Заговор против маршалов
Шрифт:
Пламенным вожаком противников «кощунственного альянса с большевиками» заявил себя, как это обычно бывает, исключенный из компартии Жак Дорио. Вторя ему, профашистские «Жур» и «Гренгуар» из номера в номер публиковали сенсационные вести о «кремлевской грызне» и безнадежной слабости Красной Армии. Вновь замелькали на страницах газет разоблачения бывшего чекиста Думбадзе, чья книжка «На службе ЧК и Коминтерна» стала библиографической редкостью.
Премьер Лаваль, любитель хлестких фраз и белых галстуков, искал подходящего повода, чтобы окончательно похерить им же подписанный документ. В канун широко разрекламированного визита
— На свете существует пять или шесть человек, от которых зависит дело мира. В их число судьба включи- 'ш и меня.
Теперь уже ничего не зависело от обанкротившегося политика. Он стремился к сближению с Гитлером и Муссолини, которых тоже зачислил в избранники судьбы, но трогательного согласия достигли лишь оба диктатора, оставив Францию за бортом. Отношения с Лондоном после подписания англо-германского морского соглашения не внушали ни малейшего оптимизма. Малая Антанта дышала на ладан. Идею коллективной безопасности вовсю эксплуатировали карикатуристы.
Все мыслимые и немыслимые комбинации,кроме откровенного альянса с фашизмом, исчерпали себядо донышка.
Гитлеровская агентура во главе с Отто Абецем открыто агитировала за полный разрыв с СССР. Эмиссары Муссолини роздали французским газетам и различным фашистским организациям свыше ста тридцати пяти миллионов франков.
Местный нацист Филипп Анрио не вылезал из дома № 21 по улице Гомбон, где обосновался председатель итальянской фашистской организации Сулиоти.
В центре Парижа кагуляры напали на лидера социалистов Леона Блюма. Город заполнили подстрекательские антисемитские листовки.
— Похоже на Мюнхен тридцать второго года,— высказался по этому поводу журналист Пертинакс.
На улице Рокпен завершались последние приготовления к торжественному открытию «Коричневого дома».
«Никогда еще, со времени окончания франко-прусской войны, Европа не имела так мало доверия к способности Франции отстоять себя»,— телеграфировал за океан корреспондент «Нью-Йорк тайме».
Как и прочие международные акции, договор с Москвой был тесно увязан с внутриполитическими маневрами премьера.
Левый альянс набирал широкий размах, и с этим нельзя было не считаться. В противовес фашистской экспансии коммунисты, социалисты и радикалы настойчиво требовали ускорить ратификацию.
Французский генеральный штаб тоже высказывался *а пакт, что не могло не отразиться на позиции некоторых депутатов от правой. Лаваль оказался в патовом положении.
Отправляясь в Москву, он рассчитывал выбить у коммунистов почву из-под ног и разгромить их на муниципальных выборах. Прежде всего в собственном округе Обервиллье.
В тот достопамятный день, когда сопровождаемый бригадой журналистов он повез подготовленный совместно с полпредом Потемкиным проект договора, Франсуа Понсе добивался приема в имперской канцелярии. Он лично заверил фюрера, что двери для франко-германского сближения остались открытыми. Те же слова сказал германскому послу в Париже и сам Лаваль.
На обратном пути из Москвы он остановился в Варшаве, чтобы принять участие в похоронах Пилсудского. За гробом «железного маршала» Лаваль шел рядом с «упрямым маршалом» Франции Петэном и будущим маршалом рейха Герингом. Петэн и Геринг уже встречались на похоронах югославского короля Александра, застреленного не без помощи наци номер два, и сохранили чувство
Петэн вернулся на родину с убеждением, что франко- советский договор был и останется беспредметным. Лаваль дал обещание похоронить его в самом зародыше.
Но сложная политическая комбинация премьера слишком скоро потерпела фиаско. Муниципальные выборы в Париже стали триумфом Народного фронта. Особого успеха добились коммунисты, завоевавшие большинство в «красном поясе» столицы. Даже в Обервиллье, где Лаваль был мэром, его сторонники потеряли мандаты.
Трюк провалился. Теперь ничто, кроме подписи, не связывало Лаваля с договором. Пуская его на новые замкнутые круги, он изобретал всевозможные придирки и увертки. Переговоры между генеральными штабами, назначенные на основании подписанного в Москве соглашения на июнь 1935 года, были отложены на неопределенный срок. Уходя со сцены — навсегда, как полагали его оппоненты,— Лаваль оставлял после себя обгоревшие головешки политики и ^ратифицированный договор, который не успел провалить.
Президент Лебрен поручил формирование правительства радикал-социалисту Альберу Сарро. «Старый боевой конь», как прозвали его в парламентских кругах, представил список министров, в котором не было ни одной яркой фигуры. «Кабинет нулей», по меткому определению парламентских острословов. Новый министр иностранных дел Пьер-Этьен Фланден первым делом заявил о своей полной солидарности с Лавалем в абиссинском вопросе. Он либо так и не понял, что именно фашистская агрессия в Африке расколола страну на два непримиримых лагеря, либо решил твердо придерживаться капитулянтских позиций. Скорее, последнее.
«Неосоциалист» Марсель Деа, покинувший ради министерского кресла соцпартию, провозгласил извечный лозунг твердолобых шовинистов: «Порядок, власть, нация».
«Рейнская область не стоит крови ни одного французского солдата,— заявил он.— Тем более что фактически она и так принадлежит немцам».
Гитлер мог ввести войска в демилитаризованную зону, не опасаясь противодействия. По тактическим соображениям он решил дождаться развязки затянувшейся парламентской процедуры. Не хотел испортить игру кагулярам и тому же Деа, который резко выступил против робкой попытки нового премьера сдвинуть с мертвой точки заколдованный договор.
В этой гнилой обстановке полпред Потемкин возлагал на визит Тухачевского особенные надежды. Он понимал, что бесконечные оттягивания опасно накалили обстановку в Москве и нетерпение вождя так или иначе должно получить выход. Отпущенный срок истекает. Придется, как ни жаль, рубить гордиев узел. Последствия нетрудно предугадать. Слишком связана с договором его, Потемкина, личная репутация, чтобы не зацепило хотя бы краем. Долгожданный просвет обозначился в самую критическую минуту. Личность, конечно, не играет определяющей роли в истории, но без авторитета и обаяния дипломатия не стоит и гроша. На текущий момент блестящие данные Михаила Николаевича как нельзя более кстати. Притом Сарро все-таки лучше Лаваля. Сумеет Тухачевский стронуть замерший маховик, честь ему и хвала. Не жаль отдать лавры. Но ведь с той же степенью ясности можно предвидеть, по какому каналу будет направлено державное неудовольствие в случае неудачи.