Заговор генералов
Шрифт:
Вчера вечером Антон, едва переступил порог «Астории» и назвал свою фамилию портье, как тот — внушительный, с седой скобелевской бородой, похожий на сановника, — с почтительностью протянул ему ключ от номера. На бирке значилось: «23».
По белой мраморной лестнице Путко поднялся на второй этаж. Площадка второго этажа образовывала холл с двумя массивными колоннами в центре. Мягкая низкая мебель. Ковры. В нишах — бронзовые скульптуры. Картины в золотом багете, бра на стенах, хрустальные люстры, китайские
В левом отсеке были комнаты с номерами от девятнадцатого до тридцать пятого. Путко прошел вдоль полутемного коридора. Из-за дверей доносились голоса. «Заполняется коробочка…»
Он отпер дверь своего номера. В комнате было две кровати. Обе нетронутые. Он принял душ и, едва коснувшись головой подушки, заснул.
— У ты, ёшь-мышь двадцать! — разбудил его на рассвете зычный голос. Еще не открыв глаз, не увидев, Антон узнал: Шалый!
— Хо-хо, Тимофей Терентьич! Вот так встреча!
Тут же вспомнил, зачем здесь он, а значит, и есаул. Но, посмотрев на вошедшего, с трудом признал в нем бравого казака-рубаку: громадный краснорожий и красноволосый детина, усы ухарски закручены кольцами — однако ж одет! Лакированный козырек картуза надвинут на самые брови; косоворотка, белая на черных пуговицах; замусоленная куртка, брюки заправлены в сапоги с отворотами. Слободской рубаха-парень, да и только!..
— Артиллерист? — признал Шалый, — Антон Владимирович?
Глаза его были налиты кровью, из пасти напорно несло перегаром, а в руке была еще не откупоренная бутыль этак в полведра. Он с маху поставил ее на стол. Путко подивился, как она не разлетелась вдребезги.
— Не признать! Казачий офицер, георгиевских и прочих орденов кавалер и вдруг в картузе!..
— Ишь ты, едрена вошь!.. — Тимофей тяжело опустился на кровать, продавив пружины. — А ты чего напялишь: может, бабские панталоны?.. Насмехается!.. Не в тряпках дело — в душе, которая горит и жаждет!
Он выдвинул из-под кровати чемодан, открыл, достал металлические стаканчики:
— Опохмелимся, — разлил из бутыли водку. — Жжет!.. А ты тоже, значит, с трусцы-рысцы на галоп перешел? — протянул Антону стаканчик.
— Натощак не принимаю.
— Была б честь предложена. Ну, бывай! — казак выпил, крякнул, отер усы кулачищем. Вспомнил с пьяной обидой: — «Картуз»! Ежели сам председатель совета «Союза казачьих войск» атаман Дутов рабочую робу надел, так и мне не зазорно!
— Да неужто сам Дутов?
— Шалый николи не брешет! Видел своими гляделками, вот те крест! Под большевика-агитатора речи произносит — как язык не занозил?.. Да и я-т под сицилиста, мать его!.. И ты, артиллерия, не выкобенивайся — маршируй в двадцатую: там тебя переобмундируют и переименуют, будь здор-ров!..
Действительно, надо было объявляться. Поручик привел себя в порядок, натянул офицерскую гимнастерку
— В двадцатой, говоришь, наши отцы-командиры?
— Иди-иди на рысях!..
За спиной Антона снова забулькало. Он постучал в дверь двадцатого номера. Услышал:
— Войдите!
Это утро приготовило ему еще одну встречу, куда более неожиданную, чем с Тимофеем Шалым: мужчина, поднявшийся с дивана, был не кто иной, как Олег Лашков — его однокурсник по Технологическому институту и близкий приятель, оказавшийся, как Антон узнал позднее, секретным сотрудником охранки. Они не виделись с седьмого года. Позже Антон слышал, что Олег благополучно окончил Техноложку, получил должность в правлении путиловских заводов, преуспел. А что известно Лашкову о нем?..
Бывший однокурсник глядел на вошедшего офицера выжидательно, не узнавая. Он тоже был обряжен то ли под приказчика, то ли под мастерового. Лашков, как и Шалый, был рыжий. Со светлыми, навыкате глазами, с не принимающей загара красной, в конопатинах физиономией. Он почти не изменился со студенческих лет.
Антон решил первым перейти в наступление:
— Не признаешь, Олег… как тебя там, Иваныч, что ли?
— Не может быть! — пригляделся Лашков. — Неужто ты, чертов сын?.. Ух ты, какой стал! Медведище!
— Вот через сколько лет довелось… — Антон свободно сел. — Слышал, слышал, как же! Чуть не в управляющие у Путилова вознесся!
— Ну, не так высоко. А все же. Ты-то где пропадал все эти десять лет? Как в воду канул.
«Ага, не знает!..»
— Так я ж, как уехал тогда во Францию, так и заканчивал в Париже. Потом пригласили в фирму «Бразье — Белвилль», так у них и застрял до самой войны.
— О, Пари, о, Пари!.. — напел Олег. Он казался таким же беспечным, как в те давние времена. — Вернулся, чтобы сражаться за отечество?
— Как видишь. А ты освобожден от службы, поскольку незаменимая у Путилова персона?
— Ошибаешься! — рассмеялся приятель. — Тут я тебя общелкал: хоть и два у тебя «Георгия», а поручик. Я же — ротмистр.
— Кавалерист? — изумился Путко. В стародавние времена Лашков не питал страсти к верховой езде. Но тут же вспомнил: звание «ротмистр» — не только в кавалерии, оно было и у офицеров отдельного корпуса жандармов. — Ах, вот ты где служил!
— Угадал, да не совсем: не в департаменте, а в военной контрразведке.
— Понятно… Теперь дело прошлое, все трын-травой поросло… А признайся: был ты слухачом тогда, в шестом-седьмом?
— Когда вы все колобродили? Признаюсь: был.
— И много тебе за доносы платили?
— Смешно вспомнить: гроши. На карманные или просто на обед. Дело не в этом. Не хотелось мне прозябать. Я, как ты помнишь, из мелкотравчатых — ни отца-профессора у меня не было, ни матушки-баронессы. Кстати, как поживает твоя милая матушка?.. Департаментские помогли мне с устройством на службу. Без их протекции не видать бы мне путиловских заводов, как тебе своего затылка.