Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ)
Шрифт:
Тем временем, упоенный властью и особыми полномочиями царя по назначению министров, Трепов тотчас же, по возвращении от Его Величества, вызвал к себе Протопопова — министра внутренних дел, Добровольского — министра юстиции, генералов Беляева и Раева, занимавших ключевые посты в этих ведомствах, и предложил им немедленно подать в отставку. И этим своим неосмотрительным шагом моментально включил в игру императрицу и всю ее тайную рать, начиная от Вырубовой, Протопопова и кончая Распутиным и Симановичем. Императрица накатала очередное гневное письмо в Ставку своему супругу о диком самоуправстве Трепова. Протопопов, разругавшись насмерть с Треповым,
Думали они, думали и придумали простой, но гениальный ход: надо воскресить влияние Распутина.
Когда они сказали об этом Протопопову, у того глаза на лоб полезли: как можно воскресить влияние умершего? Ему, русскому человеку, и в голову не могло прийти такое. Однако то, что нам, русским, порой кажется абсурдом,
еврейскому мышлению, наоборот, видится вполне преемлемым. Мы порой недооцениваем того, что лежит на поверхности возможностей, буквально валяется под ногами. А еврей из дерьма сделает золото. В этом мы проигрывали всегда, проигрываем теперь и будем проигрывать, покамест не научимся находить выход из, казалось бы, безвыходного положения. На таких вот примерах надо бы учиться, вместо того, чтобы брюзжать на тему о безнравственности того или иного шага. Не забывать, а точнее, вовремя вспоминать хорошую русскую пословицу — клин клином вышибают. На хитрость отвечать хитростью, на вероломство вероломством.
Пораженный Протопопов недоумевал недолго. Стоило только Симановичу заикнуться о том, что в день смерти Распугана он предусмотрительно выгреб из его квартиры все бумажки, письма и записки. И надежно припрятал. При случае даже царю доложил об этом, за что был хвален не единожды и крепко. В своих записках Распутин имел обыкновение «тасовать», если можно так выразиться, кабинет министров, которым он занимался в последние годы жизни. В этих записках, даже помечались им достоинства и недостатки тех или иных кандидатов в министры.
Понимая состояние царя, лишившегося такого советника, как Распутин, Симанович предложил покопаться в записках Распутина, авось там найдется какая-нибудь необходимая им рекомендация. Почерк Распутина царь хорошо знал и поэтому стоит только ему представить такую записку старца, и вопрос будет решен. К тому же после смерти Распутина Симанович стал у царя на особом счету, поскольку был ближе всех к делам и тайнам старца. К этому добавить Вырубову, которая полностью и целиком доверяла Симановичу. Вот только задача отыскать записку с подходящими кандидатурами. Перебрали все архивы Распугана, хранившиеся у княгини Тархановой. Ничего подходящего. Поехали к митрополиту Питириму. И у него нашли фотографию князя Голицына, старого болезненного человека, но близкого друга Протопопова. На фотографии было написано рукой Распутина «старик». На его языке это означало — министр — президент. Эту фотографию с единственным словом, написанным покойным Распутиным, решено было представить царю, как посмертное волеизъявление старца.
Цинизм этой аферы предстает перед нами во всем сво ем отвратительном «блеске», когда мы читаем по этому поводу у Симановича: «Содержанки Протопопова и Голицына были подругами, и когда Протопопов был назначен министром, то они решили добиться также для князя высокого назначения, чтобы одной подруге не остаться сзади другой».
Вооружившись
Можно верить, можно не верить Симановичу, явно не страдавшему скромностью в описании своего значения при царском дворе. Но исторический факт состоит в том, что Трепов был скоропалительно смещен, а на его место назначен престарелый, больной и безвольный князь Голицын. Трепов продержался на должности Председателя Совета Министров чуть более полутора месяцев. 10 ноября 1916 г. назначен, 27 декабря отправлен в отставку.
А назначение нового, точнее, обновленного кабинета министров происходило анекдотически просто.
Анна Вырубова, убежденная Протопоповым и Симановичем, что фотография с надписью Распутина «старик» есть не что иное, как предсмертное волеизъявление старца, удивленная немало таким составом кабинета, однако, сочла своим долгом доложить императрице. Та вдруг обрадовалась «весточке» с того света любимого старца. Сверхсрочным курьером отослала список супругу в Ставку с припиской: «Ники, сам Бог благоволит».
Царь вызвал к себе Протопопова, вяло поинтересовался:
— Вы знаете этих людей? — и показал ему список, приложенный к фотографии, на которой было начертано «старик».
Протопопов, плут и циркач, изобразил на лице удивление при виде каракулей Распутина. Но обозначенных в списке людей характеризовал положительно.
Измученный военными неудачами, придворными инт ригами и бесконечными истериками благоверной, царь наложил размашистую резолюцию: «Быть посему».
На другой день появился высочайший Указ, и изумленный больше всех князь Голицын со своими министрами побежали на благодарный поклон к Анне Вырубовой. Они-то хорошо знали, что такие дела проходят только через ее руки.
Симанович и К° были в ударе. Они ликовали по поводу очередной царской глупости. Чем хуже — тем лучше! Сработала в очередной раз их знаменитая формула. Но вдруг и на их удачливом небосклоне разразилась гроза: министр Добровольский на первом же заседании нового кабинета министров поставил вопрос о высылке Симановича в Сибирь. Он хорошо знал о его проделках и терпению его, видно, пришел конец.
И Симановича выслали. Но он не успел как следует расстроиться по этому поводу, как был возвращен из ссылки. Не доехав до нее. И этому он ничуть не удивился. Его положение при дворе и в правительственных кругах было достаточно прочным, чтобы не беспокоиться за свою судьбу.
ОТ ФАЛЬШЬ — РЕВОЛЮЦИИ ДО РЕВОЛЮЦИИ
Николай II начинал уже понимать, что войну с Германией ему не выиграть. Заметно поубавилось патриотизма у народа. В военных кругах — неуверенность и нервозность. Приуныли придворные, затаились в правительстве. В Думе только не унимались — продолжали терзать этот вопрос ежедневно.
Алекс проела плешь с этим миром с Германией. И на сон грядущий, и с утра пораньше, когда он бывал дома, — одно и то же: Ники, ну отступись ты! Григорий Ефимович обеспокоен… (он был еще жив.)