Заговор «Аквитания»
Шрифт:
– Gute Nacht [37] , – отозвался с коротким военным кивком Эрих Ляйфхельм, не возразив на этот раз против устаревшего звания.
Конверс попросил телефонистку послать кого-нибудь в столовую за американцем, коммандером Фитцпатриком. Задача оказалась не из легких, так как морского офицера не было ни в столовой, ни в баре – он сидел на «Испанской террасе», выпивая с друзьями и следя, как мягкие сумерки спускаются на Рейн.
– Какие еще друзья? – спросил его Джоэл по телефону.
37
Спокойной ночи (нем.).
– Одна семейная пара, которую
– А она? – спросил Конверс.
– Лет на… тридцать, может быть, сорок моложе, – не очень уверенно ответил Коннел.
– На палубу, морячок!
Фитцпатрик сидел на диване, облокотившись на колени, с тревожной озабоченностью поглядывая на Джоэла, стоявшего с дымящейся сигаретой у открытой балконной двери.
– Давайте начнем сначала, – устало сказал он. – Вы хотите, чтобы я помешал кому-то получить из архивов ваше личное дело?
– Не все, а лишь часть его.
– Я – не господь всемогущий!
– Вы сделали это для Эвери – для Пресса. Можете сделать и для меня. Вы должны это сделать!
– Тогда я сделал обратное тому, о чем вы просите. Я открыл для него архивы, а вы хотите, чтобы я закрыл их.
– Значит, у вас имеется доступ к ним, имеется ключ.
– Но я здесь, а не там. Я не могу выстричь что-то, что вам не нравится, с расстояния восьми тысяч миль. Будьте же разумны!
– Зато кто-то может, и кто-то должен это сделать! Всего небольшой кусок где-то в конце. Последнее собеседование со мной.
– Собеседование? – переспросил Коннел, вставая с дивана. – В вашем личном деле? Вы имеете в виду какую-то докладную записку? Если это так, то я не смогу…
– Не докладную, – резко прервал его Конверс. – Последнее собеседование со мной перед демобилизацией… Та ерунда, что цитировал тогда Пресс Холлидей.
– Погодите, да погодите же! – Фитцпатрик протестующе поднял руки. – Вы говорите сейчас о замечаниях, сделанных вами при рассмотрении вашего прошения об отставке?
– Вот именно. Оно рассматривалось на специальном заседании!
– Ладно, успокойтесь. Этих протоколов нет в вашем личном деле, они вообще никуда не подшиваются.
– Но у Холлидея – у Эвери – они были! Я только что сказал вам – он процитировал мои слова. – Джоэл подошел к столу, на котором стояла пепельница, и погасил сигарету. – Если не из моего дела, то откуда вы их добыли?
– Это – совсем другая епархия, – начал Коннел, припоминая обстоятельства дела. – Вы были в плену, а некоторые протоколы опроса бывших военнопленных сведены в особые секретные дела. И это действительно секретные, в полном смысле этого слова, документы. Во многих из этих папок содержатся весьма неприятные сведения. Вещи, которые и до сих пор не могут стать достоянием гласности – не только по военным, но и по общегосударственным соображениям.
– Но все же вы как-то их получили! Черт побери, я услышал мои собственные слова!
– Да, получил, – признался военный юрист без особого энтузиазма. – Более того, я сделал из них выписки, но если бы кто-нибудь узнал об этом, я был бы тут же разжалован в матросы третьего класса. Прессу я доверял целиком и полностью. Он поклялся, что это ему необходимо – у него не было права на ошибку.
– Как вам это удалось? В то время, как вы сказали, вас даже не было в Сан-Диего.
– Я позвонил в хранилище архивов, назвал номер моего служебного допуска и затребовал фотокопию, сказав им, что дело весьма срочное и особой важности – на нашем жаргоне именуется шифром «четыре нуля» – и что ответственность я беру на себя. На следующее утро курьер привез пакет с фотокопией, заверенной всеми необходимыми подписями.
– А как вы вообще узнали о существовании этих бумаг?
– Дела некоторых бывших военнопленных имеют «флажки».
– Объясните, пожалуйста.
– Я же сказал – «флажки». Маленькие синие бумажки, которые означают, что к делу прилагаются строго секретные дополнения, подлежащие особому хранению. Я сказал Прессу о том, что на вашем деле есть «флажок», и он захотел ознакомиться с этими материалами.
– Но так может поступить любой.
– Нет, далеко не любой. Для этого нужен офицер, имеющий код для получения
– Сорока восьми… – Конверс сделал глотательное движение, пытаясь подсчитать, сколько часов истекло с того момента, как в Париже всплыло его настоящее имя. – Мы еще можем выиграть время! – произнес он сдавленным голосом. – Если вы сделаете это, я расскажу вам все, что знаю сам. Вы заслужили этим такого доверия, которого не заслуживал никто.
– Выкладывайте.
Джоэл отвернулся, удивленно покачивая головой.
– Как странно… Именно так я сказал тогда Эвери… Я сказал: «Выкладывай, Эвери». Простите, я помню – Пресс… – Конверс снова посмотрел на военного юриста, имеющего этот загадочный код, который открывает перед ним двери секретных хранилищ.
– Слушайте меня внимательно. Несколько минут назад произошло нечто такое, на что я не смел и надеяться, – ваш зять был убит за попытку помешать именно этому. Завтра в четыре часа дня я войду в самую сердцевину людей, которые объединились для того, чтобы учинить насилие в масштабах, способных привести к падению правительств, это позволило бы им снова выйти на авансцену политической жизни и облечь свою волю в силу закона. Они мечтают о некоем верховном суде, где все места будут заняты фанатиками с весьма своеобразными убеждениями о том, кого казнить, а кого миловать. Ну а что касается несогласных, пусть отправляются ко всем чертям, ибо никаких апелляций они не допустят… Так вот, я собираюсь встретиться с ними лицом к лицу! Я собираюсь разговаривать с ними, слушать их речи! Должен признаться, что я – самая неопытная лиса, когда-либо попадавшая в курятник, только в данном случае это даже не курятник, а гнездо стервятников, которые одним ударом могут содрать чуть ли не всю шкуру… Но и за мной кое-что стоит – я чертовски хороший юрист и сумею выудить из них необходимые сведения так, что они этого не заметят. Может быть, полученных данных хватит на то, чтобы возбудить одно-два дела, которые перевернут их затею вверх тормашками. Я сказал вам, что не принимаю вашего крайнего срока, но теперь похоже на то, что их сроки не намного отличаются от ваших. Конечно, не два дня, но, возможно, и не десять! Видите ли, я намеревался слетать в Тель-Авив, затем – в Йоханнесбург. Внести переполох в их ряды, напугать их. Теперь мы добились своего! Они сами слетелись ко мне, потому что достаточно напуганы и просто не знают, что и думать, а это означает, что они в панике. – Конверс остановился, вытирая выступивший на лбу пот. – Полагаю, мне не стоит объяснять вам, что хороший юрист может вытянуть из охваченного паникой свидетеля противной стороны материалы, которые он сможет потом использовать в качестве доказательств.
– Ваша просьба удовлетворена, советник, – сказал Фитцпатрик не без восхищения. – Говорите вы достаточно убедительно. Но скажите, чем может помочь мое вмешательство? Чего мы этим добьемся?
– Я хочу заставить этих людей думать, что я – один из них. Я не опасаюсь той информации, которую им удастся собрать обо мне – мне нечем особенно гордиться, компромиссов в моей жизни было предостаточно, но я не могу допустить, чтобы в их руки попали те последние записи! Неужто вы не понимаете? Именно они и убедили Эвери… Пресса! Только сейчас я осознал это. Двадцать пять лет назад мы были, как я сейчас понимаю, чертовски хорошими друзьями. Потом наши жизни разошлись, но он делал ставку на то, что к серьезным вещам мы по-прежнему относимся одинаково. К тому времени, когда нам предоставляют право голоса, мы уже вполне сложившиеся люди. Существенные перемены происходят позднее, гораздо позднее, и определяются они принятием или неприятием чего-то либо состоянием наших кошельков – ценой, которую мы платим за наши убеждения, за поддержку наших способностей. Тот протокол подтверждал, что мы с Холлидеем верим в одни и те же истины, поэтому он и захотел встретиться со мной, а потом и завербовал меня в свои сторонники, закрепив эту сделку своей смертью у меня на руках. После этого я уже не мог отступить.