Заколдованная рубашка
Шрифт:
Так под его рыдания четверо взрослых забрали узел, бумаги и все, что нашли на «алтаре». Пучеглаз снова зажег свою запасную свечу, подтолкнул к «кишке» Луку, и все благополучно выбрались из пещеры Францисканца в темь и теплоту сицилийской ночи.
34. Ночь полководца
Молодой генуэзец-часовой вполголоса, но сердито перекорялся с кем-то в темноте спящего лагеря.
— Я сказал — не пущу, и не пущу! Откуда я знаю, кто вы такие и правду ли вы говорите? И дежурного офицера не стану звать, и не просите! Вы говорите, что сердцем с нами, что Галубардо для вас все равно что
— Мы понимаем, друг, мы все понимаем, — возражал ему взволнованный голос мужчины, — но и ты пойми нас… Сегодня, в день великой победы, у меня родилась дочь. А раз она родилась именно сегодня, то и я и все наши родичи решили: нельзя, чтоб это прошло, как обыкновенное рождение… Вот мы и пришли просить милости у генерала и у той девушки-героини, про которую у нас рассказывают чудеса… Ведь ты знаешь: если мы не увидим ее и Галубардо нынче ночью, то завтра будет уже поздно, вы все уйдете дальше… И в нашей семье рождение дочери не будет ничем отмечено…
Молодой часовой не сдавался.
— Девушка эта — дочь старого друга Галубардо, почти его воспитанница, и теперь тоже спит в его палатке. У нее убили дружка, и она очень горюет, и подымать ее сейчас жестоко. Не стану я ее будить, родись у тебя хоть тройня!
— Нехорошо говоришь, парень! Постыдился бы! Вот здесь со мной моя старшая сестра, и старшая сестра моей жены, и сам синьор священник, а ты так некрасиво говоришь…
Генуэзцу стало неловко. Он посветил фонарем и увидел женщин, закутанных до глаз в черные шали, и старика священника. Не послать ли и вправду за дежурным офицером, справиться, как быть в таком необычном деле?
Но в ту минуту, когда часовой уже решился вызвать дежурного, из палатки Гарибальди, которую бойцы смастерили из седел и собственных плащей, выскочила взъерошенная такса и неожиданным басом залаяла на ночных гостей.
— Герелло, назад! Молчать, Герелло! — приказали одновременно два голоса — негра Агюйяра и Гарибальди.
В палатке вспыхнула свеча, и Гарибальди появился перед часовым. По-видимому, он еще не ложился. Во всяком случае, на нем была его обычная одежда и даже круглая шапочка надвинута на брови.
— С кем это ты разговариваешь? В чем дело? — спросил он молодого генуэзца.
Тот почтительно ему отсалютовал.
— Генерал, вот люди пришли к тебе снизу, из селения. Они непременно хотят тебя видеть. Я не пускал их, чтоб ты мог спокойно отдохнуть, но они не уходят и все повторяют, что им нужен ты.
Он поднял фонарь и осветил всю группу. Бородатый и мускулистый мужчина в бархатных штанах с кожаными наколенниками выступил вперед и низко поклонился.
— Мы пришли попросить об одной милости, — сказал он с сильным сицилийским акцентом, — тебя, Галубардо, и ту девушку-бойца, что зовут Лючией. Наши люди вернулись сегодня в селение и рассказали всем, что сделала эта девушка. А у меня как раз сегодня в полдень родилась дочь. И я хочу, чтоб ее назвали Лючией — в честь твоей воспитанницы и в память этого великого дня нашего освобождения. И я, и синьор священник Эджисто, который пришел со мной, и моя сестра, и сестра моей жены — все мы просим тебя и ее оказать нам эту милость.
И, говоря так, человек в бархатных штанах потихоньку вытолкнул вперед двух пожилых женщин в национальных
Гарибальди всмотрелся во взволнованные, полные ожидания лица всех четырех. Слова отца новорожденной означали, что Лючию просят быть крестной матерью девочки, а Гарибальди — почетным свидетелем.
— Но сейчас ведь ночь, — вымолвил он нерешительно.
— А рано утром вы уже уйдете, — поспешно перебил его мужчина. — И я тоже уйду вместе с вами, потому что хочу свободы для Сицилии и для всей Италии. Но, перед тем как уйти, я хочу окрестить мою девочку и в память победы назвать ее именем храброй Лючии.
Гарибальди думал: уже глубокая ночь, а он еще и не прилег. С минуты на минуту должны приехать посланные от Розалино Пило, большого сицилийского патриота, который уже занял со своими людьми несколько селений у Палермо. Перед рассветом придут Сиртори, Биксио, Орсини и другие командиры, чтоб обсудить план похода на Палермо. Если он сейчас поедет с этими людьми в селение, на сон уже не останется времени и посланные Пяло будут тревожиться, что не застали его на месте. Но отказать невозможно. Глаза этих людей сильнее всяких слов. Это сама Сицилия.
Он спросил ласково:
— Как тебя зовут, друг?
— Тресини Луиджи, — отвечал бородатый силач. — Возьмешь меня к себе, Галубардо?
— Возьму, — кивнул генерал. — С таким, как ты, мы непременно добьемся победы. — Он позвал: — Агюйяр! Разбуди Лючию и приведи лошадей. Мы едем в селение.
Тресини на лету схватил руку Гарибальди, горячо поцеловал.
— Благодарю тебя! Век не забуду этой милости!
Агюйяр привел не только лошадей, но и самого Биксио с тремя младшими офицерами, которые намеревались сопровождать Гарибальди в селение.
— Ты не знаешь, что это за люди, — шептал Биксио Гарибальди. — Кругом много врагов. Пускаться ночью неизвестно куда, одному…
— Кругом множество друзей, — громко отвечал ему Гарибальди. — Мне не нужна охрана в Сицилии. Со мной будут Лючия и Агюйяр. Больше мне никого не нужно.
И, как ни настаивал Биксио, генерал остался непреклонен.
Не сразу удалось объяснить насилу разбуженной Лючии, чего хотят от нее Гарибальди и кучка молчаливых крестьян. Наплакавшись, девушка в конце концов так крепко заснула рядом с Агюйяром в палатке генерала, что теперь никак не могла взять в толк, куда и зачем они едут среди ночи верхами. Окончательно она пришла в себя только в битком набитом людьми и животными крестьянском доме. Там, посреди выбеленной комнаты, стояла деревянная кровать роженицы, худенькой и бледной, и рядом — тростниковая корзинка, из которой выглядывало крошечное личико новорожденной.
Связки чеснока, перца и лавра висели над очагом, и две начищенные медные кастрюли блестели, как золотые, в свете нескольких свечей, зажженных ради торжества. По земляному полу, между ногами людей, ходили куры, кошки и собаки. Затесался было и поросенок, но его быстро убрали.
Приехавших встретили гулом приветствий и благословений. Роженица порозовела, увидев Гарибальди, и непременно хотела поцеловать руки ему и Лючии. Девушка смутилась чуть не до слез. Она случайно взглянула на себя и увидела, что одета в рубаху и штаны гарибальдийца. — «Вот так крестная мать!» — растерянно подумала она. Однако вокруг Лючии никто, казалось, не придавал значения ее костюму, и она мало-помалу оправилась.