Зак и Мия
Шрифт:
Нужно срочно отвлечься, нужно чем-то себя занять. Я начинаю рыть яму для оливы. На ней оказывается бирка с рекомендациями, и я им следую, чтобы не следовать собственным мыслям, и копаю даже когда заходит солнце.
Я дорыла до глубины в полметра и не останавливаюсь. Мышцы сводит от усталости, но я рою все глубже, выгребая из ямы мелкие камешки. Брошюры советуют: найди себе занятие. Ну вот, нашла! Подтянув дерево к себе, я его чуть наклоняю, вынимаю из горшка, потом становлюсь на колени и сначала запихиваю его в яму вместе с комом земли, потом выравниваю ствол, заполняя пустоты рыхлой жесткой почвой. Затем утрамбовываю все, как сказано на бирке.
Когда я выпрямляюсь, у меня болит все тело, и я вся измазана в земле. Я потеряла счет времени – уже так поздно,
Олива теперь с меня ростом. Где-то внутри ее корни будут прощупывать новую почву, испуганно искать, за что ухватиться. Но здесь, на уровне глаз, ветки невозмутимы, а листья неподвижны. Просто дыши, Мия, говорю я себе. Будь так же неподвижна.
Я принимаю душ, и под ноги стекает коричневая вода. Все силы уходят просто на то, чтобы не впадать в ненависть к себе. Нужно удалить номер Зака из телефона. Чтобы не было искушения написать еще раз.
Я не перенесу еще одного отказа.
Пообщаюсь завтра с Шаей. Можно написать е-мейл Тамаре, с которой мы учились в начальной школе. Ее потом перевели в школу для девочек, и мы потеряли связь, точнее сказать, я не пыталась ее поддерживать. Было бы здорово повидаться сейчас, узнать, кто как закончил школу, поболтать о мальчишках, и о чем еще болтают обычные люди. Короче, я завтра выберусь из дома любой ценой и не буду поддаваться разочарованию из-за Зака.
Чистая, но обессиленная, я выключаю в спальне свет и заползаю под одеяло. Затем отдираю от стенки звездочку и бросаю под кровать.
И тут трынькает телефон. На часах – три утра.
Я не злюсь, Мия. Не грусти. Извини, были дела.
У меня новости, еще напишу…
Мия
Поезд замедляет ход, и я шагаю к выходу, придерживаясь за поручни, когда они попадаются. Какой-то мальчик, заметив мою хромоту, смотрит на меня вопросительно.
– Нога затекла, – говорю я, и он отворачивается обратно к окну.
На станции «Шоуграундс» двери открываются навстречу приглушенной мешанине рок-песен, громкоговорителей и динамо-машин. Даже отсюда видны металлические клетки, мечущиеся и бьющиеся на месте, и крошечные лапы, описывающие истеричные дуги. Дети рядом со мной визжат и спрыгивают на платформу, родители с колясками спешат за ними следом.
Я иду за ними по переходу, ведущему к туннелю и входу на территорию. Очереди гусеницами изгибаются и упираются в турникеты. Я занимаю место в очереди. Здесь только я пришла одна, только я нервничаю больше, чем предвкушаю. Вдруг я наткнусь на кого-нибудь из школы?
Очередь продвигается вперед, и есть только одна причина, по которой я продвигаюсь вместе с ней.
Я держу ее в заднем кармане.
Привет, Мия.
Пишу тебе из Лос-Анджелеса – родины «Береговой охраны», фальшивого загара и чуваков на роликах. Папа и Эван сходят с ума от счастья.
Учеба в 12-м по второму кругу, скажу тебе, то еще испытание. К тому же, я замотался со сбором слив, потом вернулся Антон, а Бекки родила Стюарта. Потом в этот бардак втесалась тема с фондом «Загадай желание», так что я закончил подготовку к выпускным и на следующий же день сел на самолет в Америку. Маршрут – Лос-Анджелес, Нью-Йорк и Диснейленд. И все семейство полетело со мной. Вчера были на автобусной экскурсии, где показывали заборы голливудских звезд. Водитель заметил какую-то Джейн Фонду, которая выгуливала собаку. Эван клянется, что видел Шварценеггера.
У меня в телефоне нет роуминга, но скоро я пришлю еще открытку.
Надеюсь, у тебя все хорошо.
Зак.
P.S.: Можно попросить тебя об одолжении? Шебу везут на ярмарку в Перт, и Бекки очень хочет увидеть фотки. Открытие в следующее воскресенье, в 2 часа дня. Съездишь? Деньги за
P.P.S.: Наша соседка Мириам идет на рекорд: ее торт выигрывает первое место на конкурсах уже десять лет подряд. Секретный ингредиент – наше масло со вкусом цитруса!
P.P.P.S.: Если что, шоколадные наборы «Фреддо» – лучшие.
Я перечитала эту открытку раз сто. Так здорово получить от него весточку с другого конца света. И я так счастлива, что он меня не забыл.
Протягиваю на входе двадцатку за билет и проталкиваюсь через турникет на ярмарку, где перемешаны запахи сена, навоза и фаст-фуда, а в воздухе висит земляная пыль от тысяч пар ног. Я была тут раньше, но не замечала, что так воняет. Впрочем, я никогда не была тут одна.
Два года назад нас было двадцать человек, мы приехали вечером в среду. Кажется, большую часть времени мы проторчали в очередях на аттракционы, но это окупалось божественными минутами полета под немыслимыми углами, в отчаянной надежде, что никого не стошнит, и что никто не наложит в штаны. Потом мы шатались по пыльным дорожкам, иногда зависая в тире или других киосках с призами. А перед закрытием мы остервенело скупали сувенирные наборы с Губкой Бобом, «Angry Birds», шоколадным лягушонком Фреддо и светящимися в темноте вещицами. В самом конце, в ожидании поезда, мы надували шары и обвешивались пластмассовыми бирюльками, ностальгируя по временам, когда в эти наборы клали по-настоящему прикольные вещи.
В начальной школе я приезжала на ярмарку с Тамарой и ее старшей сестрой. Мы вселяли друг в друга смелость сесть на американские горки и потом переживали все заново еще несколько часов, давясь смехом и шоколадными чипсами. Тамарина сестра выиграла для нее большого зеленого пса в игре на ловкость, и я была под впечатлением. Я была уверена, что никому не удается выиграть призы с самого верхнего ряда. Конечно, я хотела это все – зеленого пса, старшую сестру. Для меня у нее получилось выиграть только маленького пингвинчика, с которым я спала, пока он не лопнул по швам.
А еще раньше моим любимым аттракционом было колесо обозрения. Я садилась в кресло между бабушкой и дедушкой. Помню сладкое чувство восторга, когда кабинка первый раз отрывалась от земли и двигалась вверх, вопреки притяжению, и ярмарка превращалась в миниатюру.
– Смотри, какая красота, – говорили бабушка с дедушкой на самом верху, где наши лица обдувал прохладный ветерок. Потом мы опускались вниз, где маленькое снова становилось большим, где царили запахи фритюра и сахарной ваты, и можно было расслышать отдельные голоса из общего гула.
Когда кабинка замирала, я расстраивалась и просила прокатиться еще один круг. И старики соглашались, потому что были готовы потакать любым моим прихотям до самого момента возвращения домой, к родителям. Там меня целовали на прощание, и бабушка говорила:
– Будь умницей, Мия.
Я провожала их машину взглядом, потом слушала как вдали стихает мотор. Мама только тогда открывала мне дверь.
Раньше мне казалось, что у женщин так принято – ненавидеть своих родителей. Не пускать их на порог из-за каких-то давних обид. Поэтому когда я возненавидела маму, это не казалось чем-то особенным, и ее ответная ненависть не была удивительной. Мы разговаривали упреками. Было проще друг друга не слушать, потому что ничего, кроме оскорблений, услышать было нельзя.
Игрушечные карапузы глазеют на меня с витрины невидящим взглядом. Они точно такие же, как в детстве, тогда как бабушки с дедушкой уже нет в живых, и детство кончилось.
Я вздыхаю и вливаюсь в поток людей, не думая, куда он ведет. Так меня заносит в какие-то душные павильоны с бесплатными дегустациями и выносит с другого конца, где стоят выряженные работники «беспроигрышных лотерей», которые заманивают наивных попытать счастья. Я продолжаю идти в общем потоке и оказываюсь где-то между автодромом и тоннелем ужасов.