Заговор 20 июля 1944 года. Дело полковника Штауффенберга

Финкер Курт

В этом мире, отнюдь не выходившем за пределы буржуазного мышления, жил и учился школьник Клаус Штауффенберг. Целлер вспоминает, что он выделялся из гимназической массы: «В отличие от двух своих старших физически более крепких братьев Клаус Штауффенберг был телосложения скорее хрупкого и долгое время не посещал школу. В нашей детской памяти он запечатлелся как юноша совершенно артистического жизнерадостного склада характера, со спадающей на лоб прядью мягких волос, особенно когда на вечерах камерной музыки играл на виолончели. Но мы знали и то, что, будучи хорошим лыжником, он ходил по родным горам и зачастую приводил спутников в изумление своим отчаянно смелым скоростным спуском. Мы полностью разделяли его чувства, когда в школьной постановке «Вильгельма Телля» он с подъёмом произносил слова о свободе, столь созвучные нашему юношескому порыву...

Если соученики предсказывали Бертольду дипломатическую карьеру, то Клауса Штауффенберга они представляли себе в будущем только как человека творческой профессии»²⁶.

Финансовых забот семья Штауффенберг, как и прежде, не знала. Хотя и претерпевшая изменения после 1918 г., но всё ещё доходная должность старого графа обеспечивала материальное благосостояние, позволявшее ему дать сыновьям всестороннее образование. Когда Клаусу из-за болезни пришлось покинуть школу, он продолжал учёбу в Лёйтлингене у домашних учителей.

5 марта 1926 г. — тремя годами позже своих братьев — Клаус фон Штауффенберг сдал выпускные экзамены с общей оценкой «удовлетворительно». Отметки по отдельным предметам были таковы: письменное сочинение, история немецкой литературы, введение в философию, естествознание, латынь — «удовлетворительно», французский, история и география, математика — «хорошо»²⁷. Но даже при том, что оценки эти в рамках всего класса были вполне хороши²⁸, они отнюдь не говорили о действительных способностях Клауса. По болезни ему пришлось сдавать экзамены экстерном.

В 1923 г. братья Штауффенберг познакомились со Стефаном Георге и вошли в его кружок. До конца его жизни они сохраняли преклонение перед «мастером»²⁹, многие стихотворения Клаус знал наизусть; он старался как можно чаще бывать в кругу Георге. Но когда в 1926 г. Клаус вступил в рейхсвер, эти связи продолжали внешне выражаться лишь в эпизодических посещениях. Хотя Клаус фон Штауффенберг в отличие от Бертольда, которому Георге даже посвятил стихотворение, и не принадлежал к кругу самых близких друзей поэта, встречи с ним оказывали на молодого человека большое духовное воздействие³⁰. Как утверждают, группа, сложившаяся вокруг Штауффенберга в 1943—1944 гг., именовалась по названию одного стихотворения Георге из сборника «Новый рейх» «Тайна», или «Тайная Германия»³¹.

Современники рассказывают, что у Георге никогда не было никакого повода ни в чём упрекнуть Клауса фон Штауффенберга в отличие от многих других членов его кружка. Он не дал Клаусу и никакого прозвища, что имел обыкновение делать в отношении других своих приверженцев³².

Стефан Георге (1868—1933), проживавший с 1931 г. большей частью в Швейцарии, скончался 4 декабря 1933 г. в Локарно. Вместе с друзьями Клаус фон Штауффенберг стоял у его гроба в часовне сельского кладбища в Минузио.

Что же связывало Клауса фон Штауффенберга с этим поэтом, о котором Арнольд Цвейг сказал, что он жил в «призрачном кругу роскошного цезаристского, поистине византийского одиночества»³³.

Арнольд Цвейг так рисует внешний облик Георге: «Тот, кому доводилось на дороге, ведущей к Дворцовой тропе в Гейдельберге, встречать в первые послевоенные годы мужчину среднего роста, в тёмной грубошёрстной пелерине на плечах и почти нищенской одежде, без шляпы, с расплывающимся в мягком свете желтовато-серым лицом волшебного гнома, в глазах, подбородке и надбровных дугах которого чувствовалась магическая одержимость, — тотчас же знал, что перед ним сам Стефан Георге. Сразу же осеняла мысль, что дарования определённого типа, чувствительные, предрасположенные к подчинению, должны были склоняться перед мощью этого лба...»³⁴.

Однако Клаус фон Штауффенберг, несмотря на свою молодость, отнюдь не обладал натурой, склонной к подчинению. Он был готов восхищаться тем, кто заслуживал почитания, но вовсе не покоряться ему. Поэтому влияние Георге должно было быть чем-то большим, нежели просто психическим воздействием исключительной личности.

Несомненно, на жадно воспринимающего искусство и всё прекрасное юношу в первую очередь должны были оказать воздействие ранние стихи Георге, «тот божественно чистый звук, с каким сливается с природой одинокая душа»³⁵.

К этому добавлялись личная симпатия и дружба, преклонение и восхищение младшего перед старшим и более опытным человеком³⁶.

Стефан Георге, уже в 1890 г. выпустивший сборник своих стихов и два года спустя основавший в качестве рупора своего мировоззрения и органа кружка своих приверженцев журнал «Блеттер фюр ди кунст», являлся поэтом, творчество которого отчётливо отражало идейный кризис буржуазии в период перехода к империализму и революционным потрясениям. Георге осуждал буржуазное искусство, а вместе с ним и всю окружающую действительность, которую он воспринимал как разложившуюся. «Поэзия, — анализирует взгляды Георге на искусство грейфсвальдский литературовед Бруно Марквардт, — не терпит подле себя никаких иных богов, а прежде всего политики. Художественно-образное сознательно стремится быть свободным от всякого мировоззрения: «Всё государственное и общественное исключается». Подчёркнуто отвергаются «попытки улучшить мир и мечты осчастливить всех», в которых, исходя из натуралистического мировоззрения, некоторые «видят зародыш всего нового». Пусть подобные утопии могут быть «весьма прекрасными», но лежат они в другой области, «нежели поэзия»... К тому же «деяние отдельной личности» стало считаться «бесплодным» для конечного эффекта: ведь «никогда» ещё «диктатура масс» не играла такой решающей роли, как ныне. И хотя допускается, что «иногда мыслима» такая ситуация, при которой надо взяться за меч и художнику... прежде всего высказывается высокомерное мнение, что он стоит «над всеми этими мировыми, государственными и общественными переворотами (так!)... подобно хранителю вечного огня»»³⁷.

Внешний отказ от всякой политики, вне всякого сомнения, тоже являлся политикой. Презрение к демократии и массам, культ «сильной личности» — господина, прорицания, представление о своём мессианстве сочетались у Георге с мистической, коренящейся в античных и средневековых образцах концепцией «нового рейха», в котором призвана господствовать элита, новая аристократия. Порочную действительность должен сменить новый героический век под главенством этой элиты. Идейная преемственность ницшеанства была здесь несомненна³⁸.

Георге сочинял свои стихи для узкого круга избранных. Для того чтобы и внешне выразить необычность и исключительность своего творчества, его чуждый всему буднично-повседневному характер, Георге отступил от общепринятой орфографии, произвольно пользовался знаками препинания, вопреки правилам немецкого правописания писал существительные со строчной буквы. Георге и его кружок, несомненно, принадлежали к тому течению, которое Гуго фон Гофмансталь и другие называли «консервативной революцией». Разумеется, на самом деле речь шла не о революции, а о контрдвижении, порождённом консервативным мировоззрением. Оно было направлено как против расширения влияния революционных марксистских идей, а тем самым и связанных с ними революционных потрясений — прежде всего против Парижской Коммуны и Великой Октябрьской социалистической революции, — так и против порождённых ходом империалистического развития явлений духовного распада капиталистического общества. По сути своей эта «консервативная революция» в конечном счёте была контрреволюционна, ибо имела целью остановить революционный натиск рабочего класса и некоторым частичным обновлением сделать существующую политическую и идеологическую систему более устойчивой, придать ей иммунитет против революции.

Стефан Георге не только собрал вокруг себя кружок видных представителей интеллигенции, но и оказывал «постоянное воздействие на образованную молодёжь из среды крупной (и не только крупной. — К.Ф.) буржуазии тех десятилетий»³⁹.

Когда в 1923 г. 16-летний Клаус фон Штауффенберг впервые встретился с Георге, воздействие кризисной ситуации на образованную буржуазную молодёжь стало ещё более ощутимым. Октябрьская революция в России, Ноябрьская революция в Германии, крушение старого строя, схватки развернувшейся в стране по существу гражданской войны, Версальский договор с его катастрофическими последствиями — всё это глубоко потрясло её мысли и чувства. Как и другие, молодой Штауффенберг видел в лице Георге провозвестника, провидца, который, преодолевая «смуту» времени, рисовал картину «нового рейха», хотя и без ясных контуров, но, быть может, потому и особенно притягательную.