Заговор генералов
Шрифт:
Антону нет надобности расстегивать ранец и доставать листовку, чтобы восстановить ее текст. Он запомнил его слово в слово. И сейчас, скользя невнимательным взглядом по заснеженным перелескам под низким серым небом, как бы читал заново:
"...Настал час освобождения порабощенного народа, настал час мести и расправы с царским правительством!..
Переполнилась чаша терпения!
Пролетариат выступил с голыми руками и открытой грудью - и он нашел братский отклик в революционной армии. Только продажная рука полицейских наемников не дрогнула, давая залпы в безоружный народ, рвущийся к
Последние три слова были выделены крупно, черно и будто бы звучали торжественно и тревожно.
"...Вернуться назад нельзя, вернуться назад - это значит предать восставших солдат и обречь их к расстрелу. Мы должны завершить начатое дело... Готовьтесь к вооруженной борьбе. Для победы нам нужна организованность, нам нужен руководящий центр движения... Долой войну! Долой царскую монархию! Да здравствует Временное революционное правительство!.."
– В этом вся суть: Родзянко и компания состряпали Временное буржуазное правительство, а мы боремся - за Временное революционное, - сказал Василий, когда Антон за час до отъезда пришел на Шпалерную, чтобы взять с собой на фронт номера газеты. Василий же помог ему уложить в ранец листы, утрамбовал, чтобы влезло больше.
– Полный боекомплект. Летят уже наши снаряды! В питерском гарнизоне началось, Москва - слышал небось? поддержала. Теперь пойдет!
Предупредил:
– Но учти, имеем сведения, что кое-кого из наших, захваченных с этими листками, генералы приказали поставить к стенке. Еще не настало время забывать о конспирации.
Помог Антону водрузить ранец за спину. Обнял. Они троекратно ткнули друг друга в щеки усами. Как давние друзья. Знакомы они сутки, а как-то незаметно с "вы" перешли на "ты".
– Тоже душа в окопы тянет, - признался Василий.
– Но здесь, сам знаешь, сколько дел. Вчера восстановили Петроградский партийный комитет. Пока - как временный. Теперь надо восстанавливать нашу "Правду". Надо решать с царем. Наша линия - немедленный арест. Ну, - повторил он, дуй-ковыляй, а то опоздаешь. Как там сказал почти что твой тезка Дантон? "Мое имя вы найдете в Пантеоне истории!"... Связь с нами держи и через армейский комитет, и прямо сам.
Перед тем, сдав в штабе восстания свой "пост"-стул Василию, Антон возвратился, наконец, в лазарет. Там все было в расстройстве. Исчезнувшего раненого никто из персонала и не хватился. Он попросил выдать воинские документы, незнакомый врач тут же их и оформил. Путко поднялся к себе в палату. Она была пуста. Койки перестланы заново, только на его тумбочке все нетронуто. Он прилег на кровать, поверх одеяла, чтобы немного передохнуть перед дорогой, а проснулся, когда уже наступили сумерки.
– Ну вот, слава богу!
– услышал он над собой голос Наденьки.
– Я уж думала, полные сутки заберете.
– Ох, Надя-Надежда!
– Он сел, чувствуя себя превосходно выспавшимся и как никогда бодрым.
– Пожевать чего-нибудь найдется? Я, как из вашей хаты ушел...
– И сам удивился: - Надо же, так ничего и не ел!
– Сейчас, миленький!
– всплеснула она руками.
– Я все сберегла!
– А где мои... однопалатники?
– огляделся он.
– Есаул к своим казакам
– А вы?
– И я, Наденька. Соберу свои вещички - и на фронт.
– И вы, значит...
– санитарка запнулась.
– Дежурство мое кончилось. На улице темно, фонари побили... Хулиганы шастают... Вы меня пе проводите?
– С великим удовольствием!
По дороге после десятка молчаливых шагов она спросила:
– А жена у вас есть?
Антон подумал: "Ольга?.. Жена, да не моя..." Усмехнулся:
– Есть. Пушка по имени "гаубица" - вот моя жена.
– И сам спросил: - А у тебя? Не муж, конечно, - молода! Парнишка-дружок?
– А-а, был, - она с досадой отмахнула варежкой.
– Соседский. Губошлеп.
Они подходили уже к Александровскому мосту.
– Помните: Катя, как выписался из лазарета, в ресторан меня пригласил?
– Конечно, - улыбнулся Антон.
– Шоколадом-пирож-ными потчевал.
– И вином поил, - глухо, полуотвернувшись, отозвалась она.
– А потом сказал: "У меня для вас, Надежда Сергеевна, сюрприз есть. Я в этой гостинице остановился, давайте поднимемся в нумер на минутку". Я и пошла... Я ведь к нему как к брату, как к Сашке... Выходила. Два месяца обмывала, с ложки кормила-, утки выносила... А он, как привел в нумер, дверь на ключ и изнасильничать хотел.
– Не может быть!
– схватил ее за руку Антон.
– Едва отбилась... Слабый он еще... Девушка ткнулась в отворот его шинели:
– Тогда он с колен: "Уступи! Я тебя обожаю!.." А мне так гадко стало... Тогда он вскочил, отпер дверь - и по щеке меня: "Убирайся вон, плебейка!" - Она всхлипнула.
– Подлец! Ух какой подлец!..
– Антона захлестнула ярость.
– Попадись он мне, сукин сын! Выродок!
– Он обнял, прижал к себе девушку.
– Успокойся! Молодчага, что сумела за себя постоять!
Она отстранилась. Снова отвернулась:
– Я никому об этом не рассказывала. Ни Сашке, ни даже маме. Только вам...
Они были уже на мосту.
– Почему же мне? Облегчить душу?
Девушка остановилась у парапета, налегла на чугунный поручень грудью:
– Вы, Антон... Антон Владимирович, все обо мне должны знать... Потому что я люблю вас...
Перевела дыхапие. Но поворачивая к нему лицо, с решимостью, будто бросаясь с моста вниз, в Неву, не давая ему вставить ни слова, заспешила:
– Полюбила вас, почитай, с первого дня, как привезли, простертого. Отчего-почему - кто знает? Люблю и ничего не могу с этим поделать. Думала: хоть какой ни будет - слепой, безногий, - мой, мой!.. На рождество с девчатами-соседками гадали. Мне вышло: если серые у тебя глаза - сбудется. Снял ты повязку, я глянула: батюшки мои! Не карие, не рыжие - серые!.. Судьба!..
Она замолкла. Повернулась к нему спиной, подставив лицо ледяному ветру:
– Вот какие дела, миленький...
Антона как оглушило. Он и раньше - в тоне девчонки, в глазах - что-то улавливал. Но не придавал никакого значения: без малого в отцы ей годится. Ну, нравится девушке - какого мужчину это не тешит? Но чтобы так...