Заговор генералов

Понизовский Владимир Миронович

— По-моему, уже решили, — буркнул Родзянко, все это время молчавший и ревниво поглядывавший из-под нависших век на Рябушинского: по праву хозяина главенствовал за столом Петр Петрович.

— Решили… — то ли повторил, то ли передразнил желчный старик. — А что решили?

— Что в русской действительности смелые решения может принимать только один человек, — ответил Родзянко.

— Профессор Ключевский, всеми нами признанный авторитет в российской истории, утверждает, что абсолютная монархия есть самая совершенная форма правления, если бы, к сожалению,

не случайности рождения, — подал голос и Милюков. — Однако же вряд ли кто-нибудь осмелится нынче поднять флаг, на коем будет начертано: «Да здравствует монархия!»

— Выбирать форму правления Россией оставим Учредительному собранию, до него времени у нас еще достанет, — ответил Родзянко. — Не в этом суть. Я полагаю, что Петр Петрович имел в виду иное: на Государственном совещании или после него будет поставлена точка.

— Вы правильно поняли, — Рябушинский, скривившись, сглотнул слюну. Антон подумал, что она у него горькая. — Я и говорю: да или нет?

В его поднятой руке оставались оттопыренными два пальца.

— Заранее мы решить, к сожалению, не можем, — снова подал голос Милюков. — Не все зависит, вы понимаете, от нас. Мы можем лишь посодействовать.

Разговор шел на недомолвках.

— Хорошо. Подождем два дня. Но вот что нам необходимо…

Рябушинский подождал, пока слуги сменят приборы и дольют в рюмки, и закончил:

— Есть сведения, что в Москве большевики и иже с ними готовят в день открытия Государственного совещания выступления на улицах. Это будет нам только на руку — повторим им июль и сразу решим оба вопроса. Но боюсь, что частей Московского гарнизона не хватит. Кто там есть у вас в Ставке или военном министерстве,

Михаил Владимирович, — пусть срочно направят к Москве надежные войска.

— Вряд ли большевики захотят повторить, — Павел Николаевич с сомнением покачал головой.

— Они и в июле не очень-то хотели, да нашлись люди, которые помогли, не так ли, Михаил Владимирович? — многозначительно заметил Рябушинский. Будем бить до тех пор, пока не выбьем дурь из их голов!

Он сжал сухой, жилистый кулак. Коротко пристукнул по доске стола. Антон подумал, что этим желтым кулаком он мог бы заколачивать гвозди.

Уже на обратной дороге — многие гости остались в Беляеве-Богородском, а Милюков и Путко решили вернуться в гостиницу — Антон, опасаясь проявлять излишнее любопытство, все же спросил:

— Павел Николаевич, я человек маленький… всю жизнь на позициях… Но вот послушал: англичанам золото отдали, американцы наши дороги и земли прибрать к рукам хотят… Куда ни кинь, везде клин. Так почему бы не добиваться мира? На фронте только и думают, мечтают об этом.

Такие слова вполне были оправданны для армейского офицера.

— Понимаю вас, мой юный друг, понимаю… — Милюков тяжело вздохнул. Россия устала. И столько пролито крови. И вы сами столько уже пролили… Но мы не можем нарушить обязательства перед союзниками.

— Хорошо. Но если убедить их?

— Откровенно скажу вам: дело не в них. Если бы война завтра вдруг окончилась, это было бы огромным бедствием

для всех нас.

— Не возьму в толк… Почему?

— Потому, что мы еще не готовы к миру. Где тот человек, который сможет обуздать освободившуюся энергию темных масс — тех же сегодняшних солдат, которые завтра вдруг снова станут крестьянами и пролетариями?.. Вот то-то, дорогой мой.

Автомобиль остановился у сверкающего огнями подъезда «Националя». Антон понял: и сегодня ему не спать. Он должен обязательно увидеть Пятницкого.

Глава девятая

11 августа

1

Антон возвращался в «Националь», когда зарождающееся утро уже скрадывало последние тени и громкоголосая Москва была необычно тиха и пустынна — только городовые, дворники да загулявшие полуночники. Без сна как на фронте, когда надвигалось тревожное с той, вражеской стороны.

Такое же состояние было и теперь. После встречи у «Дрездена» два дня назад Пятницкий познакомил Путко с членами Московского городского комитета — с Землячкой, Емельяном Ярославским, Скворцовым-Степановым, Ольминским. Круг знакомых большевиков ширился. Если шло заседание — Антон сидел на заседании; проводился митинг — шел на митинг; ежечасно менявшуюся обстановку обсуждали и на общегородской конференции большевиков, и в Московском Совдепе, и один на один, и в спорах с меньшевиками и эсерами (с представителями этих партий Путко по понятным причинам не встречался).

В целом ситуация представала такой: если до этих дней Москва как бы с замедлением отражала те события, которые свершались в Питере, повторяя их в менее ярких и более скромных масштабах, — так было и в феврале, и в июне, и в июле, — то теперь, с момента проведения «Совещания общественных деятелей» и в преддверии Государственного совещания, она стала играть первую роль. Эпицентр борьбы переместился из столицы сюда.

— Вспомните пятый год, нашу Пресню! Не Питер, а Москва подняла тогда знамя вооруженного восстания! — горячо говорил Емельян Ярославский. — Вот и теперь наш город на переднем крае всероссийского революционного фронта! Здесь контрреволюция готовится дать бой, и от того, выстоим ли мы и какой дадим отпор, во многом зависит судьба всей революции!..

Из Петрограда приехал Виктор Павлович Ногин. На Шестом съезде он был избран в ЦК, однако остался как бы куратором Москвы. Ногин доложил о решении Центрального Комитета об отношении к Государственному совещанию. Тут споров не было. Но предстояло выработать собственную, местную тактику как достойно отметить столь знаменательное для реакционеров событие. Керенский, генералы и пуришкевичи видят в Москве тихую гавань, в которую хотят привести «государственный корабль»? Или, как писали черносотенные газетки, того более: «Первопрестольная отныне — флаг России: московские идеи, московские настроения далеки от гнилого Петрограда — этой язвы, заражающей Россию». Так какой же ответ дать всему этому черному сброду? Поднять всю трудовую Москву на демонстрацию?