Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2)
Шрифт:
– И в чем сделка?
Феллер передает планшет, кладя мне на живот.
– Документы в памяти. Можете прочитать во всех подробностях.
– Как только отстегнут наручники.
Глаза бегают, правая рука играется с почти оторванной пуговицей, и на миг я переношусь назад на двадцать пять лет. Ожидаю Черных Ножей, и он играет дурацкой монеткой.
– Может, не сегодня.
– Всё так плохо?
– Я указываю на помпу.
– Хуже этого?
Он вздыхает, потирая глаза ладонью.
– Мне жаль. Правда.
– Не надо. Только... не надо.
–
– Оставь это для детского утренника.
Он рассеянно кивает.
– Та история... все те сказки, что ты плел о творящемся в Пуртиновом Броде - хоть что-то там было правдой? Хоть часть?
– Каждое слово. Правдиво, как треклятое Евангелие. Может, еще правдивее. Веришь или нет.
Он слишком устал, чтобы притворяться.
– Ладно. Гмм.
– Плывет к выходу.
– Директор? Он готов к вам.
Я смотрю на планшет. Слишком здесь светло для таких мрачных новостей. Только сейчас доходит, насколько плохи новости.
Что-то мне подсказывает: мы не расстались друзьями.
– Э, Кейн? Это исполнительный директор данного учреждения. Как понимаю, вы знакомы.
Я гляжу, и это Гейл мать его Келлер.
– Сукин сын.
Гейл мать его Келлер одет в форменную хламиду и хитон, не менее. Очень дорогие. Одни сандалии могли бы полгода кормить рабочую семью.
– Администратор Келлер, не иначе?
– Привет, Хэри. Не буду притворяться, что скучал.
Ладно, спущу один раз.
– Ты меня боялся.
– До сих пор боюсь.
Ха.
– Это... неожиданная откровенность.
Он складывает руки над задницей и пару секунд смотрит в пол, будто не вовремя разбуженный.
– Знаю, Хэри, ты меня не любишь.
– Не стану отрицать.
Глаза поднимаются, чтобы лицо изобразило короткую печальную улыбку.
– Знаю, ты публично высказывался обо мне всякими словами, от "пронырливый хорек" до "елейно-лживый мелкий мудак". Но вряд ли даже ты считал меня глупым или нелояльным.
– Мне ты верности не явил.
– Я не на тебя работал. Меня наняли Студия и Совет - если помнишь, у тебя не было полномочий. А вот Артуро Коллбергу я был верен, пусть не он меня нанял. Потому что он умел вознаграждать за верность. Он ценил во мне помощника и друга, когда ты...
Новые слова, прежний лад. Я прерываю его.
– Долго готовил монолог?
И снова эта печальная, удивительно искренняя улыбка.
– Почти три года.
В нем появилось нечто... неуловимое.
– Не так весело, как мечтал?
– Совсем.
– Он вздыхает.
– Не буду втирать, что это не личное. Знаю тебя слишком хорошо: ты все принимаешь близко к сердцу. Прошу, пойми, я действую по приказу и не намерен излишне тебя огорчать.
– Да всем насрать на твои намерения.
– Я и не надеялся. Как-то ты сказал, что единственное, чему абсолютно верен любой человек - своей концепции человечности.
– Правда? Это глубже обычного.
– Наверное, ты цитировал кого-то поумнее. Но идея мне запомнилась. Кажется, я тебя понял. Хотя бы в этом ракурсе. Ты абсолютно
Он явно собрался с духом. Дышит глубоко, челюсти сжаты, губы побелели.
– Мне дали положение, значительную власть, привилегии, я богат и влиятелен выше прежних мечтаний. Однако положение также обязывает к... неприятным заботам. Но даже их я готов исполнить со всем тщанием. Исполнять службу наилучшим образом - вот в чем моя жизнь. Вот в чем смысл и ценность жизни. Это тебе понятно?
– Ты стал бы отличным рыцарем Хрила.
– Знаю, это сказано не как комплимент. Но принимаю.
Он посылает мне прямой, торжественно-суровый взор, словно пытается не дрожать.
– Никогда не был смельчаком. Ничего не изменилось. Почти, увы. Насилие меня страшит. Боюсь боли. Боюсь смерти. Особенно такой, какую ты причинял другим.
– Да, ты был прав. Ты не глуп.
– Управляющий Совет полностью доверяет социальной полиции - наверное, сильнее, чем полицейские сами в себя верят. Они уверяют, что ты уже не опасен никому, особенно мне.
– Он снова вздыхает и опускает глаза.
– Они не знают тебя так, как я.
А, врубился. Он говорит правду. Вот в чем дело. Кто-то вставил ему трансплант цельности.
Ха. Еще раз.
– Осторожнее, Гейл. Продолжишь в том же духе, и я решу, что тебя стоит полюбить.
– Это... на это я и надеюсь.
– Как? Тебе не все равно, что я плохо о тебе думаю?
– Я боюсь, что ты меня убьешь.
– Он кашляет, отворачивается, глядит в окно. Но скоро собирается.
– Вот почему я проговорил это, прежде чем двигаться дальше. Потому что ты сказал профессионалу Феллеру: "Я не хочу ломать тебя. Ты лишь делаешь свое дело". Кажется, это дословно.
– Вроде бы. И что?
– У меня нет власти угрожать тебе или сулить поблажки. Я пришел донести указания Совета и Конгресса Праздных. Едва закончив, вернусь в офис и буду усердно исполнять повседневные обязанности.
– Говорю же, понял. Слушай, Гейл, ради всего святого. Я точно не буду убивать тебя за то, что ты выполняешь свою работу.
Он прерывисто вздыхает.
– Спасибо. Благодарю тебя, Хэри. Хотя уверен, ты сможешь найти повод. Или вовсе без повода.
– Это само собой.
– Точно.
– Улыбка слаба и как-то размыта. Но реальна.
– Профессионал? Сюда, прошу вас.
Феллер подходит к кровати включает планшет. На экране светится стандартного вида юридическая фигня.
– Я сказал, документы в памяти. Управляющий Совет послал нас сообщить вам, подтвердив, что не возникло недопонимания. Суть в том, что... гмм, Совет... их контрпредложение сводится к... гм, отказу.
– Я сам догадался.
– Вам не будет дана должность директора по операциям в Поднебесье. Вы формально лишаетесь звания и положения администратора и становитесь рабочим. Вы не получите амнистии или защиты от преследования за все преступления прошлые или будущие. Вы не вернетесь в Поднебесье... гм, в Дом. Никогда.