Загадочные края
Шрифт:
Она танцевала, свободная от мысли, что на неё кто-то смотрит, и потому её движения были красивы и непринуждённы. Да и другие девушки, прекрасно сложенные и развитые северянки, знающие любую работу, время от времени ходящие охотиться в одиночку, в полутьме смотрелись волшебно прекрасными женщинами. И когда ритм танца убыстрился, присутствующие принялись помогать танцовщицам, отбивая такт ладонями и вскрикивая всякий раз, как круг мелодии завершался. Ингрид пьянили эти крики, и она танцевала, забыв обо всём, кроме того, что она красива, и что надо следить за свечой.
– Ха! – вскричали зрители, и слитный хлопок множества
Сорглан заговорил – теперь, раз Алклеты не было рядом, дочь не понимала ни слова, но это снова был тот язык, старый и звучный, похожий на песню. Граф проговорил, как пропел, какую-то длинную фразу, и со всех, кто танцевал или просто видел это, слетела их неподвижность. Видя сияющие в смущенных улыбках лица и слыша разговоры, Ингрид поняла, что обряд завершён.
Гости потянулись к дому.
– Ты прекрасно танцевала, – сказал, подойдя, Сорглан. – Ты настоящее дитя Свёернундингов. Я горжусь тобой.
– Спасибо. – Она, уставшая, улыбалась.
Вернулись в поместье, и тогда-то, опять же по традиции, гостям были вынесены лакомства. В разряд лакомств в древние, скудные на кулинарные выдумки времена входили такие угощения, как селёдка, свиной окорок, колбасы (на самом деле очень вкусные), творог, который здесь называли сыром, и, конечно, всё, что относится к разряду сладкого. Служанки выносили из кухонных дверей блюда с грудами ореховых и ягодных лепёшек на меду, со сдобой и мелкими слоёными пирожками – огромное новшество. Тащили и солёные пироги – с мясом, с рыбой, с капустой, картофелем и овощами, несли тонкие хрустящие кусочки овсяного печенья, рецепт которого позаимствовали у тех местных жителей, что были здесь до Свёернундингов. И, конечно, те торты, с которыми Ингрид так долго возилась перед праздником.
Гости оживились. Они не были голодны, и потому именно лакомились, смаковали прекрасно приготовленные блюда, как раз и предназначенные для того, чтоб щекотать вкус. Ингрид тоже. Она обычно ела совсем мало, ровно столько, сколько нужно телу, но теперь не могла удержаться – уж больно вкусные вещи были расставлены вокруг. Парой дней накануне она ещё воротила нос то от того, то от другого блюда, потому что, к примеру, не любила фасоли и не переносила мяса морских животных, да и не любую рыбу. Но теперь было совсем другое дело, и всё выглядело в точности на её вкус. Конечно, можно было пробовать всего совсем понемногу, только чтоб познакомиться с блюдом, и так Ингрид и делала, но разнообразие несколько подавляло, и, даже просто пробуя, она объелась.
Запивали всё это подогретым вином, ликёрами со льдом и даже пивом, хотя на женский вкус это было нечто вроде мяса с вареньем – совершенно несочетаемые вещи. Конечно, прежде в этих краях и даже южнее не пили ничего, кроме пива и браги, ещё южнее – сидра и медовух, а вино делали только в областях, где рос виноград. Дело и теперь обстояло примерно так же, но зато не было отбоя от купцов, желающих везти вино на север, а с севера в свою очередь – тамошние товары. Вино на севере охотно покупали, и северные женщины благородного происхождения, которые могли себе позволить пить привозные напитки, быстро оценили их достоинства.
Ингрид снова включила компьютер, зарядив на сей раз мелодии кантри-группы, но потом, уступая настояниям, спела сама, из того же репертуара, песню, которую знала. За два месяца она уже окончательно отучилась стесняться – привычка блистать приходит быстро – и вполне поверила, что её искусство не дарит ничего, кроме удовольствия. Тем более что пела она и в самом деле неплохо. И если пока ещё оставалось некоторое сомнение в том, как будет принята та или иная песня, то в себе она уже не сомневалась нисколько. Но сейчас не думала ни о чём – песня была написана в соответствующем стиле.
– Прекрасно! – заявил барон из Холхейма, местечка в Галаде. Он тоже аплодировал, как и все, что не мешало ему говорить, потому что голосина у него оказалась могучая. – По-настоящему прекрасно. Твоя дочь, Сорглан, не только прекрасна и искусна во всяких женских умениях, как я вижу, но и одарена Великой Матерью сверх меры. И половины было бы достаточно.
– Я рад, что всё это досталось одной моей дочери, – рассмеялся граф Бергденский.
– Тебя можно понять, – барон встал. – Клянусь своим мечом, завидно иметь такую дочь. Равно и такую жену.
Ингрид насторожилась, и пальцы, сжимающие гриф инфала, мгновенно стали влажными.
– Тебе бы всё женщины! – крикнул кто-то с другого конца стола.
– А вот и нет! – с достоинством возразил барон.
– Как ты можешь судить, ты же не женат!
– Я могу представить. Но, Сорглан, мы отвлеклись. Я к тому, что негоже, чтоб такая девушка, как она, оставалась бесплодной. И земля, и женщина должны плодоносить. Отдай её мне в жёны, и от меня она родит много сильных сыновей и прекрасных дочерей. Я не женат, как уже отметил лорд Ронхилла, и это начинает меня тяготить. Что скажешь, Сорглан?
– Как-то странно тебе просить в жёны дочь графа! – поднялся ещё один из гостей. – Что ты сможешь ей дать? Бесконечную заботу о твоём скудном хозяйстве? – Он повернулся к хозяину. – Сорглан, я богат, ты это знаешь. Я дам твоей дочери не только достаток, но и титул графини. Отдашь ли ты её мне в жёны?
– Вопрос не в титуле, – невозмутимо, словно только и ждал подобного предложения, ответил Сорглан. Он нисколько не удивился и словно был даже не против выдать свою дочь замуж, а вот Алклета забеспокоилась и жалобно посмотрела на него. Граф не обратил внимания. – Вопрос в любви.
– Твоя дочь прекрасна! – сказал граф. – Я люблю её.
– И я! – вскричал барон, сделавший предложение первым. – Пусть я не так богат, как ты, Ардаут, но я дам госпоже Ингрид любовь, на которую ты неспособен.
– Что скажешь, Сорглан? – продолжал давить граф Ардаутский.
Ингрид как опустила глаза на скатерть, так и не поднимала их. Злясь на себя и на отца, и на всех, кто теперь просил её руки, она уже жалела, что согласилась стать дочерью графа. Только раз подняла глаза, взглянула на Канута – он, сжав зубы, смотрел на барона из Холхейма, словно целился в него из лука.