Заградотряд времени
Шрифт:
Оставив раненого и груз в овражке, сам пошел искать жилье. Нашел в километрах двух от леса деревню небольшую, о трех избах. С дедом, одиноко проживающим в деревне, удалось договориться быстро. Даже тачку дал для перевозки раненого, чему я рад был чрезвычайно. В глухой деревеньке как без нее? Использовали ее для хозяйственных нужд — дрова перевезти, урожай. Дед довольно глядел вслед — и в лихое время сгодилась его железная помощница! Убогое сооружение на железных колесах, с самодельным дощатым коробом на них подпрыгивало на ухабах, переднее колесо поскрипывало, зарывалось в скрытые под мхом
Прибыл на место, на дно короба уложил вещмешок с документами, ранец и оружие, а уж сверху и «Сидоров» устроился. Конечно, катить тачку даже по кочкам и выбоинам было легче, чем нести его на себе.
Не доезжая немного до деревни, на опушке реденькой рощи я остановился, прикопал вещмешок и ранец. Приметил место. И — к избе деда.
Он уже поджидал нас у избы. Увидев раненого красноармейца, всплеснул руками:
— Как же тебя, милок, угораздило? Я и сам в четырнадцатом годе воевал, знаю, каково оно. Давай помогу.
Дед помог занести «Сидорова» в избу, уложил на застеленную кровать.
— Только вот что. Форму энту спрятать надобно. Сымай одежу!
Переглянулись мы с «Сидоровым». Вообще-то верно — оставаться в форме нельзя. Не ровен час, нагрянут немцы — без разговоров шлепнут. Не брали они в плен раненых, добивали на месте.
Я помог раздеться «Сидорову», протянул форму деду. Он скрутил ее рулоном и протянул руку к пистолету:
— Оружию давай.
— Да ты чего, дед? — запротестовал раненый.
— Слабый ты, чтобы отбиться. Спалят ироды всю деревню и нас с тобой. Послушай старика — отдай!
«Сидоров» нехотя передал деду кобуру с пистолетом. Тот сгреб все в охапку и ушел. Его не было довольно долго — с полчаса. Мы уже начали волноваться — не случилось ли чего?
— Как думаешь, дед не выдаст? — тревожился «Сидоров».
— Кто его знает, в душу не заглянешь.
Вошел дед, отряхнул свою одежду.
— Чего насупились? Вы вот что, робяты, вы не сумлевайтесь. Я хоть властью большевистской обиженный, в предателях отродясь не был. Что в моих силах, сделаю, раненого обихожу не хуже, чем в госпитале ему будет.
Я помялся:
— Как звать-то вас?
— Парфентием батюшка с матушкой при рождении нарекли.
— А деревня как называется?
— Простое, чисто русское у нее название — Зайцево. Не забудешь?
Я засмеялся:
— Нет, конечно. Перекусить чего-нибудь не найдется у вас?
— Найдется, как не найтись. Вот старый дурень — разговоры тут с вами разговариваю, а накормить забыл.
Дед засуетился, вытащил из русской печи чугунок еще теплой картошки, принес ломоть соленого сала, кусок зачерствевшего хлеба. Руками развел:
— Хлеб пеку раз в неделю, поскольку один в деревне проживаюсь, так что извиняйте — нету другого покамест.
Мы поели картошечки с салом да луком, запили отваром шиповника. Заварки чайной у деда давно уже не было — с той поры, как в соседней деревне разбомбили сельмаг.
После еды разомлел я, прилечь потянуло. Да нельзя — документы надо своим передать, а для этого — еще и через линию фронта перейти. Так не хотелось из дома дедова уходить, как
— Ну, Петр, удачи тебе. Не дай себя убить, очень прошу — перейди фронт. Пусть в штабе знают — где, что и как.
— Постараюсь. Ты выздоравливай только.
Я взял автомат и вышел, провожаемый дедом. А дальше — в лес.
Шагалось без груза значительно легче, только автомат висел на плече да две обоймы в карманах. Непривычно без формы: боец не боец — партизан ли, дезертир? И документов нет никаких.
Чистый лесной воздух, пьянящий смолистыми ароматами, резко обострил чувство голода. Я с жадностью присматривался к кустам — вдруг съедобные ягоды встретятся? Специально-то искать не время! Как назло, чаще всего попадались черные, блестящие — несъедобные. На солнечных пригорках встречалась душистая земляника, реденько алевшая среди травы на южных склонах. «Ничего, доберусь до своих, наемся» — подбадривал я себя. Главное, жив, жив, черт побери! И документы ценные надежно спрятаны. Правда, еще исхитриться надо — переправить «Сидорова» и бумаги куда надо. Настроение — на подъеме.
А прифронтовая полоса с каждым часом — все ближе. Надо смотреть в оба — нелепо сейчас на мелочи провалить задание. Чувство ответственности за операцию, исход которой теперь зависел от меня, не позволяло расслабляться.
За два дня — где пешком, где ползком, а где и бегом — я добрался до передовой, вернее, до второй линии немецких траншей. Устал сильно — не по дороге идти пришлось — лесом да оврагами. И скрываться все время приходилось.
Дождался ночи, пополз к траншее. Наудачу она пустая оказалась. Перебрался по-пластунски до первой линии, замер, прислушиваясь. Надо осмотреться, все-таки неделю здесь не был, измениться многое могло. Черт, как темно, только когда ракета взлетит, и углядишь что-нибудь. Высмотрел, где гнездо пулеметное, где ракетчики сидят. Наметил путь. Плохо, что кроме автомата с собой ничего нет — ножниц саперных например. А как без них заграждение из колючей проволоки преодолевать?
Я перебрался через траншею, лег на спину. Приподняв колючку автоматом, кое-как прополз под ней, порвав при этом рубаху. Перевернулся на живот и — от немцев. Хлопнул выстрел ракетницы, в небо взмыла ракета. Я снова замер. Дальше полз медленно. Лучше уж потерять час на нейтралке, чем поторопиться и оказаться убитым.
Вот и темнеющий в ночи бруствер нашей траншеи — бойцы винтовки на меня навели, глаза из-под касок сверкают недобро. Свалился я туда, но дух перевести и обрадоваться не успел. С обеих сторон меня подперли штыками.
— Хенде хох! Бросай автомат, гад! А то живо на штыки насадим.
Я подчинился, отбросил автомат:
— Ребята, свой я, из разведки.
— А форму свою что — у немцев на это рванье выменял? И автоматик тебе фрицы на память придарили?
Стоящий сзади боец завесил мне кулаком в ухо. Однако стерпел я — мне только драки не хватало. «Неласково Родина-мать встречает — как мачеха», — горько усмехнулся я.
— Зови ротного! — повернулся старший к молодому веснушчатому бойцу. — А ты, гад, стой и не шевелись.