Закат и падение Римской Империи. Том 6
Шрифт:
Завоевания Роберта в Италии входят в пределы теперешнего королевства Неаполитанского, и даже совершавшиеся в течение семисот лет перевороты не разорвали связи между теми провинциями, которые были объединены его оружием. В состав этой монархии вошли: греческие провинции Калабрия и Апулия, находившееся во власти ломбардов княжество Салерно, республика Амальфи и внутренние округи обширного и старинного герцогства Беневентского. Только три округа этого герцогства избежали его владычества - один навсегда, а два остальных до половины следующего столетия. Германский император передал римскому первосвященнику город Беневент вместе с примыкавшей к нему территорией или в качестве дара или путем обмена, и хотя эта священная территория иногда подвергалась нападениям, имя св. Петра в конце концов одержало верх над мечом норманнов. Первая колония, основанная норманнами в Аверсе, завладела Капуей и удержала ее в своей власти, а владетельные князья Капуи были доведены до такого положения, что просили милостыню перед дворцом своих предков. Герцоги теперешней метрополии - города Неаполя отстаивали народную свободу под покровительством Византийской империи. Между новыми приобретениями Гвискара останавливают на себе внимание читателя Салерно своей ученостью и Амальфи своей торговлей. I. Юриспруденция есть та сфера знаний, которая предполагает предварительное введение законов и права собственности, между тем как богословие, по-видимому, может быть заменено более правильным пониманием религии и законами здравого смысла. Но к медицине необходимость заставляет прибегать и дикарей, и философов, а если наши недуги обостряются от роскоши, зато в века варварства людям приходилось чаще страдать от побоев и ран. Медицинские познания греков распространились между арабами, поселившимися в Африке, в Испании и в Сицилии, и среди мирных международных сношений, часто прерывавшихся войнами, искра учености зажглась и с любовью охранялась в городе Салерно, который славился честностью своих мужчин и красотой своих женщин. Там была основана школа - первая школа, возникшая среди мрака, в который была погружена Европа; она была посвящена искусству исцелять страждущих; совесть монахов и епископов примирилась с этой благотворной и доходной профессией, и пациенты, принадлежавшие к самым высшим слоям общества и жившие в самых отдаленных странах, стали приглашать к себе салернских докторов или посещать их. Норманнские завоеватели оказывали этим докторам покровительство, а сам Гвискар хотя и вырос в занятиях военным ремеслом, но был способен ценить заслуги и достоинства ученых. Один из африканских христиан, по имени Константин, возвратился из Багдада после тридцатидевятилетних странствований, вполне усвоив знание арабского языка и арабскую ученость, и этот ученик Авиценны обогатил Салерно своими практическими сведениями, своими наставлениями и сочинениями. Его медицинская школа долго дремала под именем университета, но ее принципы были вкратце выражены в двенадцатом столетии в целом ряде афоризмов, изложенных в форме леонинских или рифмованных литературных стихов. II. В семи милях к западу от Салерно и в тридцати к югу от Неаполя когда-то ничтожный городок Амальфи доказал, к какому могуществу приводит предприимчивость и какие она приносит плоды. Его плодородная территория была невелика, но он стоял на берегу моря, которое было открыто для всех; его жители прежде всех стали снабжать западные страны мануфактурными изделиями и продуктами Востока, и эта прибыльная торговля сделалась для них источником богатства и свободы. Их управление было народное под властью герцога и под верховенством греческого императора. Внутри городских стен Амальфи насчитывали пятьдесят тысяч граждан, и ни в каком другом городе не было более обильных запасов золота, серебра и предметов изысканной роскоши. Толпившиеся в его порту моряки были в превосходстве знакомы с теорией и практикой мореходства и с астрономией, а их искусству или удаче мы обязаны изобретением компаса, доставившего возможность плавать по всем морям земного шара. Их торговые предприятия простирались до берегов Африки, Аравии и Индии или по меньшей мере имели целью продукты этих стран, а их поселения в Константинополе, Антиохии,
Двенадцатого, и последнего из сыновей Танкреда, Роджера, долго задерживали в Нормандии его собственная молодость и преклонные лета его отца. Он принял приятное для него приглашение прибыть в Италию, и, торопливо достигнув норманнского лагеря в Апулии, сначала снискал уважение своего старшего брата, а потом возбудил в нем зависть.
Оба они были одинаково мужественны и одинаково честолюбивы; но юность, красота и изящные манеры Роджера расположили в его пользу и солдат и жителей. Он имел так мало средств для содержания себя и сорока своих приверженцев, что спустился с роли завоевателя на роль грабителя и с роли грабителя на роль домашнего вора, а понятия о собственности были в ту пору так шатки, что его собственный историк, по его особому требованию, возводит на него обвинение в краже лошадей из одной конюшни в Мельфи. Его мужество вывело его из бедности и унижения; от своего низкого ремесла он возвысился до заслуг и славы, приобретенных в священной войне, а в его нападении на Сицилию ему содействовали усердие и политика его брата Гвискара. После отступления греков идолопоклонники (так католики осмеливались называть сарацинов) загладили свои потери и восстановили свое низвергнутое владычество; но окончательное освобождение Сицилии, которое было безуспешно предпринято военными силами восточной империи, было совершено небольшим отрядом авантюристов. В первую экспедицию Роджер в открытой шлюпке преодолел действительные или мнимые опасности Сциллы и Харибды, высадился только с шестидесятью солдатами на неприятельском берегу, оттеснил сарацинов к воротам Мессины и благополучно возвратился домой с собранной на пути добычей. При обороне крепости Трани он также отличался необыкновенной деятельностью и стойкостью. В старости он любил рассказывать, как он сам и графиня, его жена, были доведены во время осады до такого бедственного положения, что у них был только один плащ, который они носили попеременно, и как во время одной вылазки его лошадь была убита, а он попался в руки сарацинов, но отбился своим мечом и возвратился в город со своим седлом на спине, не желая оставлять в руках бусурман даже самого ничтожного трофея. Во время осады Трани триста норманнов устояли против военных сил всего острова и отразили их нападения. В сражении при Черамио пятьдесят тысяч всадников и пехотинцев были разбиты ста тридцатью шестью христианскими солдатами, не включая в число этих последних св. Георгия, сражавшегося на коне в самых передовых рядах. Отбитые у неприятеля знамена и четыре верблюда были назначены в подарок преемнику св. Петра, и если бы эта отнятая у варваров добыча была выставлена не в Ватикане, а в Капитолии, она могла бы воскресить воспоминание о победах над карфагенянами. Эта незначительная цифра норманнов, по всему вероятию, обозначала только число их рыцарей или знатных всадников, при каждом из которых находились на поле сражения пять или шесть человек свиты; однако, если даже допустить такое объяснение и принять в соображение, что на стороне норманнов были преимущества храбрости, хорошего вооружения и воинской славы, все-таки в поражении такой многочисленной армии осмотрительный читатель усмотрит или чудо, или вымысел. Жившие в Сицилии арабы часто получали значительные подкрепления от своих соотечественников из Африки; во время осады Палермо норманнской кавалерии помогали галеры, присланные Пизой, а когда наступил час битвы, взаимная зависть между двумя братьями возвышалась до благородного и непреодолимого соревнования. После тридцатилетней борьбы Роджер получил, вместе с титулом великого графа, верховную власть над самым обширным и самым плодородным из всех островов Средиземного моря, а в его системе управления сказался такой благородный и просвещенный ум, который был и выше его времени, и выше его воспитания. Он дозволил мусульманам свободно исповедовать их религию и пользоваться их собственностью один философ, бывший доктором в Мазаре и происходивший от рода Мухаммеда, обратился к завоевателю с публичным приветствием и был приглашен ко двору; его география семи стран была переведена на латинский язык, и внимательно прочитавший ее Роджер предпочел книгу араба произведениям грека Птолемея. Остатки исповедовавших христианство туземцев содействовали успеху норманнов; они были за это награждены торжеством креста. Остров был снова подчинен юрисдикции римского первосвященника; в главных городах были посажены новые епископы, а духовенство было удовлетворено щедрыми пожалованиями в пользу церквей и монастырей. Впрочем, христианский герой отстоял свои права светского правителя. Вместо того чтобы отказаться от инвеституры бенефиций, он искусно обратил притязания пап в свою личную пользу, и верховенство короны было упрочено и расширено странной буллой, признававшей владетелей Сицилии наследственными и вечными легатами папского престола.
Завоевание Сицилии доставило Роберту Гвискару более славы, чем пользы; обладание Апулией и Калабрией не удовлетворяло его честолюбия, и он решился найти или создать предлоги для нападения на восточную империю и, быть может, для ее завоевания. Со своей первой женой, разделявшей с ним лишения его молодости, он развелся под предлогом кровного родства, а ее сыну Боэмунду было суждено скорее подражать, чем наследовать его знаменитому отцу. Второй женой Гвискара была дочь одного из салернских принцев; родившегося от нее сына Роджера Ломбарды признали преемником Гвискара; пять дочерей, которых Гвискар имел от той же жены, были выданы замуж за людей знатного происхождения, а одна из них была в нежном возрасте помолвлена за сына и наследника императора Михаила, красивого юношу Константина. Но константинопольский престол был потрясен внутренним переворотом; семейство императора Дуки было заперто во дворце или в монастыре, и огорченный несчастной судьбой своей дочери и своего союзника Роберт стал помышлять о мщении. Вскоре после того в Салерно появился грек, называвший себя отцом Константина и рассказывавший подробности своего падения и бегства. Герцог принял этого несчастного друга, окружил его царской пышностью и называл его императорскими титулами; во время торжественного переезда Михаила через Апулию и Калабрию народ приветствовал его своими слезами и возгласами, а папа Григорий Седьмой обратился к епископам с приглашением молиться о возвращении Михаилу престола и к католикам с приглашением сражаться за такое благочестивое дело. Беседы Михаила с Робертом были часты и дружественны, а для их обоюдных обещаний служили порукой мужество норманнов и богатства Востока. Однако, по признанию греков и латинов, этот Михаил был только выставкой, так как он был самозванец; это был или монах, бежавший из своего монастыря, или лакей, прежде служивший во дворце. Обман был устроен хитрым Гвискаром, который был уверен, что после того, как этот претендент придаст приличную окраску военной экспедиции, его нетрудно будет низвести на его прежнюю скромную роль. Но победа была единственным аргументом, способным убедить греков, а рвение латинов было гораздо слабее их легковерия; норманнские ветераны желали наслаждаться плодами своих трудов, а невоинственные итальянцы дрожали от страха при мысли о явных и о неведомых опасностях заморской экспедиции. На своих рекрутов Роберт старался влиять подарками, обещаниями и угрозами кар как светских, так и церковных; а некоторые из совершенных им насилий, быть может, послужили поводом для обвинения его в том, что он безжалостно вербовал на службу и стариков, и детей. После двухлетних непрерывных приготовлений его сухопутные и морские силы были собраны в Отранто, на крайней оконченности Италии, и Роберта сопровождали туда его жена, которая обыкновенно сражалась рядом с ним, его сын Боэмунд и то лицо, которое выдавало себя за императора Михаила. Тысяча триста рыцарей, частью принадлежавших по своему рождению к норманнской расе, частью только воспитанных в норманнской школе, составляли главную силу армии, которая доходила до тридцати тысяч человек разного рода. На ста пятидесяти судах уместились люди, лошади, оружие, военные машины и покрытые сырыми кожами деревянные башни; транспортные суда были построены в итальянских портах, а галеры были доставлены вступившей с Роджером в союз Рагузской республикой.
У входа в Адриатическое море берега Италии и Эпира сближаются. Расстояние между Брундизием и Дураццо, образующее так называемый римский проход, не превышает ста миль; против Отранто оно суживается до пятидесяти миль, а незначительная ширина этого пролива навела Пирра и Помпея на величественный или сумасбродный проект постройки моста. Прежде чем приступить к посадке войск на суда, норманнский герцог отрядил Боэмунда во главе пятнадцати галер с поручением напасть или угрожать нападением на остров Корфу, осмотреть противоположный берег и занять в окрестностях Валлоны гавань для высадки войск. Боэмунд совершил переезд и высадился на берег, не встретив неприятеля, а эта удачная попытка обнаружила, в каком пренебрежении и упадке находились морские силы греков. Острова и приморские города Эпира были покорены военными силами Роберта или одним страхом, который наводило его имя; из Корфу (я употребляю новейшее название этого острова) Роджер отправился с своим флотом и армией осаждать Дураццо. Этот город был ключом для входа в империю с западной стороны; его охраняли старинные репутации, незадолго перед тем построенные укрепления, прославившиеся победами в восточных войнах патриции Георгий Палеолог и многочисленный гарнизон из албанцев и македонян, во все века отличавшихся воинскими доблестями. В этом предприятии мужеству Гвискара пришлось бороться с опасностями и неудачами всякого рода. В самое благоприятное время года внезапно поднялся снежный ураган в то время, как его флот плыл вдоль берега; сильный южный ветер вздул волны Адриатического моря, и новое кораблекрушение оправдало старинную гнусную репутацию Акрокеравнийских утесов. Паруса, мачты и весла частью сделались негодными для употребления, частью были унесены ветром; море и берег покрылись обломками судов, оружием и трупами, а большая часть провизии или потонула, или попортилась от воды. Герцогская галера с трудом спаслась от ярости волн, и Роберт провел целую неделю на ближнем мысу, собирая остатки своего флота и стараясь возбудить мужество в павших духом солдатах. Норманны уже не были теми отважными и опытными моряками, которые плавали по океану от берегов Гренландии до Атласских гор и с усмешкой отзывались о ничтожных опасностях Средиземного моря. Они плакали во время бури и были испуганы приближением венецианцев, которые выступили против них вследствие просьбы и обещаний византийского двора. Первое сражение не было неблагоприятно для Боэмунда - безбородого юноши, командовавшего флотом своего отца. Галеры Венецианской республики простояли всю ночь на якорях, расположившись в форме полумесяца, а во втором сражении они были обязаны победой своим искусным эволюциям, удачному размещению своих стрелков из лука, тяжести своих дротиков и греческому огню, которым снабдил их император. Апулийские и рагузские суда искали спасения у берегов; у некоторых из них победитель перерезал канаты, и они были уведены в плен, а сделанная из города вылазка распространила резню и смятение до палаток герцога Норманнского. В Дураццо были присланы подкрепления, а лишь только осаждающие утратили владычество на море, острова и приморские города перестали доставлять в их лагерь подати и съестные припасы. В этом лагере скоро возникли заразительные болезни; пятьсот рыцарей умерли бесславной смертью, а из списка погребений (если предположить, что все умершие были приличным образом погребены) видно, что Гвискар лишился десяти тысяч человек. Среди этих бедствий один Гвискар был тверд и непоколебим, и между тем, как он собирал новые военные силы из Апулии и Сицилии, он то громил стены Дураццо своими военными машинами, то пытался взобраться на них по лестницам, то подводил под них подкопы. Но его искусство и мужество натолкнулись на такое же мужество и на более усовершенствованное искусство. Он подкатил к подножию городского вала подвижную башню, в которой могли поместиться пятьсот солдат; но при спуске к воротам или к подъемному мосту башня была остановлена громадной перекладиной, и это деревянное сооружение мгновенно сделалось жертвой греческого огня.
В то время как на Римскую империю нападали на востоке турки, а на западе норманны, престарелый преемник Михаила передал скипетр в руки знаменитого полководца Алексея, сделавшегося основателем династии Комнинов. Принцесса Анна, которая была и дочерью Алексея и историком его царствования, замечает на своем высокопарном языке, что даже Геркулес был бы не в силах бороться с двумя противниками; поэтому она одобряет торопливое заключение мира с турками, давшее ее отцу возможность лично руководить обороной Дураццо. При своем вступлении на престол Алексей нашел лагерь без солдат, а казну без денег; но он выказал такую энергию и деятельность в своих распоряжениях, что в шесть месяцев собрал семидесятитысячную армию и совершил переход в пятьсот миль. Его войска были набраны в Европе и в Азии, на всем пространстве от Пелопоннеса до Черного моря; его личное величие обнаруживалось в серебряном вооружении и в богатой конской сбруе отряда конной гвардии, и его сопровождала свита из знатных людей и принцев; в числе этих последних были люди, носившие среди быстрых дворцовых переворотов порфиру и, благодаря мягкости нравов того времени, жившие в роскоши и в почете. Их юношеский пыл мог воодушевлять армию; но их склонность к наслаждениям и презрение к субординации были причиной неурядицы и несчастий, а их безотвязное требование скорой и решительной битвы сбило с толку осмотрительного Алексея, который мог бы окружить осаждающих и заставить сдаться от голода. Перечисление провинций наводит на печальное сравнение стабильных пределов римского мира с теми, которыми он ограничивался в ту пору; новые рекруты набирались на скорую руку и под влиянием страха, а чтоб присоединить к армии гарнизоны Анатолии или Малой Азии, пришлось очистить города, которые были немедленно заняты тюрками. Главную силу греческой армии составляли варанги или скандинавские телохранители, число которых было незадолго перед тем увеличено колонией изгнанников и добровольцев, пришедших с британского острова Фулы. Под игом норманнского завоевателя датчане и англичане терпели угнетения и сбились между собой; отряд юных авантюристов решился покинуть страну рабства; море было открыто для их бегства, и во время своих долгих странствований они посещали все берега, на которых надеялись найти свободу и средства для мщения. Греческий император принял их к себе на службу, и местом их первого поселения был новый город на азиатском берегу; но Алексей скоро вызвал их оттуда для охраны своей особы и своего дворца, и оставил их преданность и мужество в наследство своим преемникам. Когда они узнали, что неприятель, с которым их ведут сражаться, называется норманнами, в них воскресли воспоминания о прошлых бедствиях; они с радостью выступили в поход против национального врага и надеялись восстановить в Эпире репутацию, утраченную в битве при Гастингсе. К варангам присоединилось несколько отрядов франков или латинов, а мятежники, укрывшиеся в Константинополе от тирании Гвискара, нетерпеливо ждали случая выказать свое усердие и отомстить за вынесенные обиды. Ввиду трудностей своего положения император не пренебрег неприглядным содействием фракийских и болгарских павликиан и манихеев, а эти еретики соединяли с терпением мучеников мужество и дисциплину храбрых солдат. Мирный договор с султаном доставил императору отряд из тысячи тюрок, а копьям норманнской кавалерии Алексей мог противопоставить стрелы скифских всадников. Узнав о многочисленности выступившей против него армии, Роберт созвал своих командиров на совещание. “Вы видите, - сказал он, - в какой вы находитесь опасности; она настоятельна и неизбежна. Возвышенности покрыты войсками и знаменами, а греческий император привык к войнам и к победам. Наше единственное спасение в повиновении и в единодушии, и я готов уступить главное начальство более достойному вождю”. Даже его тайные враги выразили ему, в эту опасную минуту, свое уважение и доверие. Тогда герцог продолжал: “Будем рассчитывать на плоды победы и отнимем у трусов средства к бегству. Сожжем наши суда и наши багажи и будем сражаться на этом месте, как если бы это было место нашей родины и нашего погребения”. Это решение было одобрено единогласно и, выйдя из за своих окопов, Гвискар выстроил свою армию в боевом порядке в ожидании приближавшегося неприятеля. Его тыл был прикрыт небольшой речкой; его правое крыло растянулось до берега моря, а левое до гор, и он, быть может, не знал, что на этом самом месте Цезарь и Помпей оспаривали друг у друга всемирное владычество.
Наперекор совету самых опытных вождей Алексей решился дать генеральное сражение и убеждал стоявший в Дураццо гарнизон содействовать освобождению города своевременной вылазкой. Он двинулся двумя колоннами с намерением до рассвета напасть на норманнов врасплох с двух противоположных сторон; его легкая кавалерия рассеялась по равнине; стрелки из лука составляли вторую линию, а варанги пожелали занять почетный пост в авангарде. В первой схватке боевые секиры иноземцев произвели сильное опустошение в армии Гвискара, уменьшившейся в ту пору до пятнадцати тысяч человек. Ломбардцы и калабрийцы обратились в позорное бегство; они бежали в направлении к реке и к морю; но мост был разрушен с целью помешать вылазке гарнизона, а вдоль берега стояли венецианские галеры, которые стали стрелять из своих военных машин в беспорядочное сборище беглецов. В то время как эти беглецы были на краю гибели, они были спасены мужеством и распорядительностью вождей. Греки изображали жену Роберта, Гаиту, воинственной амазонкой и второй Палладой, менее искусной в художествах, чем афинская богиня, но не менее ее страшной в бою; хотя Гаита и была ранена стрелой, она не покинула поля сражения и старалась увещаниями и собственным примером остановить спасавшиеся бегством войска. Ее слабый женский голос нашел поддержку в более звучном голосе и в более сильной руке герцога Норманнского, который был столько же хладнокровен в бою, сколько благороден в исполнении долга. “Куда, - воскликнул он громким голосом, - куда бежите вы? Ваш враг неумолим, а смерть не так мучительна, как рабство”. Минута была решительная: когда варанги двинулись вперед из за пределов боевой линии, их фланги оказались незащищенными, восемьсот рыцарей, составлявшие главную боевую силу герцога, еще были целы и невредимы; они бросились в атаку, и греки со скорбью говорят о яростном и непреодолимом натиске французской кавалерии. Алексей сделал все, чего можно требовать от солдата и от полководца, но когда он сделался свидетелем избиения варангов и бегства тюрок, его презрение к собственным подданным убедило его, что дело окончательно проиграно. Оплакивая это печальное событие, принцесса Анна ограничивается тем, что хвалит силу и быстроту отцовского коня и энергическую борьбу Алексея с одним всадником, который едва не вышиб его из седла ударом копья, пронзившего императорский шлем. Благодаря своей отчаянной храбрости он пробился сквозь французский эскадрон, препятствовавший его бегству, и, пробродив два дня и две ночи в горах, нашел если не душевный, то физический отдых внутри городских стен Лихнида. Победоносный Роберт упрекал свои войска в том, что вследствие запоздалого и медленного преследования из его рук ускользнула такая блестящая добыча; но он нашел утешение для этой неудачи в забранных на поле сражения трофеях и знаменах, в богатстве и роскоши византийского лагеря и в славе, которую ему доставляло поражение армии в пять раз более многочисленной,
Более нежели вероятно, что Гвискар не горевал об утрате этого мнимого императора, содержание которого стоило ему дорого и который вызывал со стороны греков только презрение и насмешки. После своего поражения греки не прекратили обороны Дураццо, и венецианский комендант заменил Георгия Палеолога, которого император неосторожно отозвал с его поста. Палатки осаждающих были превращены в бараки, способные защищать от зимней непогоды, а в ответ на отказ гарнизона сдаться Роберт дал понять, что его терпение по меньшей мере так же велико, как упорство осажденных. Быть может, он уже рассчитывал в ту пору на тайные сношения с одним знатным венецианцем, который, соблазнившись обещанием богатой и знатной невесты, согласился выдать город изменой. В одну темную ночь с городского вала были спущены веревочные лестницы, по которым молча взобрались ловкие калабрийцы, и греков разбудили имя победителя и звуки его труб. Впрочем, осажденные три дня защищались в улицах от неприятеля, в руках которого уже находился городской вал, и с той минуты, как город был обложен, и до той минуты, когда он был взят, прошло около семи месяцев. Из Дураццо норманнский герцог проник внутрь Эпира или Албании, перешел через первые горы Фессалии, застигнул врасплох триста англичан в городе Кастории, приблизился к Фессалонике и навел страх на Константинополь. Более настоятельная обязанность принудила его приостановить исполнение его честолюбивых замыслов. Кораблекрушения, заразительные болезни и неприятельский меч уменьшили его армию до одной трети ее первоначального состава, а вместо новобранцев, которыми он мог бы пополнить ее убыль, он получил из Италии жалобные письма, в которых его уведомляли о вызванных его отсутствием опасностях и бедствиях, о восстании городов и баронов в Апулии, о бедственном положении папы и приближении или вторжении германского короля Генриха. Он был такого высокого о себе мнения, что считал свое личное присутствие достаточным для безопасности государства, и совершил обратный переезд морем на одной бригантине, оставив армию под начальством своего сына и норманнских графов; Боэмунда он убеждал в необходимости уважать свободу равных с ним по рангу товарищей, а графов он убеждал в необходимости повиноваться воле их вождя. Сын Гвискара пошел по стопам своего отца, и греки сравнивали этих двух опустошителей с гусеницей и с саранчой, из которых последняя поедает то, что уцелело от первой. После двух побед, одержанных над императором, он спустился в равнину Фессалии и осадил столицу баснословного Ахиллова царства Лариссу, в которой находились казнохранилище и магазины византийской армии. Впрочем, нельзя не воздать должной похвалы стойкости и благоразумию Алексея, мужественно боровшегося с бедствиями того времени. При бедности государственной казны он не побоялся заимообразно взять из церквей излишние украшения; покинувших его армию манихеев он заменил некоторыми из живших в Молдавии племен; подкрепление из семи тысяч тюрок заменило их погибших соотечественников, с избытком возместив эту утрату, а греческие солдаты стали упражняться в верховой езде, в стрельбе из лука, в устройстве засад и в эволюциях. Алексей узнал по опыту, что спешившиеся грозные франкские всадники неспособны сражаться и даже почти неспособны двигаться; поэтому его стрелкам из лука было приказано целить не в людей, а в лошадей, а на тех пунктах, где можно было ожидать нападения, были разбросаны костыли и расставлены сети. В окрестностях Лариссы война велась мешкотно и с переменным счастьем. Мужество Боэмунда нигде ему не изменяло и нередко увенчивалось успехом; но его лагерь был разграблен греками при помощи военной хитрости; город был неприступен, а продажные или недовольные графы стали покидать его знамя, нарушать свою присягу и переходить на службу к императору. Алексей возвратился в Константинополь не столько со славой победителя, сколько с выгодами, доставляемыми победой. Очистив завоеванную территорию, которую уже нельзя было удержать в своей власти, сын Гвискара отплыл в Италию и был радостно встречен отцом, ценившим его заслуги и скорбевшим о его неудаче.
Из латинских принцев, желавших успеха Алексею и относившихся враждебно к Роберту, самым готовым к услугам и самым могущественным был Генрих Третий или Четвертый, король Германии и Италии и будущий западный император. Послание, с которым обратился к нему греческий монарх как к своему брату, наполнено самыми горячими изъявлениями дружбы и выражениями самого горячего желания скрепить их союз публичными и семейными узами. Он поздравляет Генриха с успешным окончанием справедливой и благочестивой войны и сожалеет о том, что благосостояние его собственных владений нарушено дерзким предприятием норманна Роберта. Список присланных им подарков знакомит нас с нравами того времени; то были - блестящая золотая корона, усыпанный жемчугом крест для ношения на груди, ящик с мощами и вместе с тем с именами и с титулами святых, хрустальная ваза, сардониксовая ваза, бальзамное дерево, по всему вероятию полученное из Мекки, и сотня пурпуровых материй. К этому он присовокупил более солидный подарок из ста сорока четырех тысяч византийских золотых монет и уверение, что пришлет еще двести шестнадцать тысяч, лишь только Генрих вступит во главе армии на территорию Апулии и скрепит присягой союз против общего врага. Германский король, уже находившийся в ту пору в Ломбардии во главе армии и преданной ему партии, принял эти щедрые предложения и двинулся на юг; его остановило известие о битве при Дураццо; но страх, который внушали его военные силы или его громкое имя, заставил Роберта торопливо возвратиться домой, и этим Генрих сполна отплатил за полученный из Греции подарок. Генрих непритворно ненавидел норманнов, которые были союзниками и вассалами его непримиримого врага Григория Седьмого. Усердие и честолюбие этого высокомерного духовного сановника снова разожгли старинную вражду между троном и митрой; король и папа низложили один другого и каждый из них возвел соперника на трон своего светского или духовного антагониста. После поражения и смерти швабского мятежника Генрих отправился в Италию для того, чтоб надеть на свою голову императорскую корону и выгнать тирана церкви из Ватикана. Но римляне были преданы Григорию; их мужество окрепло от полученной из Апулии помощи людьми и деньгами, и германский король три раза безуспешно осаждал их город. В четвертом году он, как утверждают, подкупил византийским золотом римскую знать, у которой и поместья и замки были разорены войной. В его руки были отданы городские ворота, мост и пятьдесят заложников; антипапа Юшмент Третий был посвящен в Латеран и из признательности короновал своего покровителя в Ватикане; тогда император Генрих избрал своей резиденцией Капитолий в качестве законного преемника Августа и Карла Великого. В развалинах Септизония еще оборонялся племянник Григория; сам папа был осажден в замке св. Ангела своего норманнского вассала. Их дружеские отношения были прерваны какими то обоюдными обидами и несправедливостями; но ввиду крайней опасности Гвискар стал действовать так, как того требовали принесенная им присяга, его личные интересы, которые были сильнее всякой присяги, его влечение к славе и ненависть к обоим императорам. Он развернул священное знамя и решился поспешить на помощь к князю апостолов; он быстро собрал шесть тысяч всадников и тридцать тысяч пехотинцев, то есть самую многочисленную из всех когда-либо находившихся под его начальством армий, а во время его похода от Салерно до Рима его поощряли общие похвалы и обещания небесной помощи. Генрих, вышедший победителем из шестидесяти шести сражений, испугался его приближения; он вспомнил, что какие то важные дела требуют его присутствия в Ломбардии, обратился к римлянам с увещанием не нарушать их верноподданнических обязанностей и торопливо выехал из города за три дня до прибытия норманнов. В течение менее трех лет сын Танкреда Готевилльского прославил себя тем, что спас папу и заставил обоих императоров, и восточного и западного, спасаться бегством от его победоносных армий. Но торжество Роберта омрачили бедствия Рима. При помощи друзей Григория норманнам удалось пробить городские стены или взобраться на них по лестницам; но императорская партия еще была и сильна и деятельна; на третий день вспыхнуло сильное восстание, а одно неосторожное слово, сказанное победителем для поощрения к обороне или к мщению, послужило сигналом для поджогов и грабежа. Сицилийские сарацины, которые были подданными Роджера и союзниками его брата, воспользовались этим удобным случаем для того, чтоб грабить и осквернять священный город христиан; несколько тысяч граждан подверглись на глазах у своего духовного отца и от руки его союзников насилиям, захвату в плен или смерти, а обширная часть города между Ла-тераном и Колизеем была уничтожена огнем и навсегда осталась необитаемой. Григорий покинул город, в котором его стали ненавидеть и, вероятно, перестали бояться, и отправился доживать свой век в салернском дворце. Хитрый первосвященник, быть может, льстил тщеславию Гвискара, обещая ему римскую или императорскую корону; но если эта опасная мера и могла разжечь честолюбие норманна, она навсегда оттолкнула бы самых преданных папе германских князей.
Освободитель и бич Рима мог бы наконец на время предаться отдыху; но в том же году, в котором от него бежал германский император, неутомимый Роберт снова взялся за свой проект восточных завоеваний. Из усердия или из признательности Григорий обещал ему владычество над Грецией и Азией, собранные им войска были воодушевлены своим успехом и горели нетерпением сразиться. Их многочисленность Анна сравнивает, применяясь к языку Гомера, с роем пчел; но я уже указал, какой был высший размер военных сил, находившихся в распоряжении Гвискара; они уместились в этой вторичной экспедиции на ста двадцати судах, а так как время года было позднее, то Гвискар предпочел порт Брундизия со всех сторон открытому отрантскому рейду. Предвидевший вторичное нападение Алексей усердно заботился о восстановлении морских сил империи и получил от Венецианской республики важные подкрепления, состоявшие из тридцати шести транспортных судов, четырнадцати галер и девяти гальотов или кораблей, отличавшихся необыкновенной крепостью и величиной. За эту услугу было щедро отплачено правом или монополией торговли, даровой уступкой нескольких лавок и домов в константинопольском порту и податью, которая была установлена в пользу Сен-Марка и была тем более приятна венецианцам, что собиралась с их соперника - города Амальфи. Благодаря союзу греков с венецианцами Адриатическое море покрылось неприятельскими судами; но вследствие небрежности этих судов и бдительности Роберта, или благодаря перемене ветра, или под прикрытием тумана Роберту удалось пробраться, и норманнские войска благополучно высадились на берегах Эпира. Во главе двадцати сильных и хорошо снаряженных галер неустрашимый герцог немедленно вышел на встречу к неприятелю, и хотя он более привык сражаться сидя на коне, он вверил исходу морской битвы и свою собственную жизнь, и жизнь своего брата и двух сыновей. Владычество на море оспаривалось в трех сражениях, происходивших в виду острова Корфу; в двух первых искусство и многочисленность союзников одержали верх, но в третьем норманны одержали решительную и полную победу. Легкие бригантины греков рассеялись в постыдном бегстве; девять венецианских плавучих крепостей оказали более упорное сопротивление; из них семь были потоплены, а две взяты; две тысячи пятьсот пленников тщетно молили победителя о пощаде, а дочь Алексея оплакивала гибель тринадцати тысяч подданных или союзников своего отца. Гвискар восполнял своим гением то, чему не научился на опыте; каждый вечер, после того как им был подан сигнал к отступлению, он хладнокровно обсуждал причины своей неудачи и придумывал новые способы восполнить то, чего ему недоставало, и сделать бесплодными превосходства своего противника. Наступление зимы заставило его приостановить наступательное движение; лишь только снова наступила весна, он опять стал помышлять о завоевании Константинополя; но вместо того, чтобы пробираться через возвышенности Эпира, он обратил свое оружие на Грецию и на острова, так как тамошняя добыча могла служить вознаграждением за его труды, а его сухопутные и морские силы могли там действовать сообща с большей энергией и с большим успехом. Но на острове Кефалония его замыслы были разрушены эпидемической болезнью; сам Роберт испустил дух в своей палатке на семидесятом году своей жизни, а народная молва приписывала его кончину отраве, в которой обвиняла или его жену, или греческого императора. Эта преждевременная смерть открыла беспредельное поле для фантастических предположений о тех подвигах, которые он еще мог бы совершить, а дальнейшие события достаточно ясно доказали, что могущество норманнов зависело от его существования. Победоносная армия, перед которой еще не появлялся неприятель, разъяснялась или отступила в беспорядке и в смятении, а дрожавший за безопасность своей империи Алексей был обрадован тем, что опасность миновала. Галера, на которой везли бренные останки Гвискара, потерпела крушение у берегов Италии; но трупу герцога не дали утонуть в морских волнах, и он был погребен в Венузии, которая прославилась не столько тем, что была местом погребения норманнского героя, сколько тем, что была родиной Горация. Его второй сын и преемник Роджер немедленно снизошел на скромную роль герцога Апулии, а храброму Боэмунду уважение или пристрастие его отца оставило в наследство только его меч. Притязания Боэмунда нарушали спокойствие нации, пока первый Крестовый поход против восточных неверующих не открыл для него более блестящего поприща славы и завоеваний. Самые блестящие человеческие надежды на будущее улетучиваются в могиле так же скоро, как и самые скромные. Мужская линия Роберта Гвискара пресеклась и в Апулии и в Антиохии при втором поколении; но его младший брат сделался прародителем целого ряда королей, и сыну великого графа достались в удел и имя и завоевания и мужество первого Роджера. Сын этого норманнского выходца родился в Сицилии; ему было только четыре года, когда он унаследовал верховную власть над этим островом, так что рассудок мог бы позавидовать его счастливой судьбе, если бы хоть на минуту мог увлечься хотя и благонамеренным, но во всяком случае химерических желанием властвовать. Если бы Роджер удовольствовался своими доходными наследственными владениями, его счастливые и признательные подданные, вероятно, считали бы его за своего благодетеля, а если бы его мудрое управление могло возвратить счастливые времена греческих колоний, богатство и могущество одной Сицилии могли бы доставить не менее того, чего можно было ожидать от самых обширных завоевательных замыслов. Но честолюбию великого графа были чужды такие благородные цели; оно нашло для себя удовлетворение вульгарным путем насилий и коварства. Он постарался подчинить своей власти весь Палермо, половина которого была отдана старшей линии его дома; он стал расширять свои владения в Калабрии далее тех пределов, которые были установлены прежними договорами, и с нетерпением следил за упадком физических сил Робертова внука, своего двоюродного брата Вильгельма Апулийского. При первом известии о его преждевременной смерти Роджер отплыл из Палермо с семью галерами, стал на якорь в Салернской бухте, принял, после десятидневных переговоров, верноподданническую присягу от жителей норманнской столицы, заставил баронов преклониться перед своей властью и исторгнул легальную инвеституру от пап, которые уже не были в состоянии выносить ни дружбу, ни вражду могущественного вассала. Он не посягнул на священную территорию Беневента, так как она была наследственным достоянием св.Петра; но взятием Капуи и Неаполя он довершил то, что было задумано его дядей Гвискаром, и победоносный Роджер сделался единственным наследником всех норманнских завоеваний. Из сознания своего могущества и своих личных достоинств он пренебрег титулами герцога и графа, так как остров Сицилия в соединении почти в третьей частью италийского континента могла служить основой для такого королевства, которое уступало бы первенство лишь монархиям французской и английской. Национальные вожди, присутствовавшие при его короновании в Палермо, конечно, имели право решить, под каким именем он будет над ними царствовать; но для принятия королевского титула было бы недостаточно сослаться на пример какого-нибудь греческого тирана или сарацинского эмира, а девятеро королей латинского мира, вероятно, не захотели бы принять его в свою среду, пока он не будет утвержден в своем новом звании римским первосвященником. Гордость Анаклета была удовлетворена тем, что он мог дать титул, до исходатайствования которого унизилась гордость норманна; но его собственный авторитет был поколеблен избранием на его место другого папы, назвавшегося Иннокентием Вторым, и между тем как Анаклет не двигался из Ватикана, его счастливый соперник, бродя по Европе, добился того, что был повсюду признан в своем звании. Юная монархия Роджера была поколеблена и почти ниспровергнута неудачным выбором духовного покровителя и для того, чтобы погубить сицилийского разбойника, стали действовать заодно и меч германского императора Лотаря Второго, и произнесенное Иннокентием отлучение от церкви и флоты Пизы, и усердие св. Бернара. После мужественного сопротивления норманнский принц был выгнан с италийского континента, а когда совершалась церемония инвеституры нового герцога Апулии, папа и император держали концы gonfanon’a или флагштока в знак того, что они не отказывались от своих прав и прекратили свою вражду. Но эта недоверчивая дружба была непродолжительна и непрочна; болезни и дезертирство скоро уничтожили германскую армию; герцог Апулии вместе со всеми своими приверженцами был стерт с лица земли завоевателем, редко прощавшим своих врагов как мертвых, так и живых, хотя и высокомерный, но слабый первосвященник сделался, подобно своему предместнику Льву Девятому, пленником и другом норманнов, а их примирение было прославлено красноречием св.Бернара, который стал с тех пор преклоняться перед титулом и добродетелями короля Сицилии.
В искупление своей нечестивой войны против преемника св. Петра, этот монарх обещал развернуть христианское знамя и поспешил исполнить обет, который был вполне согласен и с его интересами и с его желанием отомстить за себя. Бедствия, незадолго перед тем вынесенные Сицилией, давали ему право отплатить сарацинам тем же; норманнам, соединившимся узами родства с множеством местных подданных, напомнили о морских трофеях предков этих подданных; в них возбудили соревнование и в то время, как они находились в полном цвете сил, они вступили в борьбу с приходившим в упадок африканским государством. Когда халиф из рода Фатимидов отправился завоевывать Египет, он дал своему служителю Иосифу, в награду за его действительные заслуги и за его мнимую преданность, свою царскую мантию, сорок арабских коней, свой дворец вместе с роскошной мебелью и управление государствами Тунисским и Алжирским. Потомки Иосифа, Зеириды позабыли, что на них лежал долг преданности и признательности к давнишнему благодетелю; они жадно наслаждались и злоупотребляли плодами своей удачи, и после того, как они пережили, подобно многим восточным династиям, непродолжительную эпоху благосостояния, стали приходить в упадок от своего собственного бессилия. С сухого пути их теснили фанатические мароккские владетели Альмогады, между тем как их приморские берега были открыты для нападений греков и франков, взявших с них еще в конце одиннадцатого столетия выкуп в двести тысяч золотых монет. Роджер начал с того, что присоединил к королевству Сицилии остров или утес Мальту, впоследствии прославленную основанием военной и религиозной колонии. Затем он направил свое оружие против сильного приморского города Триполи, а если он и приказал умертвить всех мужчин и увел в плен всех женщин, то для него могли служить оправданием такие же жестокости, нередко совершавшиеся мусульманами. Столица Зеиридов называлась Африкой по имени страны и Махдией по имени своего арабского основателя; она была построена на откосе и была хорошо укреплена, но недостатки порта не вознаграждались плодородием соседней равнины. Сицилийский адмирал Георг осадил Махдию во главе флота, состоявшего из ста пятидесяти галер и обильно снабженного солдатами и военными машинами; царствовавший там монарх спасся бегством; мавританский губернатор не хотел сдаться на капитуляцию и во избежание окончательного и неотразимого приступа втайне бежал вместе с местными мусульманскими жителями, оставив и город и его сокровища в добычу хищным франкам. В несколько следовавших одна вслед за другой экспедиций король Сицилии или его генералы завладели городами Тунисом, Сафаксом, Капсией, Боном и длинной полосой приморских берегов, в крепостях были поставлены гарнизоны, страна была обложена данью, и хвастовство с примесью лести могло сделать на меч Роджера надпись, которая приписывала ему покорение Африки. После смерти Роджера этот меч разбился, а в бурное царствование Роджерова преемника эти заморские владения или были оставлены в пренебрежении, или были очищены, или были утрачены. Триумфы Сципиона и Велисария доказали, что африканский континент не был ни недоступен ни непокорим; однако великие христианские монархи и великие христианские державы неоднократно терпели неудачи в своих нападениях на мавров, между тем как эти последние могли похвастаться быстрым завоеванием Испании и продолжительным над ней владычеством.