Заговор Елизаветы против ее сестры Марии Тюдор
Шрифт:
– Жениться? Мне?! – с ужасом воскликнул сэр Джон. – Увольте, ваше высочество, лучше я пойду на каторгу. По моему мнению, супружеская жизнь стоит где-то между четвертованием и сожжением заживо.
– А знаете, в этом я с вами согласна, – неожиданно сказала Елизавета, и глаза её как-то странно блеснули. – Вспомнить, хотя бы, мою мать – для неё супружество закончилось топором палача. Я никогда не выйду замуж.
– Со всем почтением к вам, позвольте мне усомниться в этом, моя принцесса, – сэр Джон покачал головой. – Особы королевской крови не вольны в своих чувствах, они обязаны думать о династических интересах.
– Пусть моя сестра Мария думает о них, – перебила его Елизавета. – Кроме
– Но если вы полюбите кого-нибудь? – мягко заметил сэр Джон.
– Не обязательно выходить замуж, чтобы любить, – отрезала она.
– Вот как? А впрочем, вы правы. Я знаю много примеров большой любви вне брака и совсем мало примеров любви в браке. Хотя следует заметить, что большая любовь ещё не означает счастливая.
– Вот как? – в свою очередь спросила Елизавета. – Расскажите мне о чём-нибудь подобном, милорд… Глядите, они опять подслушивают, – шепнула она, показывая глазами на придворных, что стояли поодаль от её кресла. – Доносчики, соглядатаи, – всюду им мерещатся заговоры… Так, расскажите же мне, милорд, о большой любви, – повысила голос Елизавета, повернувшись к сэру Джону.
– Пожалуйста, моя принцесса. История из времён моей молодости, если вы пожелаете.
– Рассказывайте.
– Жили тогда два друга, два поэта, – Томас и Генри, если вам интересны их имена. Они были неразлучны, как Орест и Пилад, – дружили, не разлей вода. Оба увлекались поэзией Петрарки, которая был в большом ходу при дворе вашего батюшки, короля Генриха. Я плохо разбираюсь в поэзии, – не то что мой дядюшка Френсис, считавшийся её признанным знатоком, – но сведущие люди мне говорили, что Томас и Генри сумели приспособить итальянский сонет к нашей английской манере; вот только его размер был для них то ли слишком мал, то ли слишком велик.
Не надо, думаю, объяснять, что и Томас, и Генри искали свою Лауру по образцу возлюбленной Петрарки, – а если человек чего-то очень хочет, то он это накличет на собственную голову. Пожалуйте, – каждый из них нашёл себе Лауру и принялся страдать от любви к ней. Точнее сказать, у Томаса было две Лауры, – имя второй нам неизвестно, зато первую мы знаем: с вашего позволения, это была ваша матушка, моя принцесса.
– Он любил леди Анна Болейн? – переспросила Елизавета. – Вот это да! Мне об этом ничего не известно.
– Томас полюбил её задолго до того, как она стала женой вашего отца, – а когда леди Анна вышла замуж, уехал в Италию. Там он нашёл другую Лауру, которую полюбил также страстно и безнадёжно. Как же иначе, ведь он был настоящий поэт, несчастливая любовь для которого всё равно что цветок для пчелы – оттуда он черпает нектар своего вдохновения. Послушайте, что Томас написал своей итальянской возлюбленной на прощание:
Прощай, любовь с законами своими!Твои крючки меня уж не манят —Сенека и Платон зовут меня,Я к совершенству устремляюсь с ними.Я дорожил ошибками слепыми,Но твой отказ, терзая и казня,Мне дал урок бежать, себя храня,Свободы нерастраченной во имя.Итак, прощай! Иные души рви,А власти надо мной пришел конец.Будь госпожою молодых сердец,Кидай в них стрелы ломкие свои.Так долго время тратил я с тобой —Мне надоело лезть на сук гнилой.Последние
– Напрасно вы сказали, что не разбираетесь в поэзии, – смеясь, заметила Елизавета. – Опять прибедняетесь, сэр Джон! Я вижу, что вы знаток не хуже вашего дяди.
– Как вам угодно, моя принцесса, – поклонился сэр Джон. – Я просто болтаю, что в голову взбредёт… На чём мы остановились? Ах, да, теперь о Генри! Его Лаура была землячкой настоящей Лауры – она тоже жила во Флоренции. Её имя было Джеральдина, но Генри уверял, что она была ирландской крови. Во имя любви к этой Джеральдине он решил сделаться странствующим рыцарем, дабы совершать подвиги в её честь. Закончилось всё тем, что он совсем свихнулся, и его родственникам пришлось срочно везти его назад в Англию. На родине он написал прощальные стихи своей Джеральдине:
В краю, где солнце опаляет травыИль растопить никак не может лед;Где жар его – умеренного нрава;Где люд умен, печален или горд;В обличьи низком иль в высоком сане;В ночи бескрайней иль коротком дне;В погоде ясной иль в густом тумане;В расцвете юном или в седине;В аду, иль на земле, иль в кущах рая;В горах, в долине или в пенном море;На воле, в рабстве, – где б ни обитал я;Больным, здоровым, в славе иль в позоре:Я – твой навек, и это лишь одноУтешит, если счастья не дано.– В конце концов, он погиб на плахе, ввязавшись в какой-то заговор, – закончил сэр Джон.
– Да, действительно, несчастная любовь, несчастная судьба, – задумчиво произнесла Елизавета. – А какой заговор, вы не знаете?
– Нет, не знаю, – сколько воды с тех пор утекло!
– От заговоров надо держаться подальше, – назидательно сказала Елизавета и громко повторила: – От заговоров надобно держаться подальше!
– Вы правы, ваше высочество, – упаси нас Бог от заговоров, – столь же громко проговорил сэр Джон.
Елизавета бросил на него тот свой быстрый, пронзительный взгляд, который мог очень многое значить, и встала с кресла:
– Ага, наконец-то следующий танец! Я пошла, милорд, меня ждут.
– Я безмерно восхищён вами, моя принцесса! – поклонился ей сэр Джон.
Королева Мария плакала на кровати в своей спальне. Ей приснились отец и мать. Они сидели в домашних одеждах, друг подле друга, и мирно беседовали. Мария, маленькая девочка, подошла к ним и спросила о чём-то. Мать засмеялась и ласково поцеловала её в лоб, а отец посадил на колени и крепко обнял.
Дальше они все вместе пошли по длинным-длинным коридорам дворца. Им навстречу попадалось много людей, которые были приветливы и радостны. Открылись большие двери, и Мария с отцом и матерью очутилась в огромном освещённом зале, стены которого терялись вдали, а потолок находился в невообразимой высоте. Зазвучала музыка, которая была так хороша, что вызывала душевное трепетание. Отец взял Марию за руки и повёл её в танце; мать весело улыбалась им. Мария танцевала отлично, у неё сами собой получались танцевальные фигуры. Вокруг слышались одобрительные возгласы; по лицу отца она видела, что он гордится ею.