Закат и падение Римской Империи. Том 6
Шрифт:
Между границами Австрии и столицею византийской монархии крестоносцам предстоял на протяжении шестисот миль переход через дикие степи Венгрии и Болгарии. Тамошняя почва плодородна и пересекается в разных направлениях реками, но в ту пору она была покрыта болотами и лесами, которые обыкновенно тянутся без конца повсюду, где человек отказывается от своего владычества над землей. Обе нации приняли христианское учение; венгры управлялись своими местными князьями, а болгары - наместником греческого императора; но их врожденная свирепость воспламенялась от малейшей обиды, а бесчинство первых пилигримов было слишком достаточно для того, чтобы вывести их из терпения. Земледелие не могло процветать у такого народа, который жил в городах, построенных из дерева и соломы, а в летнюю пору покидать эти города для того, чтобы жить в палатках охотников и пастухов. Крестоносцы грубо требовали от жителей скудных средств пропитаний, силою забирали съестные припасы, которые с жадностью пожирали, а при первой ссоре дали волю своему негодованию и раздражению. Но так как они не имели понятия ни о стране, в которой находились, ни о военном искусстве, ни о дисциплине, то их нетрудно было завлечь в какую бы то ни было ловушку. Греческий префект Болгарии имел под своим начальством регулярную армию; при первом зове венгерского короля восьмая или десятая часть его воинственных подданных бралась за лук и садилась на коней; они устроили засады против этих благочестивых разбойников и были в своем мщении безжалостны и кровожадны. Около трети этих оборванцев и в том числе пустынник Петр укрывались в горах Фракии; император, относившийся с уважением к цели пилигримов и нуждавшийся в помощи латинов, приказал провести беглецов безопасным и удобным путем до Константинополя и посоветовал им дождаться прибытия их соотечественников. В течение некоторого времени они не позабывали ни своих ошибок ни понесенных потерь; но лишь только их ободрило гостеприимство греков, в них пробудилась прежняя алчность; они не пощадили даже своего благодетеля и ни сады, ни дворцы, ни церкви не избегли их хищничества. Алексий, для своей собственной безопасности, убедил их переправиться на азиатский берег Босфора; но они увлеклись безрассудной горячностью и, покинув назначенную им императором стоянку, стремглав устремились на тюрок, стоявших на дороге в Иерусалиме. Пустынник, сознавая свой позор, удалился из их лагеря в Константинополе, а его полководец Вальтер Неимущий, который был достоин командования лучшей армией, безуспешно старался приучить это сборище дикарей к какому-нибудь порядку и осмотрительности. Они разбрелись в поисках за добычей и легко попались в расставленные султаном ловушки. Сулейман распустил слух, что шедшие впереди их товарищи уже наслаждались добычей, найденной в его столице; это побудило крестоносцев спуститься на Никейскую равнину; там их омывали стрелы тюрок, и сложенная из человеческих костей пирамида послужила
Ни один из великих европейских монархов не принял личного участия в первом Крестовом походе. Император Генрих IV не был расположен подчиняться требованиям папы; король французский Филипп Первый был занят своими забавами; английский король Вильгельм Рыжий был занят недавним завоеванием; короли испанские были заняты внутренней борьбой с маврами, а северные монархи - шотландский, датский, шведский и польский еще не принимали участия ни в увлечениях, ни в интересах южан. Религиозное усердие было более сильно среди второстепенных владетелей, занимавших выдающееся место в феодальной системе. По своему рангу и личным свойствам они могут быть без натяжки разделены на четыре разряда, но во избежание излишних повторений я замечу относительно их всех, что мужество и привычка владеть оружием были общими свойствами всех христианских искателей приключений.
I. И по военным дарованиям, и по уму первое местобесспорнопринадлежит Готфриду Бульонскому, и счастливы были бы крестоносцы, если бы они не подчинялись никаким другим вождям, кроме этого безупречного героя, который был достойным представителем своего предка по женской линии, Карла Великого. Его отец происходит их благородного рода графов Бульонских; его мать владела по наследству Брабантом или Нижней Лотарингией, и по милости императора к нему перешел этот герцогский титул, который неосновательно относили к его Бульонскому поместью, находившемуся в Арденнских горах. На службе у Генриха Четвертого он носил великое знамя империи, и он пронзил своим копьем грудь мятежного короля Рудольфа; Готфрид первым взобрался на стены Рима, а его болезнь, данный им обет и, быть может, также раскаяние в том, что он сражался против папы, укрепили в нем прежнюю решимость посетить гроб Господень не в качестве пилигрима, а в качестве освободителя. Его мужество умерялось благоразумием и сдержанностью; его благочестие хотя и было слепо, но было искренно, и среди шума лагерной жизни он отличался действительными или воображаемыми добродетелями монарха. Он стоял выше личных распрей между вождями, приберегая свою ненависть для врагов Христа, и хотя его предприятие доставило ему обладание целым королевством, даже его соперники признавали чистоту и бескорыстие его религиозного рвения. Готфрида Бульонского сопровождали его двое братьев - старший, Евстафий, которому досталось в наследство графство Булонское, и младший, Балдуин, личные достоинства которого не были вполне чисты от нареканий. Имя герцога Лотарингского было, однако, славно по обеим сторонам Рейна; по своему рождению и воспитанию он одинаково хорошо владел и французским языком и немецким, и когда бароны французские, германские и лотарингские собрали своих вассалов, под его знаменем выступили в походе восемьдесят тысяч пехотинцев и около десяти тысяч всадников.
II. На парламентском заседании, происходившем в присутствии короля почти через два месяца после закрытия Клермонского собора, Гюг граф де-Вермандуа был самым знатным из принцев, поступивших в число крестоносцев. Но название великого относительно не столько к его личным достоинствам или владениям (хотя ни те, ни другие не были ничтожны), сколько к доставшемуся ему по рождению высокому положению брата французского короля. Герцог Норманнский Роберт был старший сын Вильгельма Завоевателя; после смерти своего отца он лишился английской королевской короны частью по своему собственному нерадению, частью вследствие предприимчивости своего брата Вильгельма Рыжего. Ветреность и слабохарактерность отнимали всякую цену у личных достоинств, которыми был одарен Роберт; его веселый нрав вовлекал его в вихрь наслаждений; его чрезмерная щедрость разоряла и монарха и народ; его неразборчивое милосердие увеличивало число преступлений, так что те свойства, которые могли быть ценны в частном человеке, сделались важными недостатками в монархе. На время своего отсутствия он заложил Нормандию английскому узурпатору за ничтожную сумму в десять тысяч марок; но его поступление в число крестоносцев и его поведение во время войны доказали, что в его характере произошла перемена, и возвратили ему общее уважение. Другой Роберт был граф Фландрии, давшей в том столетии королев для Франции, Англии и Дании; он был прозван мечом и копьем христиан; но совершая подвиги простого солдата, он иногда позабывал об обязанностях генерала. Стефан, граф Шартра, Блуа и Труа, был одним из самых богатых принцев того времени, а число принадлежащих ему замков сравнивали с числом дней в году. Его ум был обогащен изучением литературы, и красноречивый Стефан был избран на совете вождей в председатели. Эти четверо вождей были главными начальниками французских, норманнских и британских пилигримов; но число баронов, владевших тремя или четырьмя городами, превосходило, по словам одного современника, число вождей в Троянской войне.
III. На юге Франции главное начальство над крестоносцами приняли на себя папский легат, епископ Пюийский Адемар и граф Сен-Жиля и Тулузы Раймунд, присовокуплявший к этим титулам еще более блестящие титулы герцога Нарбоннского и маркиза Прованского. Первый из них был почтенный прелат, одаренный всеми добродетелями и для этой жизни и для будущей, а второй был старый воин, сражавшийся с сарацинами в Испании и посвятивший свои преклонные лета не только на освобождение гроба Господнего, но и на постоянную его охрану. Его опытность и богатство доставляли ему большое влияние в лагере христиан, которые часто нуждались в его помощи и которым он действительно нередко помогал. Но ему было легче вызвать похвалы от неверных, чем сохранить любовь своих подданных и единоверцев. Его высокие личные достоинства затемнялись его высокомерным, завистливым и упорным характером, и хотя он употребил большое наследственное достояние на дело Божье, его благочестие было, по общему мнению, не без примеси корыстолюбия и честолюбия. Между провинциалами (провансцами), под именем которых разумели уроженцев Оверни и Лангедока, находившихся в вассальной зависимости от королевства Бургундского или Арелатского, преобладали не столько воинственные, сколько меркантильные наклонности. Раймунд собрал на соприкасавшейся с его владениями испанской границе отряд отважных авантюристов; в то время как он проходил через Ломбардию, под его знамя стекались толпы итальянцев и его военные силы дошли в совокупности до ста тысяч воинов конных и пеших. Если Раймунд прежде всех поступил в ряды крестоносцев, но выступил в походе после всех, то для этой мешкотности могли служить оправданием обширность его приготовлений и намерение навсегда расстаться с родиной.
IV. Имя Боэмунда, сына Роберта Гвискара, уже было ранее прославлено двойной победой, одержанной им над греческим императором; но завещание его отца принудило его довольствоваться княжеством Тарентским и воспоминаниями о его восточных трофеях, пока он не был пробужден из усыпления слухами о предприятии крестоносцев и проходами французских пилигримов. В характере этого норманнского вождя мы находим самую хладнокровную политическую расчетливость и честолюбие с легкой примесью религиозного фанатизма. Его поведение оправдывает догадку, что он втайне руководил действиями папы, а потом притворился, будто с удивлением узнал о его замыслах и стал ревностно ему содействовать; при осаде Амальфи его пример и его воззвание воспламенили усердие союзной армии; он разорвал свою одежду для того, чтобы из нее сделали себе кресты многочисленные новобранцы, и приготовился к выступлению в Константинополь и в Азию во главе десяти тысяч всадников и двадцати тысяч пехотинцев. Некоторые из принцев норманнской расы шли вслед за старым ветераном, а его двоюродный брат Танкред был скорее участником в его предприятии, нежели его подчиненным. В безупречном характере Танкреда мы находим все добродетели рыцаря и настоящий рыцарский дух, внушивший благородные чувства и сознание долга гораздо более, чем низкопробная философия или еще более низкопробное благочестие того времени.
В промежутке времени между царствованием Карла Великого и Крестовыми походами среди испанцев, норманнов и французов произошел внутренний переворот, мало-помалу распространившийся и на остальную Европу. Служба в пехоте была предоставлена плебеям; главную силу армии составляла конница и почетное название miles, солдат, сделалось исключительным достоянием джентльменов, которые, сражались сидя на коне и пользовались званием рыцарей. Герцоги и графы, присвоившие себе права верховной власти, разделили свои провинции между своими верными баронами; бароны со своей стороны раздали находившиеся в их владении ленные поместья или бенефиции своим вассалам, а эти военные ленники, стоявшие на равной ноге и друг с другом и со своим верховным владельцем, образовали благородное, или рыцарское, сословие, которое не допускало, чтобы крестьянин или простой буржуа мог принадлежать к одному с ними разряду существ. Знатность их происхождения охранялась тем, что брачные узы заключались у них только между равными по рождению; их сыновья могли достигать почестей рыцарского звания только в том случае, если могли указать на четыре поколения предков без страха и упрека; но храбрый плебей иногда мог достигать мечом богатства и знатности и мог сделаться родоначальником новой благородной расы. Каждый из рыцарей мог, по своему усмотрению, возводить других в одинаковое с ним звание, и воинственные европейские монархи гордились таким личным отличием более, чем блеском короны. Обряд возведения в рыцарское звание, оставивший после себя следы в произведениях Тацита и в лесах Германии, был первоначально несложен и отличался светским характером. После некоторого предварительного испытания кандидата опоясывали мечом, надевали на него шпоры и слегка прикасались к его плечу или к щеке в знак того, что это было последнее из оскорблений, которое он мог оставлять безнаказанным. Но суеверие проникло во все сферы общественной и частной жизни; во время священных войн оно придало святость воинской профессии, и рыцарское сословие было поставлено по своим правам и привилегиям наравне с священным сословием духовенства. Омовение и белое одеяние нового рыцаря были неприличным подражением тому возрождению, которое совершается путем крещения. Священнослужители благословляли положенный им на алтарь меч; его формальному вступлению в новое звание предшествовали пост и бдение, и его возводили в звание рыцаря во имя Бога, св. Георгия и св. Михаила Архангела. Он клялся, что будет исполнять обязанности своей профессии, а воспитание, пример и общественное мнение были поруками за ненарушимость его клятвы. В качестве лица, посвятившего себя на служение Богу и дамам (я краснею от сопоставления таких несовместных понятий), он обязывался говорить правду, отстаивать справедливость, защищать несчастных, руководствоваться правилами вежливости (с этой добродетелью древние были мало знакомы), преследовать неверующих, не увлекаться приманками приятной и спокойной жизни и поддерживать во всяких затруднительных обстоятельствах честь своего звания. Когда это направление было доведено до крайности, необразованные рыцари стали пренебрегать теми искусствами или промыслами, которые процветают при мирной жизни, стали считать себя единственными судьями и мстителями нанесенных им обид и стали из высокомерия не признавать ни законов гражданского общества, ни требований военной дисциплины. Тем не менее сильно чувствовалось и много раз было подмечено благотворное влияние этого учреждения на варваров, так как оно смягчало их нравы, внушая им понятия о честности, справедливости и человеколюбия. Национальные предрассудки стали сглаживаться, а братство по религии и по оружию распространило во всем христианском мире однообразие влечений и благородное соревнование. Воинов всех наций постоянно соединяли то внешние предприятия и благочестивые странствования, то домашние военные упражнения, а беспристрастный судья должен отдать предпочтение турнирам готов перед олимпийскими играми классической древности. В замене непристойных зрелищ, развращавших нравы греков и заставлявших девушек и матрон удаляться от ристалища, пышную обстановку арены довершало присутствие целомудренных и знатных красавиц, из рук которых победитель получал награду за свою ловкость и мужество. Искусство и физическая сила, которые требовались для рукопашных схваток и для кулачных боев, имеют отдаленную и сомнительную связь с достоинствами солдат, а турниры, в том виде, как они были впервые введены во Франции и потом с жадностью усвоены на Востоке и на Западе, были верным изображением настоящих военных действий. И рукопашные бои, и стычки целыми массами, и оборона проходов или замков исполнялись так же, как на войне, а успех зависел в обоих случаях от уменья владеть конем и копьем. Исключительным оружием рыцаря было копье; он сражался на высоком и тяжелом коне, на которого садился лишь при приближении опасности; до того времени этого коня обыкновенно вел служитель, а рыцарь ехал верхом на более покойном седле и на более спокойной лошади. Считаю излишним описывать его шлем и меч, его латы и щит, но могу заметить, что в эпоху Крестовых походов его доспехи были менее тяжелы, чем в более позднюю пору и что вместо массивных лат его грудь была защищена панцирем или кольчугой. Держа свои длинные копья наперевес, рыцари сильно пришпоривали своих коней и устремлялись на врага; а легкая кавалерия тюрок и арабов редко могла устоять против их стремительного нападения. Каждого рыцаря сопровождал его верный копьеносец, обыкновенно выбиравшийся между юношами, равными с ним по происхождению и готовившимися к такой же профессии; вслед за ним шли его стрелки из лука или оруженосцы, а полная прислуга одной lance (копья) или одного рыцаря состояла из четырех, пяти и шести солдат. Феодальная служба не обязывала участвовать в экспедициях,
Таковы были войска, и таковы были вожди, принявшие крест для освобождения гроба Господнего. Лишь только им развязало руки удаление плебейских сборищ, они стали поощрять друг друга на личных свиданиях и письмами к исполнению данного обета и к ускорению отъезда. Их жены и сестры пожелали разделить с ними опасности и заслуги благочестивого предприятия; они превратили свою движимую собственность в слитки серебра и золота, а принцы и бароны взяли с собой свои своры собак и своих соколов для того, чтобы развлекаться в часы досуга охотой и добывать провизию для своего стола. Ввиду невозможности снабжать съестными припасами такое громадное число людей и лошадей, они разделили свои военные силы; каждый из них пошел особой дорогой, смотря по своему выбору или положению; они условились сойтись в окрестностях Константинополя и оттуда начать военные действия против тюрок. От берегов Мааса и Мозеля, Готфрид Булонский пошел прямым путем через Германию, Венгрию и Болгарию и пока главное командование было в руках его одного, каждый его шаг служил новым доказательством его предусмотрительности и мужества. На границах Венгрии он был задержан в течение трех недель христианским народом, имевшим основание ненавидеть если не крест, то тех, которые употребляли его во зло. Венгры еще не залечили тех ран, которые были им нанесены первыми пилигримами; они в свою очередь зашли за пределы того, что допускалось правом самозащиты и отмщения, и потому имели основание опасаться мстительности героя, принадлежащего к той же нации и посвятившего себя на такое же предприятие. Но хладнокровно обсудив причины того, что случилось, добродетельный герцог ограничился тем, что пожалел о преступлениях и несчастиях своих недостойных соотечественников. Он отправил в качестве вестников мира двенадцать посланцев с просьбой дать ему свободный проход и снабдить его армию съестными припасами за умеренную цену. Чтобы устранить всякие колебания, он вверил свою личную безопасность и затем безопасность своего брата венгерскому королю Карломану, который обошелся с ним хотя и попросту, но с гостеприимством; их договор был освящен клятвой, принесенной над их общим Евангелием, а изданная ими прокламация сдержала, под угрозою смертной казни, вражду и своеволие латинских солдат. Они прошли от Австрии до Белграда по равнинам Венгрии, не подвергаясь никаким обидам и сами никого не обижая, а предусмотрительность Карломана, рыскавшего на их флангах во главе многочисленной кавалерии, послужила залогом как их безопасности, так и его собственной. Они достигли берегов Савы и лишь только переправились через реку, венгерский король возвратил им заложников и расстался с ними, искренно пожелав успеха их предприятию. С таким же тактом и поддерживая в своей армии такую же дисциплину, Готфрид прошел через леса Болгарии и через границу Фракии и уже мог поздравить себя с тем, что почти достиг первой цели своего благочестивого странствования, не обнажив своего меча ни против одного христианина. После удобного и приятного перехода через Ломбардию от Турина до Аквилеи, Раймунд шел с своими провансцами в течение сорока дней через дикие страны Далмации и Славонии. Погода была там постоянно пасмурна; гористая местность была невозделана; местные жители или спасались бегством, или смотрели на крестоносцев как на врагов: не подчиняясь ни требованиям религии, ни предписаниям правительства, они не хотели доставлять крестоносцам ни съестных припасов, ни провожатых, убивали мародеров и заставили графа быть на стороже и днем и ночью так, что он извлек более пользы из казны нескольких захваченных им грабителей, чем из своего свидания и договора с владетелем Скодры. На пути от Дураццо до Константинополя его армию постоянно тревожили крестьяне и солдаты греческого императора, не будучи в состоянии остановить ее, и такое же слабое и двусмысленное сопротивление ожидало остальных вождей, переезжавших через Адриатическое море от берегов Италии. У Боэмунда было достаточно и военных сил и судов для переправы; он был предусмотрителен и поддерживал в своих войсках дисциплину, а его имя еще не было позабыто в Эпире и Фессалии; его воинские дарования и мужество Танкреда преодолели все препятствия, а между тем как нормандский принц щадил греков, он насытил своих солдат разграблением замка, принадлежавшего еретику. Французское дворянство стремилось вперед с той тщеславной и самонадеянной горячностью, которую иногда ставили в упрек его нации. Поход, который был совершен Гуго Великим, двумя Робертами и Стефаном Шартрским от Альп до Апулии по цветущей стране и при общем сочувствии всего католического населения, походил на религиозную процессию или на триумфальное шествие; они целовали ноги римского первосвященника и брату французского монарха было вручено золотое знамя св. Петра. Но при этом благочестивом и увеселительном посещении Рима они пропустили благоприятное время года и не позаботились о судах для морского переезда; зима незаметно прошла, а их войска, рассеявшиеся по итальянским городам, утратили свой воинственный пыл. Они совершили морской переезд поодиночке, не заботясь ни о своей безопасности, ни о своем личном достоинстве, и через десять месяцев от праздника Успения, который был назначен папою для выступления в поход, все латинские принцы достигли Константинополя; но граф Вермандуа появился там пленником; буря разогнала его передовые суда, и военачальники Алексея задержали его в нарушении всех международных законов. Впрочем, прибытие Гуго возвещено двадцатью четырьмя одетыми в золотые латы рыцаря, которые потребовали от императора уважения к вождю латинских христиан и к брату королей.
Я читал в какой-то восточной сказке, что один пастух разорился оттого, что исполнились его собственные желания; он молил Бога о нисполнении воды на его поля; воды Ганга залили его землю и унесли и его стадо и его хижину. Такова же была судьба или по меньшей мере опасность греческого императора Алексея Комнина, имя которого нам уже приходилось упоминать в этой истории и поведение которого так различно описано его дочерью Анной и латинскими историками. На соборе в Пьяченце его послы просили небольшой помощи, быть может не превышавшей тысяч десяти солдат, и он был поражен удивлением при приближении стольких могущественных вождей и проникнутых фанатизмом полчищ. Император колебался между надеждой и страхом, между робостью и мужеством, но при его изворотливой политике, которую он ошибочно считал за самую мудрую, я не нахожу основания верить, что он что-либо замышлял против жизни или чести французских героев. Толпы, которыми начальствовал Петр Пустынник, состояли из диких животных, лишенных и человеколюбия и здравого смысла, и Алексей не мог ни предотвратить их истребления, ни оплакивать его. Войска Готфрида и его товарищей были в глазах греческого императора менее достойны презрения, но не внушали ему более доверия. Их мотивы, быть может, и были в его глазах безупречны и благочестивы, но он опасался и знакомого ему честолюбия Боэмунда и незнакомого ему характера заальпийских вождей; франки отличались слепым и неудержимым мужеством; они могли соблазниться привлекательным климатом и богатством Греции, могли увлечься самоуверенностью при виде своих громадных военных сил и могли позабыть о Иерусалиме при виде Константинополя. После продолжительного похода и тяжелых лишений войска Готфрида расположились лагерем на равнинах Фракии; они с негодованием узнали, что их соотечественник граф Вермандуа был заключен греками в тюрьму, и их герцог нашелся вынужденным допустить, в отмщение за эту обиду, несколько грабежей и насилий. Их укротила покорность Алексея; он обещал снабжать их лагерь съестными припасами, а когда они отказались от переправы через Босфор в зимнее время, им были отведены помещения среди садов и дворцов на берегах этого узкого пролива. Но неискоренимая неприязнь не утихала в душе двух наций, презрительно называвших одна другую рабами и варварами. Невежество порождает недоверчивость, а эта недоверчивость ежедневно доходила до оскорблений; предрассудков ничего не видит, голод ничего слышит, и на Алексея взвели обвинение, что он намеревался изморить латинов голодом или напасть на них на их опасном посту, со всех сторон окруженном водой. Готфрид приказал трубачам дать сигнал к выступлению в поход, силою проложил себе дорогу, покрыл равнину своими войсками и нарушил безопасность предместий; но ворота Константинополя были сильно укреплены; на его стенах обе стороны вняли голосу миролюбия и религии. Подарки и обещания императора мало-помалу смягчили раздражительность западных иноземцев; в качестве поборника христианства Алексей возбудил в них рвение к осуществлению их святого предприятия, которому обещался содействовать своими войсками и сокровищами. С наступлением весны Готфрид согласился занять в Азии удобный и всем хорошо снабженный лагерь, и лишь только он переправился через Босфор, греческим судам тотчас было дано приказание возвратиться к противоположному берегу. Такой же политики держался Алексей по отношению к другим, прибывшим вслед за тем вождям, которые следовали примеру своих передовых товарищей и были ослаблены их переправой на другой берег. Благодаря своей ловкости и заботливости он предотвратил соединение союзных армий под стенами Константинополя, и перед Троицыным днем уже не оставалось на европейском берегу ни одного латинского пилигрима.
Те же армии, которые угрожали Европе, могли освободить Азию и прогнать тюрок от берегов Босфора и Геллеспонта. Плодородные страны между Никеей и Антиохией были незадолго перед тем отняты у римских императоров, и эти императоры еще не отказывались от своих старинных прав на обладание Сирией и Египтом. В своем энтузиазме Алексей увлекся искренней или притворной надеждой, что он сам пойдет во главе своих новых союзников ниспровергать восточные троны, но более спокойные внушения здравого смысла и его личного темперамента отклонили его от опасного намерения вверить свою особу неизвестным и необузданным варварам. Его благоразумие или его высокомерие удовольствовалось тем, что французские принцы дали ему клятвенное обещание оказывать ему уважение и покорность и положительно обещали или уступить ему свои азиатские завоевания, или владеть ими в качестве покорных и преданных вассалов Римской империи. Их гордость сначала возмущалась такой добровольной зависимостью от иноземного властителя, но они мало-помалу поддались коварным приманкам щедрости и лести, а первые из попавшихся на эту ловушку красноречиво и с успехом склоняли других к участию в их позоре. Гордость Гуго Вермандуа не устояла против тех почестей, которыми он был окружен во время своего пребывания в плену, а пример брата французского короля склонил и других к покорности. В душе Готфрида Булонского все человеческие соображения должны были иметь одну цель - славу Божью и успех Крестового похода. Он с твердостью отвергал соблазнительные предложения Боэмунда и Раймунда, настоятельно уговаривавших его завладеть Константинополем. Алексей ценил его добродетели, основательно называл его поборником империи и наградил его за покорность названием сына и совершением установленного на этот случай обряда. Ненавистный Боэмунд был принят как верный и старинный союзник, и если император напомнил ему о прежней неприязни, то для того только, чтобы похвалить его за мужество, выказанное на равнинах близ Дураццо и Лариссы и за приобретенную там славу. Сыну Гвискара отвели роскошное помещение, в котором его окружили царскою пышностью; однажды, когда он проходил по дворцовой галерее, была оставлена незатворенной дверь, представившая его взорам комнату, которая была завалена до потолка разбросанными в кажущемся беспорядке грудами золота и серебра, шелковыми тканями и драгоценными каменьями, изящными и дорогими предметами роскоши. “Какие завоевания, - воскликнул честолюбивый бедняк, - могут считаться невозможными при обладании такими сокровищами!” “Эти сокровища принадлежат вам, - возразил сопровождавший его грек, заметив, что происходило в его душе, и Боэмунд, после некоторых колебаний, согласился принять этот великолепный подарок. Нормандец был польщен обещанием независимого княжества и Алексей скорее отклонил, чем отверг его смелую просьбу о возведении его в звание высшего придворного служителя или восточного главнокомандующего. Оба Роберта, которые были сыновьями завоевателя Англии и родственниками трех королей, в свою очередь преклонялись перед византийским троном. Одно частное письмо Стефана Шартрского свидетельствует о его уважении к императору, этому лучшему и самому щедрому из всех людей; он дошел до убеждения, что был фаворитом императора, который обещал воспитать и пристроить его младшего сына. В своей южной провинции граф Сен-Жиля и Тулузы с трудом признавал верховенство короля Франции, в котором видел чужеземца, говорившего на иностранном языке. Став во главе ста тысяч человек, он объявил, что считает себя воином и слугой одного Христа и что греческий монарх может довольствоваться заключением союзного и дружеского договора на равных правах. Его упорство возвысило стоимость и цену его покорности, а по словам Анны, он блестел между варварами, как солнце между небесными звездами. О своем отвращении к шумливым и дерзким франкам и о своем недоверии к замыслам Боэмунда, император сообщил своему верному Раймунду, и этот престарелый политик мог ясно заметить, что как бы Алексей ни был фальшив в изъявлениях своей дружбы, он был искренен в своем недоброжелательстве. Дух рыцарства смирился после всех других в лице Танкреда, и, конечно, никто не мог считать за унижение подражание примеру этого безупречного рыцаря. Он с пренебрежением отвергнул золото и лесть греческого монарха, проучил в его присутствии одного дерзкого патриция, укрылся в Азию в одежде простого солдата и со вздохом подчинился авторитету Боэмунда и интересам их общего предприятия. Самой основательной и очевидной причиной их уступчивости была невозможность перебраться через пролив и приступить к исполнению своего обета без дозволения Алексея и без его кораблей; но они втайне ласкали себя надеждой, что лишь только ступят на азиатский континент, их меч загладит их позор и уничтожит обоюдные обязательства, которые, вероятно, не были бы в точности исполнены и со стороны императора. Церемония, которой сопровождалось их вступление в вассальную зависимость, была приятна для народа, уже давно привыкшего смотреть на выставку тщеславия как на доказательство могущества. На своем высоком троне император восседал безмолвно и неподвижно; латинские принцы преклонились перед ним и подчинились необходимости поцеловать его ногу или колени, а их собственные историки постыдились сознаться в этом унижении, но не были в состоянии его опровергнуть.