Заговор против маршалов

Парнов Еремей Иудович

В отличие от Фриновского, Ежов нисколько не тяго­тился переходом на ночную смену. Перераспределение жизненных ритмов далось ему с незаметной естествен­ностью, стало неотъемлемой частью той воодушевля­ющей нови, что олицетворяла все советское: энтузиазм, самопожертвование, бескомпромиссная борьба за свет­лые идеалы.

Он благоговел перед вождем в большом и малом, бес­следно растворялся в сиянии его лучезарного облика. Даже присутствуя на ночных допросах, когда сменяю­щие друг друга бригады следователей держали на «кон­вейере» обезумевших от многодневной бессонницы аре­стантов, Николай Иванович ощущал вдохновенный прилив бодрости. Вся страна жила по новым часам:

пограничники, сталевары, колхозники. Непрерывная плавка, круглосуточная уборка, постоянная бдитель­ность. Сама природа преклонилась перед сталинской во­лей, взломавшей проклятое прошлое, развеявшей по ветру прах его привычек и предрассудков. Понадоби­лось — и мы поставили на дежурство ночь. Захотим — и нам покорятся полярные льды.

Свет мудрости, всепобеждающая ясность гениаль­ных идей. Не останется ни единого темного угла, ни единой укромной дыры. Отовсюду будет выметен желез­ной метлой коварный, притаившийся враг. Он много­лик, и имя его — легион. Нет такой мерзости, на какую бы он не пошел в оскале звериной злобы. Порожденный мглой во мгле и таится, вспоенный ядом лжи источает смертельный яд. Видеть сплошь и рядом, знать, ежесе­кундно помнить, что под маской человека скрывается опасная гадина. Правде чужды колебания, ибо безгра­ничная вера в правоту великого дела и есть правда. И она беспощадна по сути своей. Конспекты сталинских выступлений давали исчерпывающие ответы на все во­просы жизни, втиснутой в ранжир номенклатурной субординации. Кумачовые ширмы лозунгов наглухо от­секали любую память о прошлом, а вместе с ней — и сомнения.

Ежов работал с лихорадочной поспешностью, тол­кавшей на новое ускорение. Постоянная готовность, как живительный кислород, подстегивала сердечный мотор. Ощущение победного роста требовало полной самоот­дачи, абсолютного слияния с символом веры. Самолеты рвались в стратосферу, ширилось стахановское движе­ние, убыстрялась ротация кадров. Москва рукопле­скала новым и новым, вчера еще никому не известным героям. Личный успех умножался набиравшим крутой размах победным валом.

Впервые Николай Иванович встретился со Сталиным в Сибири в двадцать восьмом году. Вождь заметил скромного партийного функционера из Казахстана и прозорливо угадал раболепную преданность, перепол­нявшую все его неказистое существо. Маленький рост, увлажненные счастливым волнением взоры, жалко обозначенные широковатой гимнастеркой костистые плечи — даже внешность оказалась на пользу. В гла­зах Сталина она удачно дополнила скромную чистоту под стать биографии: выходец из бедной рабочей семьи, комсомольский активист, партийный работник. Ежов с его простецки зачесанными назад волосами и вос­торженной улыбкой был виден до донышка. И судьба его определилась.

Через несколько месяцев последовал неожиданный перевод в Москву на должность заместителя наркома земледелия, а год спустя он уже заведует Распредотделом и Отделом кадров ЦК. Столь же стремительно сле­дует продвижение и по выборной линии: от делегата с совещательным голосом на Шестнадцатом до члена Центрального Комитета на Семнадцатом съезде. Голово­кружительный взлет идет по нарастающей: член Орг­бюро ЦК, заведующий Промышленным отделом ЦК и заместитель Председателя КПК, плюс к тому член Ис­полкома Коминтерна. Влияние Ежова ощущается на всех этажах партийного и государственного аппарата. Особенно в кадровых вопросах, где он удивительно пре­успел в изощренном искусстве тайной осведомленности. Любое попадавшее на стол вождя личное дело Николай Иванович мог дополнить своими данными.

В тридцать пятом году он становится одним из сек­ретарей ЦК и Председателем КПК. Уже

поговаривали, что на ближайшем пленуме его введут в Политбюро, но у Сталина были свои резоны. Он поручил Ежову кон­троль за деятельностью НКВД. Опытный кадровик бы­стро разобрался в новой обстановке и приобрел необходимыенавыки. Теперь, когда полным ходом шла подго­товка открытого процесса, рассчитанного на широкий захват, он уже активно вмешивался в ход следствия, держа под постоянным прицелом его витки.

Основное внимание, как и прежде, уделялось аппа­ратной работе. Здесь опыт Николая Ивановича оказался поистине бесценным. Понаблюдав за людьми, он выде­лил узкий круг доверенных лиц. Чаще других в его ка­бинеты — на улице Куйбышева и на Лубянке — вызы­вались Заковский, Люшков, Реденс и Ушаков, о чем Яго­да иногда узнавал окольными путями. Наркому остава­лось одно: терпеливо ненавидеть, тая гнетущие мысли.

Проведав, что секретарь ЦК начал приближать к себе командующего пограничными войсками Фриновского, Ягода лишний раз убедился, что почва уходит из-под ног. Она сделалась ненадежной и скользкой, словно про­низанный пустотами лед, который уже трещит под не­удержимым натиском ледокола. Ожидание неминуемо­го удара разъедало душу, как кислота цинковую бата­рейку. Последнее время Сталин принимал Ягоду только в присутствии улыбчивого карлика.

Хладом небытия веяло от этой тихой улыбки.

Напрасно поднаторевший в жесткой борьбе Генрих Григорьевич винил во всех своих бедах выскочившего из грязи в князи соперника. Ощущая могучую поддерж­ку, Ежов не испытывал к нему личной вражды. Дога­дываясь по ряду признаков, что грозный нарком посте­пенно выходит в тираж, он шел своим курсом, проло­женным провидческим гением вождя. Пока идет следст­вие, замены в команде, очевидно, не предвидится, а по­сле процесса обозначится иная реальность. Какой ей быть? Делиться намерениями не в привычке хозяина. Он один прозревал грядущее, и завтра каждого принад­лежало только ему. Неотторжимое от постов, казенных дач, спецпайков и квартир со всей обстановкой, оно мог­ло однажды не наступить.

Все ходили под богом, и каждый, пока не грянет срок, мог полагать себя любимцем судьбы. Абсолютная зави­симость от животворного источника предполагала пол­ную разъединенность.

Фриновского Ежов встретил с обычным радушием. Выйдя из-за стола, протянул для приветствия обе руки и сам проводил на диван.

— Поди, совсем заработались? Ишь, осунулся... Нехорошо, нехорошо,— ласково попенял он,— нужно уметь отдыхать. А не испить ли нам по стаканчику чая? Крепкого-крепкого и с лимончиком?

Вместе со стаканами в мельхиоровых подстаканни­ках подали птифуры и гору бутербродов с колбасой, осетриной и семгой.

Есть Фриновскому ничуть не хотелось. Приходилось, однако, делать вид, что действительно заработался, до чертиков устал и проголодался.

— Может, водочки? — догадливо прищурился Ни­колай Иванович.

После стакана зубровки пошло живее.

— Я чего хотел спросить? — Ежов доверительно тронул Фриновского за колено.— Что там у вас в Шепетовке произошло?

— У нас? — встрепенулся комкор.— Не у нас, Ни­колай Иванович. Мы тут сбоку припеку. Пропустили по договоренности с иностранным отделом, а там уж они сами прошляпили. Вроде несогласованность получи­лась... Вместо наблюдения взяли, как говорится, за шкирку. Правда, сразу же спохватились, но сами по­нимаете...— он досадливо махнул рукой.— Сплошная кустарщина.

— У меня немножко другие сведения.

— Ну? — Фриновский закашлялся и побагровел.— Я сейчас же свяжусь по ВЧ с округом, Николай Иванович, и уточню.