Загадки Красного сфинкса
Шрифт:
Вытянув шею, я увидел мсье Армана, застывшего в дверном проеме и мечущего молнии – в шляпу Рошфора у его ног, в самого Рошфора, который, чуть помедлив, отпустил мои руки и поднялся, лишь на меня его высокопреосвященство не смотрел, и это-то и было самое страшное.
– Вы, граф, если я не ошибаюсь, должны быть в Компьене? – спокойно произнес Монсеньер, но это спокойствие показалось мне нарочитым.
– Срочное донесение, – как ни в чем не бывало промурлыкал Рошфор, вытягивая из-за обшлага плотный желтый конверт с синей сургучной печатью и протягивая его Монсеньеру. Тот быстро сломал печать и развернул бумагу, одновременно
– Я отправлю ответ обычной почтой, – бросил Монсеньер, сминая бумагу. Граф, не меняя томного выражения лица, склонился в глубоком поклоне и вышел за дверь, подхватив по пути шляпу.
Мсье Арман сел за стол и начал писать, а я поднял эту треклятую пулю и вернул ее в дуло аркебузы, повесив так, чтобы ствол глядел в потолок. Видимо, злоключениям моим не суждено было кончиться, потому что я чуть не слетел со стремянки, услышав за спиной гневное:
– Мерзавец! Сколько раз тебе говорить! – мсье Арман тряс над листом песочницей, которая, увы, была пуста. Он швырнул ее на пол с такой силой, что она раскололась, хоть и упала на толстый ковер. – Пусто, как в твоей голове!
Тут он внезапно утих, замолчал и с подчеркнутым спокойствием несколько раз махнул листом, чтобы чернила высохли: сначала вверх-вниз – чтобы строчки не растеклись, потом влево-вправо. Сложив письмо, но не запечатав, он положил его на стол и подошел к развешанному по стене оружию, по прежнему на меня не глядя. Душа моя от его передвижений ушла в пятки, так что когда он снял с гвоздя хлыст для верховой езды, я был благодарен, что не пистолет и не двуручный меч – такой уж у него был вид.
– Я тебя выпорю, – спокойно произнес Монсеньер.
Я молчал.
– Снимай штаны.
Я расстегнул штаны, нижнее белье и спустил до колен.
– Куртку долой.
Сняв куртку, я уже без подсказок поднял рубаху и забрал ее в горсть, чтобы не спустилась обратно.
– Наклонись.
Я наклонился и оперся руками о стремянку.
Я не слышал его шагов – только свист, с которым скользила по ковру его шелковая сутана. «Как будто змея ползет», – подумал я, и тут раздался другой свист – резкий, короткий – и мою задницу обожгла боль. Конечно, почти все господа били своих слуг – кто хлыстом, кто кулаком, а кто и дубьем – но у дю Плесси такого в заводе не было.
Удары сыпались часто, и казалось, что их наносит не хлыст кордовской кожи, а раскаленный шомпол. Я знал, конечно, что мсье Арман не будет истязать меня раскаленным металлом, но кожу жгло как никогда в жизни. Решив молча терпеть все, я стискивал зубы и не издавал ни звука.
Удары между тем стали реже, а потом мсье Арман и вовсе прекратил меня бить, тяжело дыша и встряхивая уставшей рукой. Но вскоре переложил хлыст в левую руку и продолжил.
Удары стали намного слабее и реже, и вот тут-то я взмолился о боли как о спасении – потому что мое тело повело себя неожиданно и дико. Я почувствовал, как кровь бросилась мне в чресла. Прилив был стремительным до ломоты – я кусал губы, чтобы не заорать от нестерпимого желания. Больше всего я боялся, что мсье Арман заметит это и сочтет меня порочным, нечестным, недостойным. Тут меня настигло воспоминание –
Но это было еще не самое страшное.
– Повернись, – раздался спокойный приказ. Я не мог его ослушаться. Не поднимая глаз, я повернулся к нему!
– Подними рубаху.
Я задрал рубашку до груди.
Он крепче сжал хлыст, шагнул ко мне и, плеснув по моим ногам тяжелым красным шелком, упал передо мной на колени.
Затем Арман Жан дю Плесси де Ришелье, кардинал Святого Престола, советник короля Людовика – открыл рот…
Я не чувствовал ног, не чувствовал своего тела – кроме той части, что была сейчас в полной власти кардинала, хотя что там говорить – я весь был в его власти, навсегда, с первого взгляда и до последнего вздоха.
Я не знал, что со мной – мне хотелось зарыдать, мне хотелось ударить его по лицу, закричать, обвинить в обмане, мне хотелось признаться ему в любви, умереть за него, убить за него, убить его.
Не прекращая ласк, он поднял голову и уставился мне в глаза – прожигая насквозь, его горло дрогнуло, а зрачки стали широкими, черными-черными, как пули, и в эти черные точки стянулся весь окружающий меня мир…
Я лишился чувств.
Осязание вернулось первым. Я чувствовал, как теплая рука перебирает мне волосы, медленно и нежно.
Затем услышал дыхание. Потрескивание свечей и шелест листвы за окном. Запах яблок, ладана и лаванды… Рука в моих волосах замерла, скрипнуло дерево. Я лежал на кровати Монсеньера.
Я открыл глаза и увидел прямо над собой ангелочков, трубящих в золотые трубы, в белоснежных облаках. Переведя взгляд ниже, увидел море красного шелка – рядом со мной устроился Монсеньер, а моя голова лежала на его руке, которую он опять запустил в мою шевелюру. Монсеньер поймал мой взгляд, слегка приподнял брови, словно ожидая от меня чего-то, не дождавшись, перевел взгляд куда-то вдаль, расслабленный и умиротворенный.
Я снова закрыл глаза. Вот теперь мне было хорошо. Чтобы стало еще лучше, я сделал то, чего хотел давным-давно (и хотел, я думаю, хоть раз в жизни любой человек, видевший Монсеньера) – поймал его руку и начал целовать тонкое запястье. У него были необыкновенной красоты руки – длинная узкая ладонь, длинные тонкие пальцы, узкое запястье, красиво расширявшееся к локтю – стальные мышцы фехтовальщика…
Я искал губами пульс, наслаждаясь мраморной гладкостью, белизной и нежностью кожи, спускаясь поцелуями к локтю, поднимаясь опять к ладони и легко касаясь каждого пальца. Сколько поцелуев поместится между кончиком указательного пальца и бьющейся жилкой на запястье? Я считал, сбивался со счета и начинал опять, забыв обо всем, кроме теплого мрамора под моими губами.
Пока не услышал тихое «Люсьен» и не увидел глаза Монсеньера – со зрачками во всю радужку, темные и влекущие.
Я ждал. Он отнял свою руку, чтобы опереться и нависнуть надо мной, как горгулья Нотр-Дама, вытянуть шею и прикоснуться своим ртом к моим губам. На этот раз. Губы горячие, твердые и горьковатые. Я знал, откуда эта горечь. Это знание что-то сломало во мне, лопнул какой-то канат, державший меня на этой стороне, где слова и понятия «Приличия», «Положение», «Грех», «Страх» и «Стыд» имели смысл.