Захват Московии
Шрифт:
— Конечно, всё паленое. А я вам что говорил?.. Вор-народ! Я на всякий случай покупаю в дьюти-фри, так надежнее, хотя, говорят, и у вас в Европе балуются.
— Да, бывает. Недавно мафия на свое вино, калабрийское, этикетки от французского бордо… пятьдесят тысяч бутылок… того…
— Но вино можно было пить?
— Конечно! Калабрия — не хуже того… бордо в пальто… реально…
Пальцы полковника покрутили рюмку.
— Видите, у вас мафия хоть совесть имеет. А тут… Знаете, как система пала, так народ стал на всякие махинации очень изворотлив.
— Ворый народ? — уточнил я. — Воряры?
— Воры, воры… Чего только не услышишь в этом кресле!
Сержант Пьянчуткин до этого молча тёрся в одиночестве, как вдруг нетвердым голосом сообщил из угла:
— А недавно один топтун из 2-й бригады сам слышал, когда был на задании в ночном клубе, как один халдей сказал другому — вона, большой спец к нам пожаловал, по полтыщи баксов за бутылку платит, и уже бухой, ничего не соображает, но заказ дал, так пусть Сереженька аккуратненько и по-быстрому «Бордо ля Савиньи, 1975» и другую, «Клермон-де-Буа, 1998», сделает… у него наклеек отксерена туча… Вот чего делают, падлы!..
Полковник сделал ему знак:
— Ты молчи, вчера уже пугал народ… За это еще отдельное спасибо с тебя…
— Да я, товарищ полковник, душой и телом… — Сержант по-собачьи подобрался к столу.
— Не телом, а делом должен быть предан, делом!
Сержант закопошился, не решаясь дотронуться до бутылки:
— А как же! А помните, товарищ Майсурадзе, ту официантку, что в подсобке остатки пива из бокалов в один сливала, а потом его воздухом через соломинку надувала, чтобы пена была и за свежее пустить?.. Я протокол пишу, а она говорит: «А чего такого, панику развели, чистое же?.. Бокал 10 долларов стоит, не пропадать же деньгам?»
Полковник выслушал его, потом руки его прошвырнулись по столу, подцепили бокузанчик с коньяком:
— За встречу двух индивидуумов, которые друг другу симпатичны и могут быть очень и очень полезны!
Мы чокнулись, сержант сделал движение, но полковник пришикнул:
— Эту пропуссститть! Отсссставиттть! — и сержант, ворча, убрался в угол, а полковник взял корзинушку с моими вещами и, обойдя стол, поставил её передо мной (я ощутил запах одеколона, блёсткие светлые глаза близко от меня): — Прошу! Состав преступлений хоть и налицо, но они не столь велики, чтобы начинать дело, хотя, не скрою, в картотеку подозрительных личностей вы уже занесены…
— Почему так? Я часто хочу ехать-ехать… Зачем картотека?
— О, это чистые формальности, автоматика, всё в наших руках… Бог высоко, Интерпол — далеко… По ходатайству можно карточку раньше времени изъять…
Ну хорошо. Я начал копаться в корзинушке, раскладывать вещи по карманам. Паспорта нет!.. Это ослепило меня — нет, ничего еще не кончено, где паспорт?
— А паспорт? — невольным фальцетом спросил я.
Полковник кивнул, откусывая печенье:
— На регистрации. В конце обеда вручу лично.
— Какая такая эдакая регистрация?.. Я думал — справка…
— Справка об
— Спасибо, да, большое! Но паспорт… не отходя от кассира…
Пальцы его сплясали что-то мажорное, кружевное, ажурное:
— Будет паспорт! Еще один любимый тост Сталина — за дружбу между народами! Для него все были равны, все его родные дети! Мы немцев очень любим, уважаем…
— А чего их любить-уважать? — вдруг подал шаткий голос Пьянчаткин.
Полковник, проигнорировав, но погрозив пальцем, продолжил:
— …за их целеустремленность, исполнительность, тщательность, надежность, пунктуальность, добросовестность, аккуратность, дисциплину, разумность…
— А чего, Гитлеру на Москву лезть — разумно было? — Опять голос сержанта.
— Вчерашшшнее ЧП не забывай! — зашипел на него полковник, на что сержант сделал понимающие движения, потяпав ладонями себя по губам, и затих, а я вступился за него, чтобы полковник не подумал, что я симпатизирую Гитлеру:
— Конечно, неразумно было лезть… лазить… Неразумна всякая война… Ганди говорил…
Он продолжал:
— Ну, было, да, случилось — что ж теперь, всю жизнь всех попрекать? Вот вы, например, чем виноваты перед нами? Вы, лично, лично передо мной?.. — Отчего мне стало приятно — человек понимает чувства других и, казалось, поверил, что я не фашист.
— Да, мне обидно… я пацифист, а меня фашист обзывают… обзызовывают…
— Кто? Кто вас обзывал? Здесь они? — Он указал на сержанта.
— Нет, они хорошие люди… Другие! Не в России.
— В Израиле, наверно? Ну, те право имеют… Нет, другие нам не нужны. Итак, за дружбу между народами!
Выпили. Сержант пробормотал в пустоту:
— Сказали же — одну пропустить, а уже две прошли…
Полковник, шикнув на него, как на собаку, разлил еще:
— Ну, по третьей! За прекрасных дам, шерше ля фам, никому не дам!
— Фу-ты, ну-ты… — поддержал я.
— О, да вы специалист! Браво! Поэт! Никогда не думал, что буду сидеть рядом с живым поэтом!
— Но какой я поэт? Это слова… из обихода…
— Как же не поэт? Пусть все слышат! Пусть все знают, что вы поэт! Эй, Сашок, ну-ка, посмотри, кто там в комнате у Вити, пусть на рюмашку зайдут, рассмешу… — («Есть!» — встрепенулся сержант.) — Ну, за всю прекрасную половину рода человеческого! За вашу Элизабет!..
Тут где-то у него в утробе позвонил мобильник, он вытащил и стал говорить на своем языке, а я отметил слово «германели», что мне не очень понравилось… Наверно, обо мне говорит… Этот корень ни с каким другим не спутаешь… Из слов с этим корнем мне известны, к сожалению, только «герма» и «гермафродит», что само по себе уже неприятно… Чего они хотят от Фреди?.. Почему не отдают Фреде паспорт?..