Загадочные края
Шрифт:
– И как?
– Никак. Потом я попала на строительство храма в Митабеле, подтаскивала камень. А потом на рудники. Тяжело было, конечно.
– Но не смирилась? – Канут восхищённо смотрел на сестру.
– Спать с мужчиной, если не хочешь, очень противно, – холодно ответила Ингрид. – Особенно если не просто лежать бревном, а проявлять инициативу. Или когда мужчина спит с тобой не так, как предназначено природой…
Канут неожиданно покраснел. Она мельком взглянула на него и пожала плечами.
– Так бывает очень часто. В другом случае я б, наверное, смирилась. Но было настолько противно, что не хотелось ничего. Даже жить. – Некоторое время она молча смотрела на чёткую, прорисованную закатом
Он мягко обнял её за плечи.
– Пойдём на берег? Или куда-нибудь ещё?
– На берег. Посмотреть корабли. У гостей папы такие красивые корабли…
Они и в самом деле стоили того, чтоб на них полюбоваться. Большие, больше обычных местных парусников, на которых было принято ходить в походы, они служили своим хозяевам чем-то вроде небольших замков, способных плавать по морю и нести к чужим берегам и господина с семьёй, и их домочадцев, и все необходимые богатства и скарб. Понятное дело, что на праздники и в гостях господам требовалось много скарба. Паруса каждого из кораблей были окрашены в блёклые цвета в зависимости от личной или семейной приверженности их владельцев. Блёклыми паруса были лишь потому, что соль и вода не щадили никаких красок. Даже такие, они были зримым свидетельством роскоши, поскольку паруса вообще дорого красить. Потому то и окрашивали только паруса флагманов либо личных яхт.
– Нравятся? – спросил Канут, взглядом знатока окидывая корабли гостей.
– Нравятся. Но вообще-то я предпочитаю маленькие. Вроде боевых. Маленькие опасные хищники. Или прогулочные. Они изящны, как женщина.
– Не любая женщина изящна, как прогулочная маленькая яхта. Видел я, скажем, яхту герцога Кольдеронского – не маленькая, но какая красивая! Глаз не отвести!
– Герцог Кольдеронский?
– Наследник его величества. Наследный принц, как правило, носит титул герцога, и ему в лен отдаётся Кольдерон. Нынешний принц – приёмный сын императора. Он же и военный лорд.
– Приёмный сын – и тем не менее наследует трон?
– У императора нет детей. Он был женат на леди Альенор, графине Хальдхейма, почти что нашей соотечественнице (Хальдхейм недалеко, в двадцати морских переходах от западной оконечности мыса Вейд). Императрица не сумела родить ему ребёнка. Она умерла довольно давно, четырнадцать лет назад. И с тех пор император так и не женился. Так что, кроме герцога, наследников у него нет. И, кстати, это умный политический ход. Так ни один знатный род империи не получил особых преимуществ. Герцог – не из нашей знати.
– Ясно. И у него красивая яхта?
– Очень. Говорят, у герцога прекрасный вкус, и яхту, и замок строили под его надзором и по его указаниям. – Канут дернул плечом. – Только и есть у герцога, что яхта и замок. И власть. Нет ни семьи, ни жены, и даже наложниц, говорят, нет. Хотя сын есть.
– Сын? Если нет женщины?
– Мало ли от кого. Главное, что есть, всё остальное неважно. Нельзя будущему королю без наследника. А раз наследник есть, то отсутствие у него жены не так страшно.
– Наверняка потом женится, – успокоила Ингрид. – На какой-нибудь принцессе.
– Уж наверное, – он сбросил с плеч плащ. – Замерзла?
Закутал её и ненадолго задержал на её плечах свои руки. От него исходило тепло и кисловатый запах пива. Она не отодвигалась, потому что продрогла под пронизывающим влажным морским ветром. Стояла и смотрела на корабли так неподвижно, словно хотела запечатлеть их в своей памяти навсегда.
13
На следующий день пир начался не с самого утра, потому что гости стягивались к столам постепенно, небольшими группами. Первыми поднялись женщины, меньше пившие и евшие
Ингрид, чтоб развлечь женщин, принесла инфал и предложила каждой, которая умеет, спеть и сыграть по песне, по кругу, а потом снова. Идею подхватили, и женщины принялись веселиться на свой лад, проливая слёзы над судьбами балладных героев. Ингрид знала мало баллад, но в одной из привезённых книг оказалось несколько длинных стихотворений, которые вполне могли сойти за баллады, а положить на чью-нибудь музыку, чуть-чуть её перекроив, уже найденные стихи не так и сложно. Она пела, играя своим сильным, приятным сопрано, и от души наслаждалась и собой, своим умением, и ясным, солнечным утром. Солнечное, оно было зябковато, как все осенние утра в этих широтах, но на традиционный наряд Ингрид накинула короткий плащ-манто, подбитый беличьим мехом, что было вполне в пределах традиций, и чувствовала себя отлично.
Позже вышли мужчины, и все вместе гости и семья Сорглана со своими приближёнными отправились на поле, чтоб отблагодарить землю за урожай. В этот день святилищем являлась сама земля, уставшая от трудов, подобно только что родившей женщине, и лучше всего благодарить её было там, где недавно собрали урожай ржи. На колкой стерне Алклета раскинула свежесотканное браное полотенце с красно-белым узором поверх сине-зелёного, сверху каждый пришедший бросил по колоску и что-нибудь ещё – лепешку, немного мёда, завёрнутого в листок, яблоко, горсть запоздалых ягод, орехов, или даже кусочек сырого мяса (ничего, обработанного огнём, кроме хлеба, не позволялось). Потом отошли, и Сорглан, вставший впереди всех, заговорил на языке, который Ингрид с трудом понимала, и то только после пояснений матери – старый язык, существовавший до Свёернундингов:
– Всех питающая и всех растящая, всеприсутствующая и всепрощающая, Матушка наша, Мать-Земля, взгляни на нас, детей своих, малых, несмышлёных…
Он говорил долго, что-то о жизни и о смерти, о жизни, вечной через возрождение, через гармонию – это были очень древние слова и оттого очень чистые, без страстей и наигранности. Слова, идущие из самого сердца, но при этом освящённые временем.
Мужчина закончил, и тогда Бранд с необычно серьёзным лицом поднёс ему большую серебряную чашу с пивом. Сорглан взял и щедро плеснул на землю с поклоном, который немедленно повторили все остальные, который, как и слова молитвы, как бы отдался в них. И, когда чаша опустела, граф протянул её присутствующим. Сперва Ингрид не поняла, зачем, но увидев, как и женщины, и мужчины стали снимать с себя когда одно серебряное украшение, когда два, тоже потянулась что-нибудь снять. Алклета придержала её за руку, хотя другой рукой сама спешно освобождалась от роскошного серебряного браслета с подвесками-сапфирами. Ингрид замерла в растерянности. Что она, по правде-то говоря, знает об их традициях?
Сорглан поставил полную до краев чашу на землю и посмотрел на дочь. Ингрид стало не по себе, но отец уже манил её, и пришлось выйти немного вперёд, взять у него из рук инфал, который ему передал Канут.
– Играй, – сказал граф, глядя холодно, но вместе с тем требовательно. – И пой.
Ингрид пробил холодный пот, потом жар, но инфал она взяла и сразу же, пристроив на груди, принялась играть, толком ещё даже не зная, что же выбрать. Надо было подобрать что-нибудь подходящее, и притом очень быстро.