Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2)
Шрифт:
Я нахмурился.
– Когда иначе?
– Никогда. Всегда. Да на хрен это.
– Он тяжко вздохнул и встал на ноги.
– Забудь, что я сказал.
Мои уши запылали.
– Не думаю, что это правильно.
– Ага, угу. Всё равно.
Он двинулся к дальней двери, а я вскочил, кулаки дрожали у бедер.
– Да что это значило?! Вы как будто извинились, но ничего не сделали!
– Я понял, что покраснел, как бывало всегда в припадках злости. Румянец полз вверх по шее, будто я стал бутылкой, в которую лили ярость.
– Все
Он замер, будто я хлестнул кнутом. Но не оглянулся. Я был в беде, ведь слово "похер" не годится говорить даже сверстникам, а особенно взрослым. Но ведь я уже был в беде, так что не испугался второй беды. Стоял и орал.
– Людям было жаль, когда папу слили социкам и было жаль когда нас выкинули из дома и маме жаль что я дерусь и папе жаль что он лупит маму и она может лишь лежать на полу в крови и никто никогда не делает ничего, чтобы всё изменилось!
Теперь на нас смотрели все в приемной, а я трясся и слезы текли по лицу, ведь я был так зол, что мог лишь плакать, и плакал, потому что ничего не мог сделать.
– Если вам реально жаль вам даже не нужно говорить и если вы говорите жаль то потому что вам не стыдно что вы ничего не делаете! Слово жаль ничего не дает кроме чувства что вы не такая уж сраная погань которой похер похер похер!
Я почувствовал, как папа шевелится рядом - будто вернувшаяся к жизни скульптура. Рука нашла мое плечо.
– Хэри?
– Голос был как-то смазан, словно я разбудил его среди ночи и ему трудно понять, что к чему.
– Что не так, Убийца?
Но я уже залился слезами по самое горло и не мог ответить, даже дышать не мог. Просто стоял и трясся и вопил и желал стать большим и побить старикана как папа бьет маму.
И тогда папа поднял глаза и увидел старикана, и лицо стало белее пены.
– Ты...
Старикан кивнул ему.
– Дункан. Полагаю, не стоит спрашивать, как дела.
У отца было такое лицо, будто он встревожился, испугался и взбесился одновременно.
– Ты не смеешь... ты не можешь быть здесь!
– Но я здесь.
– Тебя считают мертвым.
– Слышал.
Рука отца так сильно сжала плечо, что я оборвал рыдания; затем, быстрее любого человека, отец вскочил и поволок меня за собой. Встав между мной и стариканом.
– Чего тебе здесь нужно?
– зарычал отец тем своим голосом, типа "объясни, или измолочу в фарш", и он был выше старикана и моложе старикана и сильнее, чем дано человеку, с руками как кирпичи... и старикан вовсе не казался испуганным, скорее печальным.
– Что, если...
– произнес он медленно.
– Что, если бы ты смог забрать назад худшее, что сделал?
– Чего?
– Ты стал бы? Если бы ты мог отзвонить один удар колокола? Ты отзвонил бы?
Отец подался к нему, сгибая колени.
– Стой подальше. Стой подальше от моей семьи.
– Я слышал, как скрипнули зубы.
– Если увижу снова...
Он не сказал "убью", но и не надо было.
– Я не то чтобы ожидал наткнуться на вас двоих. Больше не повторится.
Старикан поглядел за плечо отца, ища мои глаза.
– Помни мои слова. И всегда целуй маму на прощанье, малыш. Не забывай. Всегда.
– Твои слова? – Голос отца густел, словно он обезумел так быстро, что слова душили его.
– Ты... ты говорил? С моим сыном?!
Руки его полетели к воротнику туники старикана и я знал, что будет дальше: папа поднимет его и встряхнет, жестко, и этого ему будет мало. Одна рука будет держать тунику, вторая бить старикана до крови, ведь так бывало всегда, когда отец злился настолько, что распускал руки.
Но не в этот раз.
Не успел папа схватить воротник, старикан сказал: - Не надо.
И папа не стал.
Старикан казался настолько безвредным, насколько может быть старикан, еще умеющий ходить; но была какая-то магия в его тихом слове, ибо папа застыл - реально застыл, оледенел, руки перед грудью, еще готовые хватать и душить. Но он ничего такого не сделал.
– Дункан. Сгреби свое дерьмо, - сказал старикан.
– У тебя проблемы серьезнее, чем я.
Когда я думаю об этом мгновении...
Папа и социальная полиция. Папа и Студия. Папа и Управляющий Совет. Папа и праздножители с инвесторами, что правят Землей, бизнесмены и администраторы, которые ее крутят. Папа и мама. Папа и я.
Папец.
Ведь сейчас, все годы спустя, я понял, что видел в тот день.
В книге Криса Хансена обо мне есть слова, которыми Тан'элКот советовал, как меня побить. "Нужно приучить его думать о себе как о побежденном".
Мой отец был более чем побежден. Он был сокрушен. Высунул голову из травы, и сапог человеческой цивилизации растоптал его в блин.
Не спеша.
И во время всего процесса нейродегенеративное заболевание неумолимо превращало его в тот тип человека, борьбе с которым он посвятил жизнь: в тупого и склонного к насилию безумца. И он понимал это.
Все годы... каждый раз он смотрел на меня и вспоминал, как бил меня. Каждые побои. Вспоминал, как душил меня. Вспоминал, как лупил меня руками или всякими предметами. Книгами. Стулом. Сковородой. Однажды (помню особенно ярко) это был газовый ключ.
Иногда он совсем помрачался. Нечасто.