Заговор красного бонапарта

Солоневич Борис

Тухачевский молча глядел на этот вал, слушал объяснения офицеров и в памяти его всплывали старые картины. Вот в гражданскую войну, отступивший на восток адмирал Колчак заслонился Уралом и тоже считал себя в безопасности. А Урал — стена куда более неприступная, чем Мажино, хотя выстроена была Господом Богом без всяких военных расчетов. Но и эту стену проломил и обошел Тухачевский. И разлилась красная лавина по широким просторам Сибири, истребляя без жалости белоофицерские полки… Или Перекоп — трехтысячелетний вал, сотни раз в истории сдерживавший напор врагов. Врангель также укрепил его по последнему слову техники, эти шесть километров, закрытые с флангов морем. И… только три дня продержался Перекоп против натиска Фрунзе… Но разве можно было объяснить этим самоуверенным и самовлюбленным французским офицерам, что линия Мажино хороша, как

дополнение к другим средствам обороны, а не как начало и конец всех надежд? Ведь во всей Франции чувствовалось, что слово «Мажино» стало каким-то символом покоя, безопасности, несокрушимой стены, за которой можно успешно гнать от себя призрак беспокойного соседа, сжав зубы, оттачивавшего для реванша свой старый штык.

Потом Тухачевскому показали артиллерийские полигоны Венсенна и Версаля и аэродромы Тура. На одном из последних произошел небольшой эпизод, взволновавший Тухачевского. После демонстрации школы высшего пилотажа советскому маршалу на поле, перед машинами, представили группу лучших офицеров-инструкторов. Каждый из них, стоя в строю, называл, при приближении советского маршала, свою фамилию и пожимал его протянутую руку. Так было с пятым, шестым, седьмым. Потом неожиданно, стоявший в строю стройный капитан с седеющими висками, при приближении маршала, только поднял уставным движением руку к козырьку фуражки, но молчал. Когда Тухачевский, не обратив внимания на молчание, протянул руку для рукопожатия, французский капитан вытянулся еще больше, но, не опуская руки от козырька фуражки, остался неподвижным.

Тухачевский, опустивший было руку, с некоторым удивлением снова протянул ее офицеру. Тот опять только козырнул, и приветственный жест советского маршала остался в пустоте. Сопровождавшая маршала группа офицеров замерла в ужасе и недоумении. Скандал во время торжественной церемонии приема знатного гостя! Эта секундная сцена врезалась в память всех: перед громадным аэропланом, в ярком свете сияющего солнечного дня, перед группой блестящих, в орденах, французских офицеров, стоит с протянутой рукой советский маршал. А перед ним, с бледным лицом и сжатыми губами, французский капитан держит руку у козырька, демонстративно не желая подать ее почетному гостю…

Тухачевский нашелся первым. В лице капитана ему показалось что-то знакомое, родное. Он спокойно опустил руку и тихо, по-русски, спросил:

— Вы, очевидно, русский?

— Да, — так же тихо ответил капитан, не отрывая своих напряженных глаз от лица Тухачевского. — Ага!.. Вероятно, бывший офицер?

Внезапно суровое лицо французского капитана приняло гордое, почти презрительное выражение.

— Я бывший командир роты лейб-гвардии Семеновского полка, в котором и вы имели честь когда-то служить. Но я никак не «бывший» офицер. Офицером Российской Императорской армии был, есть и останусь до самой смерти.

— Значит — мой товарищ по полку?

— БЫВШИЙ товарищ, господин поручик, — тихо и напряженно ответил французский офицер. Блестящий от внутреннего волнения взгляд капитана с седеющими висками скрестился с сумрачным взглядом советского маршала.

— Да, я понимаю вас, — как-то задумчиво и тихо уронил Тухачевский, и еще несколько секунд продолжался молчаливый поединок глаз. Стоявшие сзади высшие офицеры не знали, что и думать. Внезапно советский маршал сделал шаг назад и выпрямился. Его рука в перчатке поднялась к фуражке и он отдал честь русскому капитану.

— Приветствую честного противника, — негромко отчеканил он по-русски и молча повернулся к следующему в строю французскому офицеру.

Церемония продолжалась. Когда после ее окончания французский генерал выразил Тухачевскому свое сожаление по поводу происшедшего инцидента, маршал спокойно ответил:

— Право, это никак не ваша вина, экцелланс. Я вполне понимаю побуждения этого офицера. Ведь в свое время, в период гражданской войны, он был моим врагом. Он по-своему прав…

— Тем не менее, мсье ле марешаль…

Тухачевский остановил генерала мягким движением руки.

— Простите, генерал. Разрешите считать эту тему исчерпанной. И я беру с вас слово, что этот ваш офицер не понесет никакого наказания. Могу я вас просить об этом?

Французский генерал с видом недовольного согласия наклонил голову.

* * *

Французский генеральный штаб старался показать Тухачевскому военную машину с самой лучшей стороны. Но глазом старого солдата, прошедшего школу

двух войн, Тухачевский легко замечал всю декоративность этой машины и напрасно дипломатически старался в разговорах с высшими военными начальниками выяснить степень их понимания реальной опасности столкновения с Германией и силу обороны страны. Только очень немногие давали себе ясный отчет в тяжелом положении Франции, которая страстно не желает и боится войны, и прячется от вида опасности, как черепаха за свой щит, за линию Мажино и веру в договоры. Придя к заключению, что положение Франции очень тяжелое, но что этого почти никто из самих французов не понимает, Тухачевский перестал ставить острые и неприятные вопросы, и только похваливал, на своем прекрасном языке и со своим барским гвардейским видом, все, что ему показывали. Этот метод сближения оказался наилучшим, — французские офицеры и политические деятели остались в восторге от советского маршала и его любезности. Страна, которая присылает таких высоко культурных блестящих представителей, не может быть страной варваров. Эта новая страна, — почему-то странно зовущаяся «СССР», — достойная преемница той Императорской России, которая в великую войну имела честь спасти великолепную Францию ценой сотен тысяч своих monjik'oв, ценность жизней коих, разумеется, никак не может быть сравнена с сынами прекраснейшей из стран всего мира…

Перед, отъездом маршала из Франции группа французских офицеров, бывших сотоварищей по плену в великую войну, устроила пышный товарищеский ужин в самом фешенебельном ресторане Парижа — «A la Reine Pedauque» на rue St. Augustin. Было приглашено только несколько десятков человек, в большинстве старых военнопленных. Среди них, конечно, присутствовали кое-кто и повыше, но в частном порядке.

Вечер удался на славу. Было очень оживленно и весело. Товарищи советского маршала по германским лагерям картинно вспоминали историю всех побегов тогда еще никому неизвестного поручика гвардии Семеновского полка, — человека, непокорного судьбе, — из приморского лагеря Штральзунд, где беглеца только через три недели поймали на берегу моря в поисках лодки в Швецию; из мекленбургского лагеря Бадштуэр, где истомленный от голода беглец был задержан около моста пограничной голландской речки; из солдатского лагеря под Мюнстером, откуда поручик был вывезен в тачке с мусором и сброшен в яму и опять, — только в 30 метрах от голландской границы, — был пойман неудачливый беглец; из штрафного лагеря в форте Цорндорф крепости Кюстрин, где за полчаса до побега Тухачевского арестовали в уже готовом прорытом подземном ходе; и, наконец из знаменитого суровым режимом форта № 9 баварской крепости Инголынтадт, откуда в последний раз — и на этот раз удачно — бежал будущий маршал, дерзко нарушив данное им коменданту офицерское честное слово в обмен на разрешение прогуливаться вне форта. Именно оттуда, с прогулки, в глубину горных лесов по направлению к Швейцарии, бежал упрямый русский поручик с породистым надменным лицом.

А через несколько недель пленникам страшного форта попалась газета «Z"uricher Zeitung», где на последней странице петитом было напечатано, что на швейцарской границе Тироля найден труп, по всей очевидности, русского военнопленного, умершего от холода и голода. При умершем никаких бумаг обнаружено не было. Долго еще вспоминали русские, французские и английские офицеры своего товарища, погибшего в борьбе за свободу, в свой пятый побег нашедшего такую обидную, серую смерть. И только через три года вспыхнуло по всей Европе имя замкнутого русского поручика. Оно вспыхнуло на новом, красном горизонте. Этот молодой поручик, во главе красных полчищ, начал страшный штурм Европы…

Все это при свете хрустальных люстр в роскошном парижском ресторане, под звон бокалов шампанского, вспоминали старые товарищи. Конечно, никто и словом не обмолвился, что именно французскому генералу Вейгану досталась честь отбросить «красного Наполеона» от стен Варшавы, считавшейся уже обреченной и бывшей последним барьером Европы… В конце вечера с приветственным тостом поднялся генерал Dubailje, сосед Тухачевского по страшному форту № 9. В ответ на этот тост встал с бокалом в руке тонный и подтянутый советский маршал с двумя блестками красного ордена на груди. Поблагодарив за радушие и приветствия, Тухачевский отметил старую дружбу, связывающую оба народа, которые не имеют почвы для столкновения интересов и уже не раз в истории доказывали, что союз Франции и России — единственный залог прочного европейского мира.