Зак и Мия

Беттс А. Дж.

Она пожимает плечами и отворачивается.

– Какой он из себя?

– Обычный. Ничего особенного.

До моей болезни мама ходила на свидания со всеми, кто звал. Она держала эти встречи в секрете, ну или надеялась, что я не знаю. Думаю, для тех мужчин она казалась загадочной, глубокой незнакомкой, и они были не против отношений, но в действительности она была невротичной матерью-одиночкой, которая не может сладить с собственной дочерью. Это у нее я научилась притворяться и подбирать маску под аудиторию.

Жить в тесноте было непросто. Если

я приходила домой счастливой, она портила мне настроение – то ли из ревности, то ли назло. Я делала точно так же. Мы вечно действовали друг другу на нервы. Она считала, что я испортила ей жизнь, а я считала, что она испортила жизнь нам обеим. На людях она нередко меня позорила, так что я держалась на расстоянии. Дома она вечно ко мне цеплялась. Что бы я ни делала, все было не так.

Сейчас она зарылась носом в цветы на кухне. Удивительно: любой мужчина может заставить ее улыбнуться, а для меня это непосильная задача.

Выходит, где-то есть мужчина, который видит в маме интересную 34-летнюю женщину. Достаточно интересную, чтобы купить ей дюжину роз, написать от руки записку и принести к порогу ее дома. Для этого нужна смелость.

Я наливаю воды в кувшин и ставлю в него розы. Пусть у мамы все будет хорошо. Это неважно, что мне сейчас одиноко. Пусть маму кто-то любит, даже если меня не любит никто.

Тогда она обнимает меня, и я думаю, что кто-то все же любит.

Четыре дня спустя я снова иду к почтовому ящику, и на полпути рядом останавливается грузовик. Из него выходит грузчик, достает из кузова дерево в кадке, которое ставит в тачку и спускает по трапу ко мне. К дереву привязана лопата.

– Куда прикажете? – спрашивает он, глядя на меня.

– Вы, кажется, ошиблись адресом.

Он сверяется с какими-то бумагами.

– Написано – для Мии Филлипс. Это не вы?

Я удивленно киваю. Дерево выше меня, с упругими ветками и серебристо-зелеными листьями. Грузчик для пущей убедительности демонстрирует мне мое имя в форе доставки.

– И что мне с ним делать?

– А мне почем знать, мое дело доставить.

Расписываясь в бланке, я замечаю, что в кузове коробки с надписью «Добрая Олива».

– Там оливковое масло, да?

– Я просто доставщик, ничего не знаю.

Он предлагает закатить дерево в дом, и я соглашаюсь. Потом он с шумом разворачивается, чтобы выехать из тупика.

– Мия? – мама с трудом пролезает в дверь. – Что это?

– Лечино. Или Мансанилья. Она еще слишком молодая, не пойму, какой сорт.

– Чего?..

– Это оливковое дерево. И его придется посадить.

– Зачем?

– Потому что деревья положено сажать.

Она снимает туфли и критически смотрит на землю, рассыпавшуюся по ковру.

– Кому пришло в голову подарить нам дерево?

Я улыбаюсь и молчу. Она еще не знает про Зака.

Она находит в горшке открытку и протягивает ее мне. На обложке – фотография ярко-оранжевого цветка. Внутри – незнакомый почерк.

С прошедшим

днем рождения, Мия! Надеемся', ты хорошо отпраздновала. Мы тут двигали ограду, пришлось выкопать несколько деревьев, и мы подумали, что у тебя найдется приют для этой детки.

Здоровья тебе!

Венди и все-все-все.

Я предпочла бы открытку лично от Зака, но хоть что-то. Я снова смотрю на деревце. Его мягкие листья – предложение помириться.

– Как вообще ухаживают за оливами?

– Без паники, они живучие, – Зак читал мне про это длинную лекцию под одеялом. – Их можно сотни лет никак не удобрять, а они все будут плодоносить.

– Плодоносить, значит, – мама скептически рассматривает дерево. Я смеюсь.

– Нужны земля, вода и солнце, про удобрения в интернете почитаем.

– Думаешь, справимся?

Я пожимаю плечами.

– По яичку да по яблочку.

Мы вдвоем протаскиваем горшок с деревом через весь дом на задний двор. Человек, приславший розы, зовет маму на свидание; я говорю, чтобы обязательно шла. И остаюсь во дворе одна, с самым странным подарком за всю свою жизнь. И вот отличный повод написать наконец сообщение:

Привет, Зак! Передай маме спасибо. Это ты сказал ей про мой ДР? Тогда спасибо обоим. Мия.

P.S.: принимаю советы по посадке;-)

Я хочу добавить, что покрасила стены и потолок в густо-синий, что у меня отросли волосы до плеч, и что я думаю о нем каждую долбаную минуту.

Но я перестраховываюсь и отправляю как есть, а потом сижу, вцепившись в телефон, и жду, что вот-вот придет ответ. Но ответа нет минуту, две, десять. Слишком долго.

Начиная с того первого стука в стенку, Зак всегда отвечал на любой мой зов. Теперь он человек, из-за которого я страдаю над неотвеченной эсэмэской. Он отвлекал меня от жуткой боли, а теперь он стал ее причиной. Тишина невыносима, она завязывает меня в узел, заставляет сомневаться в себе, в нем, во всем на свете. Я не понимаю что происходит на том конце, и мне от этого физически плохо.

Не стоит этого делать, но я пишу еще одно сообщение вдогонку:

Зак, прости, что игнорила тебя. Я тогда схлопнулась в депру. Сейчас мне лучше, но теперь ты меня игноришь, и я боюсь, что схлопнусь от этого снова. Я не хотела тебя потерять. Пожалуйста, не пропадай. И не злись. И прости.

Отправлено.

Глупость и смелость в одном флаконе.

Но он молчит. Час. Два. Три. Телефон, как кирпич в моем кармане. Без поддержки антидепрессантов легче легкого скатиться в ненависть к себе. Туда, где я уродина, которая никому не нужна; где я дура, которая раскатала губу, где таких как я не любят и не хотят; где Зак всего лишь пожалел калеку. И вот они: ярость, жалость, ярость, жалость. Привет, родные. Черт бы вас подрал.