Закон фронтира
Шрифт:
— Значит, мы не вспомним друг друга? — гнула свое Женя.
— Да откуда я знаю…
— Начнем с белого листа?
— Да о чем ты? — забеспокоился Гош, деликатно вырываясь.
— Гошка, ты же меня хочешь. Что тебя держит? Нам, может, жить осталось до утра.
Гош раздраженно крякнул.
— Я еще не засыпал, — сказал он по возможности мягко.
— Ты хочешь, чтобы в этот наш вечер, последний, я была счастлива?
— Да отчего же последний…
— Я чувствую, Гош. Так же хорошо, как чувствую то, что ты тоже этого хочешь. Ты же добрый, Гош. Сделай женщину счастливой. Она так
Вода была теплая, а они — почти совсем голые и чересчур близкие люди, чтобы не выполнить последнюю волю друга. Гош понял: она действительно чувствует, что завтра — все, конец. Или, по крайней мере, вбила себе в голову, что этот аргумент подействует. И объяснять, что он хочет совсем не ее, а всего лишь соскучился по женской ласке… «Дурак, что с тобой? Это же так просто. Она права — забудь. Рассуди здраво — у тебя не осталось никаких шансов найти свою любовь. Не будь эгоистом».
Женя обвила его ногами за поясницу и целовала, целовала…
— Возьми меня! — хрипло выдохнула она.
«…Так пусть будет хоть что-то хорошее. Разве преданность этой девчонки не стоит того, чтобы быть вознагражденной? Какое я право имею ее мучить? Она такая славная…».
И тут же пришла мысль — а как там ОНА? Может быть, тоже сейчас думает о нем. Думает, что не встретит его больше никогда, Что настоящая жизнь кончена, и остается лишь прожить отпущенные дни по возможности нормально.
«И все-таки, куда же я девал свое обручальное кольцо?!».
И Гош, еще секунду назад отвечавший на поцелуй девшушки, застыл. Опустил руки. Посмотрел куда-то вбок отсутствующим взглядом.
Женя спрыгнула с него и, не говоря больше ни слова, ушла на берег.
Гош вдохнул полную грудь воздуха и сделал единственное, что было сейчас уместно — исчез. Вынырнул на пределе, секунд через сорок, и поплыл, не оглядываясь, вперед.
На берегу хлопнула дверца «Лендровера».
«До чего же стыдно! Господи, Дымов, ну как ты мог? Что тебе, трудно было? А вот не мог! А вот трудно, и все тут! Полное размежевание тела и души. Тело исправно реагирует, а душа не хочет. И черта с два ее заставишь… Утопиться, что ли?. Вот нырну сейчас со всей дури и выдохну. Да нет, здесь, похоже, неглубоко. Успею выскочить наверх. Инстинкт выгонит. Эх, Дымов, сколько тебя жизнь ни ломает, а ты все нормальный и нормальный… Порядочные люди давно шизофреники, а с тебя как с гуся вода. Кстати, очень теплая вода. Обожаю».
Когда он приплыл назад, Жени у машины не было. Не было еще одного автомата, пары магазинов, нескольких банок консервов, любимого пистолета Цыгана и его же рубашки, в которую Женя, похоже, завернула поклажу. Еще пропала Костина финка.
Гош сел в машину и врубил дальний свет. На миг ему показалось, что где-то у дороги мелькнул расплывчатый силуэт. Гош завел мотор и поехал к дороге, внимательно разглядывая траву. Но следов не нашел. Он еще покрутился для порядка, но быстро сообразил, что Женя нарочно ушла лесом, вовсе даже не к шоссе, и искать ее ночью по кустам бесполезно.
Тогда он вернулся на берег, к распластанным на одеялах телам, заглушил двигатель, сунул руку под сиденье и достал литровую бутылку водки. Нашел пластиковый стаканчик, распорол
— Ваше здоровье, Регуляторы! — сказал он спящим, поднимая стакан.
— Дай Бог вам проснуться такими же славными парнями, какими вы были.
Выпил и закусил губу, чтобы не заплакать.
Наплакался он уже в этой жизни — дальше некуда.
Достал пистолет, взвел курок, поднял ствол к небу. И трижды выстрелил.
— А вот и салют по тебе, Георгий Дымов, — сказал он. — Ты жил, как придется, но умер достойно.
Убрал оружие и снова потянулся к бутылке.
Выпил, отдышался, устало зевнул. Почувствовал, что вымотался до упора, физически и эмоционально. И с наслаждением подумал, что сейчас уснет. Будет спать и видеть сны о чудесной прошлой жизни.
Так и получилось.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПРОЛОГ. В ЗДРАВОЙ ПАМЯТИ
Когда к длинной каменной штуковине напротив фасада Дворца Пионеров — не то трибуне, не то просто ступеньке, — пришел Дымов, его шестерка была уже не только полностью в сборе, но и хорошо подготовлена к игре. Даже чересчур хорошо. Рогалик оказался просто в зюзю. Лешечка делал вид, что нет. Зойка, неприязненно кривясь, сидела к ним спиной и глядела на Дворец, как будто там нарисовали что-то новенькое. Ирина и Любимов, наоборот, укоризненно рассматривали перестаравшихся игроков.
Дымову все ужасно обрадовались, Рогалик от полноты чувств даже чуть не упал с трибуны.
— Ты посмотри на этих гавриков! — воскликнула Ирина.
— Твоя работа? — спросил Гош у Любимова.
— Хотел подготовить команду, — авторитетно заявил тот. — Слегка. Но сам видишь, какая погода. Развезло молодых людей. Ничего, оклемаются.
— Ясен пень! — кивнул Лешечка.
— Дымов, тебя похмелье мучает?! — воинственно поинтересовалась Ирина. Гош хмыкнул, разглядывая пустую бутылку из-под «Метаксы». Он бы сейчас с удовольствием выпил, но давно было замечено, что самое продуктивное для него состояние — именно с похмела. Как минимум двадцать раундов Дымов будет злой и сообразительный.
— Мы тебе потом нальем, — пообещала Зойка. — Но сейчас не пей.
— Так нету же у вас.
— Вот именно.
— Любимов, тебя убить мало! — высказалась Ирина.
— Андрюха хороший! — вступился за благодетеля Рогалик.
— Мерзкий паршивец! Как мы будем играть?!
— Успешно, — процедил Гош. — Кто-нибудь уже зарегистрировал нас?
— Любимов.
— Ну вот, а ты говоришь — мерзкий… Не пора нам?
— Пусть еще посидят.
— Так их окончательно развезет.
— Я чувствую себя отлично, — сообщил Лешечка. — Просто замечательно.
— Может, разомнемся? — с горя предложила Ирина.
— Красненьким? — съязвил Гош.
— Ты бы хоть помолчал. Есть вопросы с телефонного чемпионата.
— Почему бы и нет?
Ирина достала из сумочки несколько листков.
— Так, — сказала она. — Слушаем. Позируя художнику Миллеру…
— Мюллеру?!
— Борману!!! Миллеру. Позируя художнику Миллеру, он сказал. «Я совершил в этой жизни немало славного, и никого не сделал несчастным. Не подписал ни одного смертного приговора. Бывал мал, бывал велик». Ну? Время.