Заговор генералов
Шрифт:
– "Приказ" не от имени Временного комитета Думы, а от Совдепа... Исполком решил не согласовывать... Я не мог воспротивиться... Хотел доложить, но нигде не смог найти вас, - бормотал Александр Федорович. Даже на квартире справлялся, можете проверить...
– А что такое: "рабочих и солдатских"?
– На том же заседании решили. Теперь Совет представляет и пролетариат и солдат, - объяснил Керенский и с тоской в голосе добавил: - Я бы отдал десять лет жизни, чтобы этот "Приказ" не появился!
– Нужно уничтожить весь тираж газеты и заставить Совдеп пересмотреть свое
– Это невозможно. "Известия" уже развезли по всему Питеру, на заводы и в казармы.
– Пусть дадут опровержение, что "Приказ" - злостная провокация!
– Постараюсь, - ответил Александр Федорович.
– Хотя не уверен...
Родзянко и сам понял: не вернешь. "Слово не воробей...", "Что написано пером..." - в разгоряченный мозг лезли всякие дурацкие пословицы. Но он был человеком действия.
Немедленно, не ожидая царского указа, объявить сс-став Временного правительства.
Назначить главнокомандующим войсками Петроградского округа такого генерала, который своей властью мог бы нейтрализовать "Приказ".
Не допустить, чтобы этот номер "Известий" вышел за пределы столицы и, упаси боже, попал в действующую армию, на фронты!..
Новый главнокомандующий должен стать, по существу, военным диктатором. Как Галифе или Кавеньяк. Но под строгим контролем Временного правительства и самого Родзянки.
Слабохарактерный Хабалов - под арестом. Иванов - выжившая из ума развалина. Сидит со своими геор-гиевцами в Вырице и небось меняет подштанники. Кого же?..
Он мысленно вернулся к разговору о диктаторах на последнем собрании думцев, которое казалось таким давним, хотя произошло всего три дня назад. Три дня! А разделяет их вечность. Как будто две разные эпохи. Кого тогда предлагали? Брусилова? Этого не подчинишь. И замашки либерала. Деникина? Чересчур известен как правоверный монархист. Солдатня сразу встретит в штыки, а дразнить ее до поры до времени нет резона. Адмирала Колчака? Где он? Да и на флоте его не любят - жесток. А под боком восставший Кронштадт. Маниковский? Штабист. Интеллигент... И тут он вспомнил: Корнилов!
Вот, кажется, подходящая фигура! Толпа падка на легенды. А он - бежал из плена, не ведает страха, незнатного происхождения, ест с солдатами из одного котла, в бою всегда впереди - этакий Суворов. Родзянко имел удовольствие познакомиться с генералом, когда тот был представлен во дворе после своего прошлогоднего побега из австрийского лагеря. Даже побеседовал с ним. Как его?.. Лаврентий... Нет, Лавр... Лавр Георгиевич. Родзянко сразу тогда определил: железный. Ограниченный, каким и должно быть солдату. Зато без всяких сантиментов. Беспощадный. Именно такой и нужен для выполнения четких, строго очерченных, как на карте, заданий. Такого, направив по указанному пути, не придется подталкивать. Вот пусть-ка этот генерал и обуздает ненавистный Совдеп!..
Он снял со стопки на письменном приборе чистый бланк шифротелеграммы. Начал писать:
"Начальнику штаба Верховного главнокомандующего генералу Алексееву.
Необходимо для установления полного порядка, для спасения столицы от анархии командировать сюда на должность главнокомандующего Петроградским
И тут позвонил из Москвы его эмиссар Новиков:
– К великому огорчению, Михаил Владимирович, здесь, как и в столице, уже создан Совдеп. И тоже заседает в здании думы. К пролетариату присоединяются части Московского гарнизона...
3
Феликс Дзержинский только вчера поздним вечером, совершенно обессиленный, взяв в сопровождающие паренька-рабочего, добрался наконец до Кривого переулка, нашел дом под номером 8. С бешено бьющимся сердцем потянул кольцо звонка.
– Кто то?
– Отворжи... То я, Ядвися...
– и упал в объятия сестры.
Хоть чувствовал себя смертельно усталым, не смог сомкнуть глаз всю ночь. Мысли перебрасывались с одного на другое. В его голове бушевал смерч, вобравший, казалось, все, что происходило в эти часы в целой Москве. Встал и начал ходить по комнате, как по камере: из угла в угол.
У Ядвиги ничего по его росту не нашлось. Она побежала по знакомым, в Польский комитет помощи беженцам. Раздобыла шинель, костюм. Он переоделся:
– Вот теперь чувствую себя по-настоящему свободным человеком!..
Глянул в зеркало. Сутулый старик с провалившимися щеками, глубокими морщинами. "Через полгода мне - сорок... А сколько отдал тюрьмам?.. Арестовывали в девяносто седьмом, в девятисотом, девятьсот пятом, шестом, восьмом, двенадцатом... По тюрьмам - одиннадцать лет, из них последние каторжные, кандальные... Да..."
Физических сил нет. Последние дни, часы и минуты выжали до предела. И на пределе нервы: одиночная камера - и вдруг эта красная буря... Но он дождался! Все эти годы он держался только сознанием одного: приближается! И теперь, когда час этот пробил, он должен быть там, где может пригодиться его опыт, его жизнь!.. За бессонную ночь он убедил себя: найдет силы. Составил план. Первое - связаться с партийным комитетом. Второе - получить конкретное задание. Третье - немедленно приступить к его выполнению. Пусть это будет любое задание: хоть землю копать. Могилу для самодержавия.
Никогда, даже в давние времена, явок на Москву он не получал. Поэтому решил снова пойти в здание Московской думы. Скорей всего, большевики там, среди рабочих, в Совете депутатов.
Мальчишки шныряли в толпе, размахивая газетными листами. Он купил первую попавшуюся. "Утро России".
"Государственная Дума - это единственная, незыблемая скала, возвышающаяся над разбушевавшимся народным морем. Это - центр, маяк, к которому устремлены отныне все взоры, все сердца, все упования..."