь — сама надевала путы на вороного и на мухортого, — еще раз подтвердила девочка.
Это, действительно, странно, если только Наташа хорошо помнит. А может быть, лошадей все-таки отпустили неспутанных? Почему-то без всякой последовательности вспомнил ночной пожар и два темных силуэта, мелькающих вдоль забора.
— Кто хочет слушать «Золотого теленка»? — громко, на вёсь лагерь спросил Павел Осипович. — Выходи к костру!
— Вот здорово! — обрадовалась Наташа, и белозубая улыбка прогнала с ее лица задумчивость. — Папка хорошо читает. Он каждый год берет с собой что-нибудь смешное.
Потерянная жила
Первыми на зов вышли рабочие Николай и Петр. Они совсем не похожи друг на друга, хотя меж собой дальние родственники и по фамилии оба Васильевы, как и добрая половина исконных жителей Перевального: Николай — чернявый, высокий, осанистый, Петр — низкорослый, кряжистый, с улыбчивым рябым лицом. Подвижный Николай не может ни минуты посидеть спокойно, зато и делает все наспех, но после переделывает без раздражения и тоже быстро. Он разговорчив и весел. Петр работает неторопливо, но сразу добротно.
— Какой теленок? — спросил Николай, рассматривая желтую книжку в руках Братова.
— Золотой, — подсказала Наташа. — «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок».
Но читать Ильфа и Петрова на этот раз не пришлось.
— Николай, что ты знаешь про Рудаковскую жилу? — спросил Братов, вспомнив позавчерашний разговор у костра.
— Старухины сказки, — Николай небрежно махнул рукой в сторону деда Кузьмы. — Про Степанов дом тоже брехали: черти
— А может, и не все выдумка, — возразил Братов, перехватывая сердитый взгляд Кузьмы Прокопьевича в сторону Николая. — Почти накануне отъезда, — обратился он к подошедшей Валентине Гавриловне, — я отыскал в фондах отчет Лисковского за тридцать первый год. Кое-что выписал оттуда. Тебе надо прочесть. Лисковский подробно описывает рудаковское открытие и не сомневается в достоверности находки. Ты все-таки расскажи, Николай, что знаешь.
— Тогда начну с гроба Чингис-хана, — охотно согласился Николай. Он, крякнув, с трудом переворотил полусгнившую валежину вблизи костра и предложил всем: — Садитесь сюда — все малость суше.
Гриша навострил уши: снова какое-то рудаковское золото. Глаза Наташи также зажглись интересом.
— Расскажите про гроб, расскажите. Про гроб, хоть и не правда будет, а все равно интересно.
— Может — правда, может — нет. Кто знает? — вмешался в разговор Кузьма Прокопьевич, недружелюбно взглянув на егозистую Наташу. — Молодые-то нынче больно учены пошли: все знают наперед.
Братов неприметно мигнул жене, кивнув на дочь: ясно, мол, в чей огород камни.
Валентина Гавриловна улыбнулась в ответ.
— Старики говорят: Чингис-хана похоронили здесь в Саяне, — в голосе Николая явное желание отмежеваться от мнения стариков. — Смастерили для него гроб из чистого золота, цепи золотые приковали, положили покойничка-хана, да и повесили гроб промеж четырех кедров. Сам Чннгис-хан так велел. Будто бы докуда будет висеть он на лесинах — дотуда и царство монгольское держится, а как попадет в землю — конец монголам. Самые большие кедры выбрали. Но и им не вечно стоять — сгнили. А гроб тяжелый, из золота, рухнул и — под землю на несколько сажен. А место, где висел гроб, к той поре уже не помнили — слухи только остались.
Для Петра сказка не нова, и он не слушает, бродит неподалеку в кустах, выискивает некрупные сухостоины, рубит на чурки, подтаскивает к костру и укладывает в ряд на тлеющие угли.
— Выходит, Рудаков отыскал чингисхановский гроб? — спросил Братов, догадавшись, в чем суть легенды.
— Да, нашел. Давно это было.
— В двадцать седьмом году, — уточнил Кузьма Прокопьевич. — Открылся Рудакову Ивану клад.
— Деда верно сказал: открылся Рудакову клад, — усмехнулся Николай. — Другие вроде бы не могли видеть, а ему открылся. Духи-хранители за своего приняли. Сослепу должно быть: Рудаков и в бога не верил, а в гражданскую партизанил.
— Бреши, бреши, — спокойно возразил дед Кузьма, вытаскивая из кармана самодельный кисет из сыромятины. — Партизанил, это верно, а бога помнил. Ты тогда вот этакий был. (Он показал рукой как можно меньше от земли.) А я с Иваном из одной миски хлебал.
Наташе показались забавными размеры Николая, она не может без смеха смотреть на дюжего рослого рабочего и разводит руками согласно мерке, отведенной ему дедом.
— И таким не был, — возразил Николай, поняв Наташин жест. — Я в тридцать втором родился.