Заклятые подруги
Шрифт:
— А вот секретарша Юрина… Красивая телка! Не ревновала она Юру к Алевтине?
Вова насмешливо посмотрел на опера.
— А че ревновать-то? Пистоны Юра ей регулярно ставил. Деньгами не обижал. Она смышленая. Что выступать-то, когда все отлично? Она свое место знает.
— А Алевтина? — задумчиво произнес Кудряшов.
— Что Алевтина?
— Место свое знала?
— Алевтина совсем другое дело, — раздражаясь непонятливостью мента, объяснял Вова. — Там любовь, отношения, то да се…
— Ссоры, спрашиваю, были у Юры с Алевтиной?
Вовчик пожал плечами.
— Я не видел. Да нет, вряд ли. Она баба опытная, без скандалов знала,
— А про Верещагину, стало быть, не слыхал?
— Не, врать не буду.
— Тогда узнай мне про нее, — заходясь от нетерпения, попросил Кудряшов. — Всю подноготную. В вашей команде обязательно про нее рассказать могут. Так что ищи. Чем раньше найдешь, тем лучше. Для тебя, разумеется. А то я уже жалеть начинаю, что пригрел тебя. Ничего-то ты не знаешь, ничего не можешь. Зачем ты мне такой сдался, а? А про вашу лысую братию я и без тебя весь в курсе. Будь спок. Не один ты у меня. Ищи. И прошу тебя, Вовчик, отнесись к моей просьбе чутко. Я днями с Юрой-то повидаюсь обязательно. Сам понимаешь, торговаться будем. Так что ты уж покажи мне, что от тебя хоть какой толк может быть, что ты ценный человек для меня, продемонстрируй, очень тебя прошу.
Нельзя сказать, что похоронная процессия была малочисленной, но наряд милиции для сдерживания толпы желающих навсегда попрощаться со знаменитой гадалкой все же вызывать не пришлось.
Церковь, где отпевали Алевтину Григорьевну Коляду, была невелика, но вместила тем не менее всех пришедших проводить ее. Здесь не было экзальтированных, с безумно горящими глазами дамочек, которые когда-то составляли огромную очередь на черной лестнице дома гадалки. Ничего удивительного. Кем, собственно, была для них Коляда? Всего лишь очередным этапом в бесконечной гонке за всесильным волшебством, за призрачно-надежной опорой в страданиях жизни. Теперь этого этапа не стало.
Кудряшов держался в стороне, но Лариса Верещагина все же заметила его. Взглядом позвала подойти ближе. Слава не собирался здесь изображать инкогнито. Но считал целесообразным лично посмотреть на собравшуюся компанию пусть не в будничной, можно даже сказать, экстремальной, но все же житейской обстановке. И в этом смысле ему; конечно, не хотелось обнаруживать свою принадлежность к заинтересованным органам.
Он собирался предупредить Ларису об этом, но Верещагина предложила сама:
— Я вас представлю как своего знакомого. Поминки будут в ресторане «Серебряный туман». Поедем вместе.
Кудряшов мрачно кивнул и без каких-либо усилий позволил оттереть себя от первых рядов.
Ангельскими голосами пел хор, молодой священник с лицом просветленным и отрешенным читал Евангелие. Блестели окладами иконы, мрачнели скорбными ликами. Запах ладана заставлял думать о вечном, о том, что, впрочем, трудно представить себе, но во что хочется верить изо всех сил.
Мелькали хорошо знакомые всем населяющим одну шестую часть суши лица. Прославившийся не так давно режиссер, бойкий молодой журналист, восходящая звезда российской политики, смачно одетый модельер… Все эти люди пришли проводить в последний путь уважаемую Алевтину Григорьевну. Или просто появилась возможность отметиться на модной тусовке, в модном нынче месте?
Священник закончил свою работу и коротко кинул: «Прощайтесь». К гробу потянулась нестройная вереница. Кудряшов, внутренне сжавшись, выбрал удобное место для обзора и заставил себя посмотреть на усопшую.
Невероятно, но старший уполномоченный уголовного
Одетых же, как на парад, приведенных в порядок, подкрашенных, с лицами, не искаженными муками, а вовсе наоборот, спокойными, словно чуть сонными ликами, будто живьем возлежащих на цветах покойников Слава переносил с величайшим, в чем-то даже титаническим трудом и только включив на полную мощность всю свою недюжинную, закаленную жизнью и профессией волю.
В Лондоне, в музее мадам Тюссо, Слава отчасти понял причину своего неизбывного, не поддающегося никаким уговорам и приказам страха.
После блужданий между восковыми знаменитостями Слава вышел на улицу и вдруг, казалось бы, без всяких на то оснований, испытал это знакомое, постыдное чувство паники. В поисках его причины Слава ошарашенно оглянулся. Ничего особенного. Птички поют, травка зеленеет. На скамейке тихо-мирно сидит аккуратненькая английская старушка и почитывает газету. И как ни странно, но именно от этой безобидной старушенции и исходит такой непонятный ужас. Взяв себя в руки и приглядевшись внимательно, Кудряшов понял, что старушка тоже восковая.
Гостеприимно показывавший Славе Лондон полицейский, наблюдавший Славины метания, рассмеялся:
— Что, не по себе стало? Не пугайтесь, Вячеслав, не по себе становится всем — на это и рассчитан аттракцион. Вы никогда не задумывались над тем, что, помимо вербального общения и изъяснения жестами, между людьми существует также импульсный, можно его назвать биоэнергетическим, обмен информацией? Так вот, в данном случае человек посылает свой импульс, как бы обращаясь к старушке как к живому существу. А натыкается на стену: обратного, привычного ответа не следует. Отсюда… гм… такие неприятные ощущения. Некоторые даже в обморок падают. В истерику впадают. Реакции случаются самые различные. До смертельных случаев, правда, пока дело не доходило. Из-за отсутствия обратной связи люди недолюбливают и пресмыкающихся: холоднокровные на то и холоднокровные, что не излучают привычного тепла. Внутри музея мы внутренне подготовлены к тому, что фигуры из воска. И подсознательно общаемся с ними как с неодушевленными предметами. Да вы не бледнейте — это естественная человеческая реакция на непонятное, непривычное. Никакой мистики. Все научно обосновано.
И сейчас, в церкви, Слава, прежде чем посмотреть в сторону гроба, провел среди себя разъяснительную работу, но все же глянул не без опаски. Алевтина Коляда лежала среди цветов со спокойным, ласковым даже выражением лица. Когда Кудряшов имел несчастье лицезреть ее распростертой на газончике, выглядела она куда неблагополучнее и куда менее свежей и румяной.
«Как же все субъективно в этом мире, — с горечью подумал Слава. — В сущности, для кого так тщательно убирают и прихорашивают покойников? Они-то уже познали вечность, у них иные теперь заботы, им-то уже все равно, как выглядит их земная оболочка. Для живых прихорашивают. Чтобы живых убедить, что смерть не так уж безобразна и страшна. А может, зря? Может, если бы все знали-видели, как на самом-то деле выглядят тлен и пустота, если бы не обманывали себя, так наивно приукрашивая конец жизни, — бережнее бы люди относились друг к другу на этом свете?