Заклинатель змей. Башня молчания
Шрифт:
Глубоко искушенный в тонкостях алгебры и других точных наук, Омар по-детски наивен в делах житейских, в быту. Его разум просто не замечает, а если и замечает, то не воспринимает пустяковую возню окружающих. Это у разума способ самозащиты: иначе его собьют с пути и увлекут в трясину повседневных мелочей.
Бурхани совсем зачах, несчастный. Он даже утратил способность к стихосложению и больше никогда уж не выдаст что-либо подобное его знаменитому бейту:
Рустам из Мазандерана едет,
Зейн Мульк из Исфахана едет...
«Давно
– Пристрастился было к хашишу, но и тот не принес ему пользы». Одно утешение осталось Абдаллаху: разбирать построчно стихи Омара Хайяма и ядовито поносить их за сложность, заумность и грубость.
– Как, как?
– изводил он десятилетнего сына, не отпуская его от себя ни днем, ни ночью.
– Повтори.
Мальчуган, лобастый и бледный, с тонкой шеей, бубнил устало и тупо, одеревенелым голосом:
Что мне блаженства райские «потом»?
Прошу сейчас, наличными, вином...
– Проклятый пьянчуга, безбожник!
– бушевал Абдаллах.
– Пройдоха! Что дальше?
Внезапно вошедший Омар закончил за мальчугана:
В кредит - не верю! И на что мне слава –
Под самым ухом барабанный гром?
Его заставил заглянуть к больному визирь. «Может, сумеешь помочь». И зря он это сделал! Увидев недруга, Абдаллах вскочил, скорчил приветливо-злобную улыбку:
– Изыдь, шайтан. Добро пожаловать! Изыдь... – упал, захрипел - и умер.
Между тем в сельджукской державе, как селевые воду в горах, назревали, исподволь, подспудно копясь, крутые события, которые, в конечном счете, обрушились - на кого же, как не на беднягу Омара Хайяма, ни в коей мере, как ему казалось, не причастного к борьбе султанов и ханов за власть.
Визирь явился к нему озабоченный.
– Из Самарканда, - показал распечатанный свиток.
– Тебе тут приветы и добрые пожелания. От судьи Абу-Тахира Алака, твоего старого друга.
Рад Омар:
– Жив, здоров?
Пожалуй, нигде ему не жилось так спокойно, отрадно, как в Самарканде. Это невероятная, прямо-таки ахинейская удача, что среди тех, кто обладает хоть маленькой властью, попадаются, пусть не так уж часто, не совсем уж злые и глупые люди.
Впрочем, никакой в мире судья не помог бы тебе, Омар, если б ты ничего не умел, был всего лишь бедным просителем. Никакой! На порог бы тебя не пустили. Так что не очень-то умиляйся. За поддержку - спасибо, конечно. Но всем на свете, Омар, ты обязан самому себе.
– Он-то жив и здоров... но хан Ахмед, новый правитель караханидский, видно, вовсе тронулся умом. Перенес столицу в Самарканд, возмутил тихий степенный город. Восстановил против себя духовенство и тюркских военачальников. Норовит, злодей, отторгнуть Заречье от нашей державы. Будто врозь ему будет лучше. Не понимает, пес, что его тотчас же сожрет какой-нибудь новый хакан, волк из восточных степей. Не понимает!
– Визирь скомкал свиток, потряс им, шурша, над головою. Сел. Швырнул письмо на ковер, положил руки на колени.
– Я день и ночь пекусь о государстве. Хочу его укрепить.
Но эти мерзавцы, - визирь повысил голос до крика, - тупо и слепо, точно скоты, разрушают то, что я создаю!
– и уже потише: - Брошу все, уйду в отшельники. Ты должен понять. Сам страдаешь от них.
Ведь, если уж в корень глядеть, все, что ты делаешь это, в конце концов, для блага страны, для блага людей. Не так ли? И у тех же людей ты первый безбожник, блудник, отступник, еретик. И бес тебя знает еще, кто ты такой.
Уйдем, а? В ханаку - дервишскую обитель. Молитвы знаем, с голоду не умрем.
– Он вздохнул, достал ногой растрепавшийся свиток, придвинул пяткой к себе, расправил, вновь туго свернул.
– Эх! Куда мы пойдем? Мы с тобою - те же рабы. Рабы жестокого века.
– И ударил свитком, как дубиной, по глубокой, с узорами, чаше самаркандской работы.
– Вот султану - ему самое время идти за Джейхун, навести порядок в тех местах! Пойду, скажу.
– Убежал долговязый, ядовитый и резкий.
Нет, он еще цепляется за свою треклятую службу! Хоть уже и начинает сознавать, что в ней никакого смысла. Муравей, упавший в ручей, тоже цепляется, отчаянно перебирая лапками, за клочья пены, за тень от прибрежных ветвей - пока его не проглотит где-то у отмели юркий пескарь.
– Я сам давно уже подумывал нагрянуть в Заречье, страху нагнать на караханидских упрямцев, - ответил султан визирю.
– Но... дело непростое. Нужно спросить звездочетов, будет ли удачен мой поход.
– Нет, - сказал Исфазари, сделав расчет.
– Расположение звезд возвещает не «выход», а «возвращение».
– Что ж, потрудитесь выбрать благоприятный день, - огорчился визирь. Ему не терпелось отправить султана в Заречье.
От Абу-Тахира тем временем - новая весть: бунт в Самарканде. Визирь в ярости - в Звездный храм. За расчеты берется Васити. Небо опять сулит неудачу.
– Не гневайтесь, ваша светлость! Расположение звезд не изменилось к лучшему. Не можем выбрать подходящий день...
– А ты смеешься над астрологией!
– налетел визирь на Омара, который записывал итог своих наблюдений над «Чашей нищих» - Северной Короной: «Знак Зодиака - шестой, 29 градусов 6 минут...» - Мол, звезды - сами по себе, они не влияют на нас. Влияют, как видишь! Из-за какого-то дурацкого расположения каких-то там глупых звезд срывается дело большой государственной важности. Неужто в этой прорве крупных и малых звезд не найдется ни одной, пусть самой невзрачной, что решила бы его в нашу пользу?
Похолодел тут Омар! Вот, человек не верит ни в какую звездную чертовщину, - он, что ни говори, сам ученый, - но, в угоду султану, делает вид, что верит в нее. Сколько же умных людей на земле притворно-бессовестно «верит» тому что долбит вероучитель-законник, - ибо так удобнее жить, это выгодно?
И верит ли сам вероучитель в то, чему он учит других? Если верит, его еще можно простить: охмурен, несчастный. Но если не верит - и все же учит, то это мошенник, его надо сечь на базаре у всех на глазах.