Заградотряд времени
Шрифт:
Парень стянул с себя гимнастерку, аккуратно сложил ее на табурете рядом с койкой и протянул мне руку.
— Петр, — представился я в ответ.
Рука у Виктора была сильной, рукопожатие крепкое.
— Давно у нас?
— Только прибыл.
— Откуда? Можешь не отвечать, если секрет.
— Не секрет — с передовой, командиром взвода разведки был.
— Ух ты, здорово! А мне повоевать еще не пришлось. Что, и живого немца видел?
Я улыбнулся такой непосредственности:
— Не только видел, сам «языка» брал и не раз.
— И как они?
— В каком смысле
Виктор удивился:
— Они же фашисты!
— У них что, рога должны быть? Воюют умело, в технике и вооружении недостатка нет.
— Ничего, подтянутся наши войска из тыла — Сибири, Дальнего Востока, сразу отбросим их к границе, а там и дальше погоним. Еще надаем им по мордасам!
Спорить я не стал, зная, что надаем по мордасам и не только, но будет это через долгих четыре года. Чего с Виктора взять? Парень молодой, боевого опыта нет, пороху не нюхал, да и мозги, похоже, идеологией большевистской заморочены до предела.
Уверенность в победе — непременное условие для воина, но без фанатизма. Видел я уже на фронте таких. Я был уверен: мастерство бойца заключается не в том, чтобы с гранатами под танк вражеский броситься и самому погибнуть, а в том, чтобы к этому танку умело подобраться, уничтожить его, а самому остаться в живых и продолжить бой.
Поужинали мы в столовой. Меню хоть и не отличалось щедростью и разносолами, а все же было сытнее, чем на передовой. Таких бы харчей ребятам в траншеи, а то бывали дни, когда и ржаных сухарей вволю не видели. Интересно, почему в школе НКВД питание лучше? Потому что здесь дыхание войны не так остро чувствуется или нормы питания в НКВД выше?
На следующий день, уже после обеда, меня через дневального вызвали в штаб, зачитали приказ о зачислении в штат ОМСБОНа курсантом школы разведки и выдали документы.
Военный вышел из-за стола, пожал мне руку, поздравил с зачислением в бригаду и сказал:
— Пройди в третий кабинет.
Явился. За столом — военный, естественно, без знаков различия.
— Курсант Колесников.
— Садись, курсант.
Беседа шла на профессиональные темы — кем воевал, какое звание имею, каким оружием владею. Все, что я знал о боевом пути деда своего, Петра, рассказал без запинки. А дальше — о себе, ведь с момента гибели деда я воевал уже под его именем. Вскользь коснулись моих походов в немецкий тыл. Военный с интересом выслушал об операциях по взятию «языков», но как только пошла речь о выполнении совместного задания с «Ивановым» и «Сидоровым», он тут же прервал тему:
— Я об этом знаю, а больше никому не говори. С подрывным делом знаком?
— Не доводилось. — Он сделал пометку в блокноте.
Беседа длилась долго — часа три. Мне все время приходилось быть настороже, чтобы не проговориться об учебе в танковом училище или не проколоться на других подробностях моей прошлой офицерской службы в Российской Армии, тем более военный периодически повторял вопросы, только задавал их по-другому.
«Перепроверяет, как на допросе», — подумал я.
Вышел из штаба весь мокрый от напряжения и выжатый как лимон. Но проверку, видимо, прошел, потому как со следующего
Строевой не занимались, чему я был рад. Изучали радиодело, немецкое вооружение, структуру и состав немецких войск, знаки отличия военнослужащих вермахта и СС, минно-подрывное дело, маскировку, стреляли, учились водить машину и мотоцикл. И что мне не нравилось — постоянно промывали мозги: политрук проводил беседы о положении на фронтах, о правильности большевистской политики, о гениальности решений Сталина. Мне были интересны на этих занятиях лишь сводки Совинформбюро, хотя они и не радовали. Немцы захватили Киев, потом в Москве ввели осадное положение. Предприятия тоже вывозили станки и оборудование — оно эшелонами вместе с рабочими отправлялось в наш глубокий тыл, преимущественно на Урал и в Сибирь. Немцы несколько раз бомбили Москву, их бомбардировщики добирались уже до Горького. В начале ноября после ожесточенных боев пал Курск.
Я быстро втянулся в плотный график учебы, старательно дополняя свои практические навыки теорией. Конечно, интенсивная физподготовка выматывала, особенно марш-броски «с полной выкладкой» — я их еще по танковому училищу недолюбливал. А вот освоение приемов рукопашного боя и защиты давалось мне проще. Я часто ловил на себе завистливые взгляды курсантов, когда в учебной схватке после ловкой подсечки мой «противник» падал на пол с заведенной за спину рукой, а свободной спешил хлопнуть по полу — прекрати прием, больно же, сдаюсь!
Как-то вечером, после отбоя, в святое для курсантов время отдыха, ко мне подошел один из курсантов нашей группы, Евгений:
— Пойдем покурим, Петр.
— Не курю.
— Ну, тогда просто поговорим.
Я пожал плечами:
— Пойдем.
Мы вышли на широкую лестничную площадку с урной в углу.
— Ну, как тебе наша школа?
— В каком смысле?
— Ну, в общем.
— В общем, нормально, спецподготовка основательная.
— А преподавателями доволен? Ну, жмут!
— Это их работа. А довольными или недовольными здесь могут быть они — нами.
Евгений кивнул, а потом вдруг заметил:
— Что-то сводки тревожные. Смотрел по карте? На севере их 9-я армия канал Волга — Москва пересекла у Яхромы, западнее танковая группа прорвалась, наши Солнечногорск оставили, уже под Крюково бой идет. И с юга до Мердвеса подошли, с трех сторон столицу окружают! Похоже, политрук наш и сам-то не слишком верит, что одолеем немца. Ты как думаешь, Петр? — с тревогой глядел на меня Евгений.
— Не взять им Москвы, Женя, не дрейфь; не по зубам она им, подавятся. А вообще пошли спать. Завтра взводный зачет принимать будет на полигоне, силы понадобятся.
Я бы и не вспомнил о нашей беседе, если бы, возвращаясь из столовой, не столкнулся в коридоре с военным из «третьего кабинета». Он на несколько секунд задержал на мне свой цепкий взгляд, и я — больше интуитивно — понял, что интерес Евгения к моему отношению к школе и тревога за судьбу Москвы неслучайны. Очень похоже, «стукачок» он, тайный осведомитель особиста. Без таких работа уполномоченного Особого отдела невозможна.