Заговор патриотов

Таманцев Андрей

– Фамилия?
– спросил следователь.

– Ребане, - с готовностью ответил Томас.
– Томас Ребане. Ребане по-эстонски - "лисица". А если быть точным - "степная лисица". Так что по-русски моя фамилия - Лисицын.

– Не болтай, - хмуро посоветовал капитан.

– Слушаюсь, - поспешно согласился Томас.

– Место рождения?
– продолжал следователь.

– Хутор Кийр на острове Сааремаа. "Кийр" по-русски - "луч".

– Не болтай, - повторил капитан.
– Сааремаа - это Эстония?

– Так точно, - подтвердил Томас.
– Остров на Балтике.

– Видишь - Эстония, - сказал

капитан, обращаясь к следователю.

– Понятно, - кивнул тот.
– Место постоянного жительства?

– Город Таллин, - отрапортовал Томас.
– Адрес...

– Не нужно, - прервал следователь.
– Во-первых, мы его и так знаем. А во-вторых, это не имеет сейчас никакого значения.

Томас поразился. Как это - не имеет значения адрес? Адрес, место работы да с этого в ментовке всегда начинают. Но если не имеет значения адрес, что же имеет значение?

Очень ему хотелось задать этот вопрос, но он сдержался. И был за свою сдержанность вознагражден. Потому что следователь ответил сам:

– Сейчас имеет значение следующее. Первое: вы родились в Эстонии. Второе: постоянно проживаете в Эстонии. И следовательно, являетесь гражданином... Как они сейчас называются?
– обратился он к капитану.
– Республика Эстония? Или просто Эстония?

– А пес их знает, - ответил капитан.
– Думаю, они и сами еще не определились. Пиши: Эстония, и дело с концом.

– И, следовательно, являетесь гражданином Эстонии, - закончил фразу следователь.
– Поэтому я делаю вам официальное заявление. Поскольку вы совершили преступление на территории Российской Федерации, вы подпадаете под действие законов Российской Федерации. Мы могли бы, конечно, сунуть вам вполне заслуженный вами срок, и это было бы справедливо. Но вы являетесь гражданином иностранного государства, и ваше осуждение может создать международно-правовой инцидент, который нам на хрен не нужен. Взаимоотношения Эстонии и Российской Федерации не урегулированы практически ни в какой части, в том числе и в части судопроизводства и сотрудничества правоохранительных органов. Начинать эту бодягу с вас и с вашего дела ни у кого из нас нет ни времени, ни желания. Поэтому я вынес постановление. Учитывая незавершенность вашего преступления и ваше чистосердечное раскаяние, уголовное дело в отношении вас приостановить. Не прекратить, а приостановить, - строго повторил следователь.
– А вас, как нежелательного иностранца, выслать за пределы Российской Федерации, а конкретно - за пределы Ленинградской области.

– Как - выслать?
– помертвев, спросил Томас.
– Куда - выслать?

От волнения и обилия канцелярских фраз в словах следователя Томас почти ничего не понял из того, что тот говорил, но слово "выслать" очень его испугало. От него пахн?уло этапами, пересыльными тюрьмами, какой-нибудь, прости господи, Коми АССР, столица Сыктывкар, с ее зонами и лесоповалами.

– Вы будете выдворены на территорию своей республики, - сухо объяснил следователь.
– Вы все поняли?

– Так точно, все, абсолютно все, - закивал Томас, хотя по-прежнему не понимал ничего.

– А теперь, Фитиль, послушай меня, - вступил в разговор капитан.
– Я с ребятами неделю потратил, чтобы тебя прихватить. И мы это сделали. Но благодарности не получим. Так что считай, что тебе здорово повезло. Но если ты хоть раз появишься в

Питере, хотя бы даже туристом, крупно пожалеешь. Это дело будет тебя ждать. И получишь по нему на всю катушку. Это лично я тебе обещаю, а моему слову можно верить. И я не посмотрю, иностранный ты гражданин или не иностранный. Все запомнил?

– Все, товарищ капитан, - заверил Томас.
– Спасибо, товарищ капитан. Можно только один вопрос? Почему я нежелательный иностранец? Верней, почему нежелательный, это я понимаю. Но почему иностранец?

Капитан и следователь с недоумением посмотрели сначала на него, потом друг на друга, а затем разом расхохотались. Капитан даже хлопал себя по ляжкам и приговаривал: "Я не могу! Нет, не могу! Мы тут на ушах стоим, а он..."

– Ты газеты хоть иногда читаешь?
– отсмеявшись, спросил он.

– Регулярно, - с достоинством ответил Томас.
– Хронику происшествий, спорт, новости культурной жизни. Но в "Крестах" нам газет не давали.

– Но радио-то хоть слушал? Радио-то в камере было!

– Радио слушал, - подтвердил Томас.
– Нерегулярно.

– То-то и видно, что нерегулярно, - заключил капитан.

Он вызвал молодого оперативника, приказал:

– Отвезешь этого хмыря в Ивангород. Там переведешь по мосту в Нарву. После чего дашь ему хорошего пинка под зад и вернешься домой. Приказ ясен?

– Так точно.

– Выполняй.

– Товарищ капитан, вы не ответили на мой вопрос, - позволил себе напомнить Томас.
– Почему все-таки я иностранец?

– Да потому, что с позавчерашнего дня Эстонской Советской Социалистической Республики не существует. Совет народных депутатов СССР удовлетворил просьбу прибалтийских республик об отделении от Советского Союза. И теперь есть независимое государство Эстония. И ты - гражданин этого гребаного независимого государства. Не знаю, станет ли независимая Эстония счастливей, но одному человеку от этого дела повезло точно. Тебе. Будь здоров, Фитиль. Желаю никогда в жизни тебя не встретить.

Вот так Томас Ребане узнал, что его родина обрела независимость.

Через три часа оперативник высадил Томаса из потрепанных милицейских "Жигулей" на окраине Нарвы, пинка давать не стал, лишь снисходительно махнул на прощанье рукой и укатил куда-то в глубину России, которая вдруг стала заграницей и превратилась от этого в огромную и таинственную терра инкогнита. А Томас стоял на мосту, смотрел на хмурую нарвскую воду, на темные от осенних дождей краснокирпичные крепостные стены Ивангорода и пытался понять, что же, собственно говоря, он, гражданин независимой Эстонии, ощущает.

Он ощущал радость от того, что удалось обойтись без встречи с судьей Кузнецовой. Да, это он ощущал.

Но больше не ощущал ничего.

Хотя нестандартная ситуация, в которой Томас Ребане оказался в Ленинграде в дни объявления Эстонии независимым государством, закончилась наилучшим для него образом, его тонкое наблюдение о родовой, сидящей в генах способности чиновничества всех видов и рангов находить самые худшие из всех возможных решений получило в последующие годы столько подтверждений, что даже говорить об этом стало банальностью. Удивлялись уже не глупости принимаемых решений. Удивлялись, когда постановление правительства или парламента оказывалось если не разумным, то хотя бы не очевидно портящим людям жизнь.