Захват
Шрифт:
– Рассказывай!
– Что рассказывать?!
– Что ты натворил?
– Я натворил?! Они сами на меня напали! Они всех новеньких так встречают! Еще на первой перемене начали на меня «тянуть». Ты, мол, зубрила, оказывается! Имей в виду, у нас учителям поддакивать западло. Мол, рожу сейчас тебе начистим, чтоб знал, кто в классе вышку держит! И полезли. Ну, я первому и врезал! Тогда все из класса повыскакивали, а после уроков пришли какие-то парни, наверное, из девятого или десятого класса. Человек пять. Всех выгнали, а меня зажали в угол. Я ничего не мог сделать, понимаешь!
– Сейчас пойдем в школу, и ты мне всех
– Не пойду – сказал Мишка, отмахиваясь от маминых рук. Убежал в свою комнату и хлопнул дверью. Лежа на тахте лицом в подушку, он заново переживал этот проклятый день.
В комнату постучали. Вошел отец.
– Ну ладно. Не хочешь показать драчунов, дело твое. Собирайся, поедем на «Старт».
– Это на стадион, зачем?
– Там тренирует боксеров мой старый друг, Миша Франк. Поговорим с ним. Может быть, научит тебя давать отпор всяким там … заречным.
Началось все с того, что их семья получила новую квартиру в красивом девятиэтажном доме на опушке молодого леса. Солнце по утрам золотило верхушки деревьев, и легкий туман уходил, постепенно уступая место прозрачному воздуху. Где-то далеко постукивал дятел, начинали петь лесные птицы. Шум города был, но какой-то далекий и не назойливый.
Новая, школа была тут же рядом. Сверкающая свежими красками и целыми стеклами. Правда, все эти красоты не радовали Мишку. Ему хотелось обратно в старую, пусть и тесную коммунальную квартиру. В старую родную школу, где он всех знал с первого класса, и все знали его. Он слышал, что в новый дом будут заселять бывших жителей бараков из Заречья. Что это значит, он в этот же день ощутил на собственной шкуре.
Зареченские славились свободолюбием, презрением к любому начальству и законам. Каждый праздник, да что праздник, каждую субботу, на чахлой зеленой траве между жилыми бараками ставились длинные столы. И начинались долгие и громкие застолья, кончающиеся шумными, а иногда и кровавыми разборками.
Каждый пятый житель барачного поселка тянул сроки за разные разности. Поэтому милиция сюда приходила неохотно. Все конфликты решались по своим «понятиям». Барачные дети принесли свои порядки и в новую школу.
Слушать на уроке учителя, делать дома уроки – это было «западло». Те, кто готов был подчиняться школьным правилам были «лохи», «слабаки» и «стукачи». Лохов и слабаков нужно было презирать, а стукачей бить. Бить следовало и всех новичков. Это называлось «устроить прописку».
Сбегать с уроков нужно было так, чтобы все, включая учителей, это видели. А на уроках можно было вообще делать, что угодно – гоготать, бросаться учебниками, ходить по классу. Это все было «кайфно» и «прикольно». Связываться с зареченскими боялись даже учителя. Бывали случаи, когда защитить младших братьев приходили ребята постарше или взрослые парни, прошедшие огни и воды. Зареченские девочки мало, чем отличались от ребят. Мат у них был нормальным языком общения.
Сейчас, лежа на своей любимой тахте, Мишка с тоской думал, что он будет делать завтра. Три дня подряд Генка Рылов, Наиль Бикчурин и Женька Рузаев не давали ему прохода. Подстерегали
– Эй, новенький, хочешь в морду?
– Сам сейчас получишь!
– А ты подойди! Что, боишься!? Трус ты, новенький! Вот погоди мы тебе «прописку» устроим!
После уроков Мишка возвращался домой по заросшей каштанами аллее. На зелени деревьев отдыхал глаз. В воздухе стоял запах сентябрьской жары и уличных цветов. Но Мишку ничего не радовало. Неразлучная троица и здесь не давала ему покоя. Подвижный как ртуть, светловолосый, Генка, подбегал сзади и пинал его щегольской портфель. Высокий, широкоплечий Женька и худощавый Наиль шли сзади и не давали поймать убегающего приятеля.
Мишке ни разу в жизни не приходилось драться. При мысли, что нужно ударить наглого пацана, у него слабели ноги, а на лбу выступала испарина. Нет, он не боялся. Просто ему надоело, все это! Почему нужно терпеть, что его тетради, пока он был на перемене, заливались каким-то клеем. Учебники оказывались где-нибудь за шкафом, а куртка, его классная итальянская куртка, вываляна в грязи. Одноклассники казалось, не замечали ничего. Особенно трудно было терпеть сочувственно-презрительные взгляды соседки по парте Ленки Коновальчук. Зеленоглазая, русоволосая девчонка односложно отвечала на вопросы, но сама не заговаривала и даже не смотрела в сторону своего соседа. Класс затаился и ждал, что будет, чем все закончится.
Отец принял, как всегда, единственно верное решение. Если сын не умеет себя защитить – надо его научить. Сам он рос во время войны, когда в их южный город хлынули толпы эвакуированных и уголовников. В спокойных прежде парках и скверах стали появляться банды грабителей. В больницах и госпиталях лежали раненные фронтовики. В городе можно было почти свободно купить оружие. Ходить с ножом в кармане или, даже, с пистолетом стало обычным делом. Тогда и познакомились студент Захар Шмель, будущий Мишкин папа, и боксер, чемпион Азии, Давид Франк.
Они жили в одном дворе, дружба завязалась как бы сама собой. Давид был спокойным почти флегматиком. Среднего роста, ширококостный он уже оканчивал медицинский институт. Мишкины родителя еще не были женаты и только «встречались», а чемпион Давид Франк уже женился на подруге своего детства гимнастке – «художнице» Ниночке. Как-то раз Миша и Нина пригласили будущих Мишкиных родителей в кино. Фильмы шли трофейные и «союзнические». В этот раз показывали «Серенаду солнечной долины» с Соней Хенни в главной роли.
– Додик, ты деньги взял? – спросила Нина Давида.
Занятый разговором Давид, помахал рукой Ниночке. Успокоенная, она обернулась к подруге, и обе девушки погрузились в свои, девичьи, разговоры. Автобусов, в то время, было мало, троллейбусов не было вообще. В трамвае люди стояли, как обезьяны из старой шутки: «Три обезьяны сидели, тесно прижавшись, друг к другу спинами».
Внезапно Давид почувствовал, что кто-то лезет к нему в карман. Резко обернувшись, чемпион в полутяжелом весе успел схватить за руку человека, пытавшегося улизнуть в толпу. Второй рукой он схвати его за горло, глаза бедняги слегка выкатились, рот судорожно открылся.