Заклятые подруги

Мусина Мария

— Да, — сказал вслух Кудряшов, — я вот тоже никак не могу жениться. Хотя подустал, признаться, от разнообразия. Но как-то все не получается — пару найти.

— Вас это беспокоит? — с профессиональной заинтересованностью спросил Долгов. — Мешает наслаждаться жизнью? Тревожит? Печалит?

— Может быть, может быть… Леонид Михайлович, Алевтина Коляда, какая она была?

— Она была славная вообще-то, — помедлив, ответил Долгов. — Забавная. Но то, что касается ее работы… Если это, конечно, можно так назвать… То, что касается рода ее деятельности… Я, знаете ли, не люблю антинаучные подходы к чему бы то ни было. Ведь смысл не в том, чтобы поставить диагноз — пусть и самый точный. Смысл в том, чтобы помочь

человеку. И здесь очень важно не упустить время, не отвлекать человека пустыми надеждами. «Диверсия» — по-латыни означает «отвлечение», только и всего.

— Вы хотите сказать, что Алевтина Григорьевна использовала растерянность своих клиенток и никак им не помогала?

— Вы слишком буквально хотите меня понять. Алевтина искренне верила в то, что приносит некоторое облегчение, но, с другой стороны, она не могла не чувствовать своей беспомощности: указать человеку путь — это не значит спасти его от неизбежного. У Алевтины были несомненные качества отличного гипнотизера. Каждое ее слово воспринималось как значительное. Отчасти это было врожденное, отчасти — приобретенное. Ее побаивались. Один весьма солидный и успешный господин однажды потерял сознание, когда Алевтина при большом стечении народа заявила ему смеясь: «Вас скоро ждут казенные решетки». Был переполох. Жена господина брызгала слюной и вопила: «Уберите сумасшедшую». И что же вы думаете? Через месяц-другой на того господина было заведено уголовное дело. До суда, правда, пока не дошло и вряд ли дойдет, но… Да, Алевтину побаивались. Страшило не будущее, которое могло быть предсказано ею. Страшило обнародование тайного, того, что может стать явным, а может, вы же понимаете, и не стать.

— Значит, враги все-таки имелись…

— Я не стал бы этого утверждать. При всем при том серьезные люди не воспринимали Алевтину Григорьевну как такую уж угрожающую силу. Фокусы… Все это были фокусы… У Алевтины был такой, знаете ли, наработанный прием. Вот, предположим, входит она в комнату, где сидят незнакомые ей персонажи. Алевтина мгновенно ориентировалась в людях, надо отдать ей должное. Она выбирала себе жертву с первого взгляда, определяла человека, наиболее поддающегося внушению: глаз-то у нее был наметанный. Так вот, она смотрела на жертву как бы заинтересованно, многозначительно. Человек начинал дергаться — чего это на него ведунья так внимательно смотрит? Начинал искать возможность с ней поговорить, спросить, не увидела ли она чего-то такого особенного, страшного. Все ведь боятся за свое будущее, на самом деле никто ни в чем не уверен.

Кудряшов хмыкнул. Такие штучки ему, работнику уголовного розыска, были очень даже знакомы. Не так давно они всем МУРом стояли на ушах, вылавливая мошенницу, которая обирала доверчивых с волшебной легкостью и сказочным изяществом. Кстати, она тоже была цыганкой. Эта дама подходила обычно на улицах к женщинам, хотя не избегали ее внимания и мужчины. Цыганка смотрела на жертву долгим, пристальным взором, потом роняла фразу типа «Какая порча!» или «Как же тебя сглазили, деточка!». И «деточки», среди которых были, впрочем, довольно престарелые особы, принимались живо интересоваться: как же теперь им быть? Цыганка для убедительности рассказывала пару эпизодов из жизни «порченых». Надо сказать, почти всегда попадала в точку. Ну а дальше жертвы сами выносили ей из дома все драгоценности и деньги, какие были в наличии. Потом потерпевшие — а их был не один десяток — вспоминали, что на них как бы нашло затмение, они испугались, что так и останутся один на один со своим горем-злосчастьем, если немедленно не воспользуются услугами доброй тети.

Так что Долгов прав. Где-то в глубине души у каждого пульсирует страх, пусть тщательно скрываемый. Мошеннику в данном случае остается только назвать вещи своими именами. О, какие психологи

попадаются среди мошенников! Как изумительно они умеют втягивать жертву в свою орбиту! Однако — Кудряшов пытался быть справедливым — то, что Коляда использовала данные методы, вовсе не означает, что она намеренно обманывала людей.

— Леонид Михайлович, вот вы тоже в своей работе применяете гипноз…

Долгов согласно кивнул.

— Можно ли человека загипнотизировать до смерти?

Долгов явно растерялся.

— До смерти? — прошептал он. — Почему до смерти?

— Ну, так, чтобы прекратили работу жизненно важные органы, сердце, предположим, остановилось бы.

— Теоретически, конечно, возможно… — Было заметно, что Леонид Михайлович лихорадочно соображает на ходу, какой ответ ему выгоднее дать. — И такие случаи описаны в специальной литературе. Но для этого нужно очень долго с человеком работать. А что вы имеете в виду?

— К слову пришлось. И много у нас в стране гипнотизеров?

— Техника гипноза несложна. В принципе ее может освоить каждый, — аккуратно ответил Долгов.

— Верещагина этой техникой владеет?

— Ларисе она ни к чему вообще-то… Впрочем, не знаю. Насколько я припоминаю, мы с ней об этом не говорили никогда. А почему вы спрашиваете?

— Еще одно несчастье случилось, — глядя прямо в глаза Долгову, проговорил Слава. — В квартире Алевтины Григорьевны найден труп капитана милиции Мальцева Валентина Валентиновича. Вы его помните?

Долгов испуганно молчал.

— С усами такими красивыми. Он был в квартире Коляды, когда вы утром туда явились.

— Его тоже убили? — хрипло спросил Леонид Михайлович.

— Он умер от сердечной недостаточности.

— Когда?

— Вероятно, сегодня ночью.

— Я был дома, — быстро сказал Долгов.

— Кто-нибудь может это подтвердить?

— Я был один, — испуганно пролепетал доктор.

— Наверное, бесполезно спрашивать, был ли у вас ключ от квартиры Алевтины Григорьевны.

— Не было. Вы что же, меня подозреваете? — нервно заерзал Леонид Михайлович.

— Как вы думаете, кто мог бы захотеть прийти в квартиру покойной ночью?

— Зачем?

— Вот и я думаю — зачем? Вы когда-нибудь видели архив Коляды?

— Алевтина пыталась мне что-то показать, — стараясь казаться небрежным, отмахнулся Долгов. — Но я не воспринимал ее работу серьезно, я уже об этом говорил.

Кудряшов сделал вид, что удовлетворен ответом, и перевел разговор на другую интересующую его тему.

— Лариса Верещагина пользовалась той же славой, что и Алевтина?

Долгов почему-то сразу насторожился и собрался.

— Нет, — однако спокойно произнес он, — Лариса ведь трудяга, хотя всегда тщательно скрывает это: ей больше нравится слыть ярко талантливой бездельницей. Лариса — человек образованный, и это чувствуется. Она проштудировала всех классиков психиатрии, психотерапии и психоанализа, прочла все книжки по психологии, какие только можно было достать. Я это знаю, потому что сам часто снабжал Ларису Павловну научной литературой. Лариса ходила на лекции в мединститут и на психфак. Она, конечно, способная, но не настолько, как ей хотелось бы. Она просто очень много знает. И широко пользуется своими знаниями. Алевтина, в общем-то, была гораздо более интуитивна и самобытна, чем Лариса. Но и более темная, что ли. Алевтина норовила все время изобрести велосипед. Лариса же никогда бы себе этого не позволила. Она бы просто сняла нужную книжку с нужной полки. Поэтому все, что делает Лариса, всегда блестяще и совершенно. Во всем, что делала Алевтина, всегда была какая-то недоговоренность, какие-то пустоты… Знаете, ведь люди, которые ни с того ни с сего начинают лечить других… Я среди своих пациенток часто таких встречаю. В общем, это все не от внутреннего благополучия идет, отнюдь…