Заговор призраков

Коути Екатерина

От скрипа колес он вздрогнул. Оставив тост обугливаться на каминной решетке, подошел к окну и кивнул Чарльзу, чтобы не загораживал вид. У обочины остановился экипаж, из него едва не вывалилась Агнесс. Визит в королевскую резиденцию не пошел ей на пользу. Шляпки на ней не было, а рыжеватые локоны растрепались так, будто она добрых три часа плясала на празднике урожая. Цветник на подоле тоже изрядно поредел. Минуту спустя она уже стояла в дверях гостиной. Руки скользили по корсажу, словно она пыталась водворить на место сердце. Взгляд был загнанный.

Мистер

Линден счел нужным отвесить ей глубокий, исполненный почтительности поклон, каким и следует встречать особ, вхожих в придворные круги.

– Дитя мое! Как счастлив я, что королева не завербовала тебя во фрейлины. Стань ты леди опочивальни, в один миг забыла бы пожилого йоркширского родича…

– Полно вам насмешничать, сэр! У меня такие новости! Такие!

– Ты видела призрака? – спросил Джеймс, сменив насмешливый тон на серьезный.

Чарльз тоже высунулся из-за гардины и, готовый внимать увлекательной истории, сунул за щеку марципан.

– Двух! Один был монахом, но это полбеды. Второй-то оказался еще страшнее.

Ничего не скажешь, отпустил воспитанницу почаевничать с государыней! Мог бы и догадаться, что привидения Виндзорского замка полчищами слетятся к Агнесс, и весело провести время за городом у нее не получится в принципе.

А как в замке не быть призракам? Не мог же там не задержаться дух того, для кого резиденция стала личной психиатрической палатой? При жизни он любил гоняться за фрейлинами, которые разбегались от него с истошным визгом. Один Господь ведает, на что он способен после смерти. Вот кого следует кнутом гнать из этого мира в следующий, раз уж он посмел напасть на Агнесс и лишить ее душевного покоя.

– Чтоб мне весь век давиться итонской овсянкой, если второй дух – это не фермер Джордж! – авторитетно заявил Чарльз.

– Кто-кто?

– Твой непочтительный кузен имеет в виду Георга Третьего, – пояснил Джеймс. – Его прозвали фермером за то, что он слишком въедливо интересовался сельским хозяйством. В Виндзорском парке он держал несколько ферм. Деловитый был государь.

– Тоже мне государь! – скривился юный лорд. – Хорош король, которого привязывают к стулу! Говорят, врачи его лупили почем зря, чтоб не плевался и не орал непристойности. Психопат, как и все ганноверцы.

От его речей у Агнесс вспыхнули щеки.

– Умоляю, Чарльз, не обобщай так! Ведь наша королева его внучка! А она сама доброта и любезность, так радушно меня принимала.

– Агнесс права. Или прекратишь нести крамолу, или я спущу тебе шкуру, а Агнесс обошьет ее канителью. Не отдавать же тебя, в самом деле, палачам.

Угроза не возымела действия, и Чарльз продолжал витийствовать из-за шторы.

– Да таких психопатов даже в Бедламе не сыщешь! Вечно старине Джорджу мерещились наводнения. А когда он не прятался от воды на крыше, то лез с объятиями к дереву, приняв его за датского короля…

– Дерево обнять бывает приятнее, чем иного человека, – поделился мнением мистер Линден.

– А кто такая Эмили? – спросила Агнесс. – Король меня с нею перепутал.

Бормоча имена, Джеймс начал загибать пальцы, сжал

кулаки и принялся по новой. Наконец большой палец задергался, подсказывая правильный ответ.

– Должно быть, прозвище принцессы Амелии, пятнадцатого отпрыска короля. Амелия была любимицей отца. Когда она сгорала от лихорадки, он места себе не находил, а как ее не стало, окончательно погряз в безумии.

– Да он из безумия вообще не вылезал. Резвился в нем, как лягушка в кувшине с молоком, а брызги на парламент летели. И потомки его немногим лучше, – снова надерзил Чарльз. – Но довольно о ганноверцах. Не стоят они того. Расскажи, что там за монах рядом с ним отирался.

Но Агнесс так дрожала от волнения, что не могла двух слов связать. Только после чашки горячего чая, за которой, вопреки порядку старшинства, был послан сам наследник рода, к девушке вернулась способность связно излагать мысли.

Пока она говорила, Джеймс держал ее за руку и ободряюще поглаживал, сожалея, что не может позволить себе большего. Обнять бы ее, прижать к груди, предлагая защиту, утешение и все, чего она ни попросит. Он и сделал бы так – если бы был уверен в ее чувствах. Иначе его объятия покажутся ей стальными тисками, и она забьется в них, как пойманный в силки кролик.

Однажды он пытался удержать ее насильно. Его слепящий, как пурга, гнев истаял от крошечного, но неколебимого огонька ее любви – любви к другому мужчине. Прикрывая тот огонек ладошкой, Агнесс пронесла его сквозь метель, и он освещал ей дорогу до Уитби. А вернулась она с потухшим взором. Все в ней выгорело. Сколько раз он заглядывал ей в глаза, надеясь разглядеть хоть что-то, хоть одну случайную искру от того огня, но не видел ничего, кроме золы.

Агнесс была достаточно деликатна, чтобы припрятать золу за каминным экраном – изысканным, богато украшенным вышивкой, – но при виде него Джеймс едва справлялся с отчаянием. Веселость Агнесс казалась ему натянутой, а та предупредительность, с которой она выполняла малейшую его просьбу, не находила отклика в сердце. Он вспоминал, как она опаздывала к завтраку на полчаса, как дописывала отсебятину в его проповеди. Тогда она упоенно бунтовала, теперь же обеими ногами стояла на той первой, заросшей терниями дороге, что ведет прямиком к райским вратам. Как в землю вросла – не сдвинешь.

Может, оно и к лучшему, думал ректор Линден-эбби. Скоро они вернутся обратно в приход, он – в ризницу, она – в воскресную школу, учить крестьянских девочек петь гимны и вышивать благонравные изречения на полотенцах. Жизнь потечет размеренно. Их приключения в Лондоне останутся чем-то вроде надорванной страницы в семейной Библии – чем-то, что заставляет поморщиться, но, по большому счету, ничего не меняет. Засыпая рядом со своей женушкой, ректор начнет наконец видеть сны, подобающие его сану – о венчаниях, десятинах и жареном гусе на День архангела Михаила. А не о скачках посреди ночи, когда звенит смех женщины, самой дерзкой и отважной из всех, и луна серебрит ее разметавшиеся кудри… При пробуждении ему не придется слизывать кровь с искусанных губ…